Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
— Как новый чиновник уезда, счел долгом засвидетельствовать вам свое почтение.
— Рад, рад. Но пройдемте в гостиную, здесь такой беспорядок! Я вырезаю трубки для своих слуг. Дело мне немножко знакомое. Когда-то я трубочником был. Эх, хорошие были времена!
Ности тактично заметил, что истинный барин тот, кто не только головой, но и руками может хлеб зарабатывать, ибо он двойным богатством владеет.
В гостиной вскоре появилась и госпожа Тоот. Она встретила неожиданного гостя с шумной радостью. Извинилась, что не вышла раньше, — не заметила прибытия коляски. На улице слякоть, грязь, колеса не грохочут, а шуршат только. Хотя она-то заранее предчувствовала, что сегодня будет приятный гость.
— Мое тело — настоящий календарь или книга Сивиллы, — продолжала она в своей обычной манере, забывая основную мысль ради незначительных деталей. — Коли в ноге ломота, дождь будет, виски горят — ветер, левый глаз чешется — приятный гость явится, нос чешется — что-то в доме сломают… в правом ухе гудит — плохую новость услышу, а может, в левом, не помню точно. А ты, Михай, не знаешь?
— В левом, Кристина… ты ведь только левым ухом слышишь, — насмеялся господин Тоот.
— Ой, Михай, Михай! — возмутилась госпожа Тоот. — Ты зачем жену краснеть заставляешь? Ты б еще гайдука на бонтоварский базар послал на весь мир прокричать, что я глухая. Пора бы знать, всякая женщина — женщина, ни одна не любит, когда о ее недостатках трубят.
— А я, сердечко мое, боюсь, как бы тебя у меня не отбили, — пошутил господин Тоот.
Госпожа Кристина улыбнулась и обратилась к молчавшей Мари, которая чувствовала себя в этот момент, как никогда, смущенной, неловкой и несмелой.
— Сбегай, дочка, принеси на стол сливовицы и пышек. А сама все потирала левый глаз, который чесался по-прежнему.
Господин Ности отказывался, не стоит барышне ради него хлопотать, ничего он не хочет, и, чтобы помешать уже вышедшей в соседнюю комнату Мари, он бросился за ней и там вдруг протянул ей несколько сложенных старых газет.
— Вот, я выполнил обещание. Помните — волшебница с Шомьо?
— Помню, — робко ответила она и спрятала выцветшие газеты под черный жакет.
— А теперь вернитесь, я ведь выбежал вслед за вами с тем, чтобы вернуть вас.
Вскоре Ности встал и начал прощаться. Как принято в каждом венгерском доме, хозяева сетовали на то, что он не остается обедать, делали вид, что оскорблены, угрожали, что никогда не простят, соблазняли филе косули, балатонским судаком и послеобеденной партией в тарок — управляющий их имением один из лучших «тарокистов» Венгрии и всех присоединенных территорий. Однако Ности отговорился тем, что прибыл лишь с кратким визитом, дабы засвидетельствовать свое уважение, ибо зван на обед в Воглань, где встретится с сестрой, супругой губернатора, которую еще не видел с тех пор, как сюда приехал. После долгой канители договорились напоследок, что на будущей неделе он явится на целый день и потом всегда будет заезжать к ним, если окажется в их краях по долгу службы. На прощанье ему пришлось торжественно поклясться во всем этом.
— Я так зачащу, что и надоем вам, сударыня-тетушка, — пообещал он.
— Вот уж нет, — запротестовала совершенно очарованная госпожа Тоот, для которой это почти родственное «сударыня-тетушка» было как маслом по сердцу.
Снаружи на террасе последовало так называемое малое прощанье, когда любезные хозяева еще раз подытожили все добрые пожелания и заверения в скорой встрече, — естественно, дрожа от холода, так как вышли они из комнат без верхней одежды (хорошо гостю, он-то уже в шубе), но ничего не попишешь, так уж положено, деревня есть деревня, особенно когда находится она в Венгрии. Но тут вдруг Мари вспомнила:
— Ой, подумайте, я и не показала вам, что у меня есть!
— А что у вас есть?
— Ну, зайдите, поглядите! И она поманила его в переднюю, где показала маленьких котят с их мамашей.
— Право, Мари, какой ты еще ребенок, — покачала головой госпожа Тоот. — А ведь взрослая девица!
Старая кошка подозрительно, враждебно смотрела на любопытствующих, глаза ее, словно рубины, светились красным светом, а из взъерошенных усов, казалось, сыпались искры. Малыши ее дремали, лишь один приоткрыл глазки-щелки.
— Видали когда-нибудь такую прелесть? Ности улыбнулся, как человек, не знающий, что ответить наивному ребенку.
— Нет, никогда, — сказал он и погрузился в созерцание личика Мари. Ее словно огнем обожгло, она горела, таяла, краснела под его взглядом.
Но настал конец и этому, а затем — и третьему прощанью, у коляски, куда провожал гостя уже один Михай Тоот, чтобы еще раз пожать Ности руку, когда он усядется.
— До свидания, дядюшка Михай!
