Жак Шардон - Эпиталама
Андре появился внезапно и как раз в тот момент, когда Берта вставала, чтобы попрощаться. Он сел: щеки у него раскраснелись от ветра, глаза искрились.
— Стакан воды, — проговорил он. — От этого пикника мне страшно захотелось пить.
— Сейчас будет обед, — сказала госпожа Шоран.
— Я вас умоляю! Пить!
— Эснер, когда узнал, что вы не поедете, скорчил рожу, — сообщил Андре, когда госпожа Шоран вышла. — Он человек со странностями. По приезде в Бруаж мы сначала посетили порт, а когда вернулись в то место, где должны были обедать, оказалось, что Эснер исчез. Он возвратился в Фондбо. Я узнал об этом только что. И сегодня вечером он уезжает.
— Куда?
— Просто уезжает.
Заметив на лице Берты озабоченное выражение, Андре добавил:
— Ему было скучно в Фондбо. Он ведь оригинал.
К обеду Берта вышла с опозданием. Она молчала и думала об отъезде Эснера; ее мучила совесть. Во время еды разговаривали одни дети, а женщины лишь прислушивались к их беседе.
После ужина Берта попросила перенести ее шезлонг на середину лужайки. За ней последовала мать, потом, волоча за собой кресло, к ним присоединилась Эмма.
— Какой прекрасный вечер! — сказала госпожа Дегуи, сидевшая укутавшись в шаль.
— Да, — произнесла Эмма, взглянув на безоблачное небо. И все трое опять замолчали.
В лунном свете листва словно расплылась в воздухе, утратила свои очертания и выпуклость, отчего сад стал казаться более просторным. Только пихта отбрасывала четкую тень, деревья же с более тонкими ветвями, такие как тамариск и тополя, растворились подобно клубам дыма.
Берта ощущала прилив терпкой печали, а разлившийся вокруг светлый покой, казалось, только усиливал ее; она держала руку у самого лица, чтобы смахивать пальцем набегавшую иногда в уголок глаза слезу.
— А вот и Андре! — воскликнула вдруг госпожа Дегуи.
— Здравствуйте, Эмма, — произнес Андре.
— Кажется, вам не на что сесть?! — произнесла, выпрямившись, госпожа Дегуи.
— А мне ничего и не нужно.
Он уселся на траве, скрестив ноги, и положил шляпу рядом с собой.
Госпожа Дегуи и Эмма стали расспрашивать Андре про экскурсию. Он пошутил по поводу некоторых экскурсантов и, рассказывая, несколько раз посмотрел в сторону Берты, которая молча сидела, подперев голову рукой и как бы отстранившись от беседующих.
— Какой чудесный сегодня вечер! — произнесла госпожа Дегуи со вздохом восторга. — Ни малейшего ветерка.
— Трава влажная, — сказала Эмма. — Вы напрасно, Андре, сидите на траве.
На стул поставили поднос; бокалы, стоявшие на нем, переливались в лунном свете.
— Берта! — произнес он, придвигая свое кресло к шезлонгу. — Скажите мне вот что. Сегодня вечером вам не удалось скрыть от меня свои слезы, но я уже давно разгадал вашу боль. Я понял сразу, еще в первый раз, когда мы встретились: вы стараетесь быть веселой, вы общаетесь с людьми, чтобы забыться.
Она видела освещенное луной лицо Андре совсем близко от себя и в то