Исправничья коляска покатилась, и овчарки набросились на нее со свирепым сварливым лаем, а в доме тем временем шел обычный обмен мнениями. Михай Тоот сказал:
— Надо отдать должное, красивый молодой человек. Госпожа Тоот добавила:
— А приятный-то какой, и притом знатный. Мари не высказывалась. Михай Тоот заметил это и спросил:
— А тебе как он понравился, доченька? Она выпятила губки, вскинула брови, чуть повела плечами, потом ответила:
— Мне? А я и не смотрела на него.
Весело и шумно, напевая какую-то песенку, она выбежала, затворилась в своей комнате, закрыла ее на ключ, разложила перед собой газеты, нашла объявление и с наслаждением принялась читать:
«Девушку в платье цвета черешни, с желтой розой в волосах появившуюся на празднике сбора урожая ремесленников Паце на горе Шомьо и назвавшую себя Кларой, просит подать о себя весть в адрес издателей этой газеты ее партнер по танцам на которого она произвела неизгладимое впечатление. Девиз — «Вечная рана».
Бессильно опустив газету на колени, она погрузилась душой в мечты и грезы, пытаясь разгадать то, что скрыто за так называемым мелким газетным объявлением; каким прекрасным оно ей казалось (и как гнусно, как пошло было в действительности — мы-то уже знаем!).
— Любит, любит, — прошептала она, потом вскочила, покружилась по комнате, остановилась у зеркала, разглядывая себя, и сделала два-три церемонных пируэта перед своим отражением.
Весь день она была весела и щебетала, как пташка, что, однако, никому не бросилось в глаза, так как после дня рождения госпожи Палойтаи меланхолия и вялость Мари исчезли. Вернулся не только прежний нрав, но и личико снова расцвело яблоневым цветом.
С поклонниками она больше не была резка, но пряталась от них, не капризничала, когда они приезжали, любезно с ними беседовала, шутила или играла в карты. А они все приезжали. Иногда двор был полон колясок, а конюшня — чужих лошадей. Беда только, что и кучера там вертелись: они много всякой всячины порассказали про своих господ слугам Тоотов, а госпожа Кристина, в свою очередь, выуживала у слуг полезные сведения, из которых весьма тускнел внешний блеск и роскошь красивых колясок, нарядной упряжи и лошадей. Выяснилось, что на четверку серых Пали Витнеди наложен арест, и если он не получит руку Мари до пасхи, все пойдет с молотка.(«Вот и не получит!» — рассердилась госпожа Кристина.) Йожи Денге тоже кавалер легковесный, его пара русских рысаков лишь на то и годна, чтобы поскорее довезти его до последних колонок «Будапештского вестника»[125]. Больше всех пускал пыль в глаза Дёрдь Палашти, каждый раз приезжавший на других лошадях, постоянно их менявший. Смазливый, избалованный юнец в безудержном высокомерии любил повторять: «Один бог на свете и один Палашти, только бог в трех лицах». Он имел в виду, что бог со времени рождения Христа, так сказать, расчленен, Палашти же неделим. Он твердо рассчитывал на руку Мари, был уверен, что все зависит от одного его слова, но с этим решающим словом не спешил, довольствуясь пока флиртом, занятием столь прекрасным, что его стоило растянуть, ибо остальное — простая формальность.
Перед простодушными Тоотами знатность выставлялась как рыночный товар, идущий по баснословной цене. И госпожа Тоот в своих тайных планах действительно склонялась к происхождению и колебалась лишь между Палашти и Кракнером — Палашти был покрасивее, зато Кракнер был бароном! Правда, Кракнер всего лишь немецкий барон, между тем как Палашти — знатная венгерская фамилия. Господин Тоот не высказывал своих взглядов, но если можно делать выводы по некоторым признакам, из гостей он охотнее всего беседовал с председателем судебной палаты Шипошем, хотя тот приезжал из Бонтовара в фиакре и был уже не первой молодости, а кроме того, поговаривали, что он не дворянин, а из каких-то- мещан Шипошей. Иногда комплиментщики привозили с собой «слонов»[126], без них сельское ухаживание и в счет не идет. Комплиментщики нередко становились поклонниками, таким образом свита Мари разрасталась. С новыми лицами возникали новые впечатления, в соответствии-, е ними госпожа Тоот перестраивала свои планы, надежды, находя в постоянно меняющейся ситуации больше развлечений и забав, чем ее дочь. Высокое происхождение Дёрдя Палашти поблекло после одного гордого словечка, оброненного коренастым Ласло Венте. Венте, которого называли лошадиноголовым секеем, хотя голова его скорее напоминала лягушачью, до сих пор был лишь «слоном» или, по крайней мере, таковым считался (в свое время его привез е собой Денге), однако вдруг — это случилось через два дня после посещения Тоотов новым исправником — интерес и внимание госпожи Кристины обратились главным образом на господина Венте. Играл он с Мари в носы и проиграл, Мари же веселилась, как бесенок, с ней просто не было сладу, она так серьезно, с таким увлечением била картами, по большому носу огурцом, что из него пошла кровь. Господи, скорее тазик и воду! Крови из носа вытекло стакана полтора, все испугались, Венте и сам ужаснулся, объявив, что для них, Венте, это вообще очень опасно.
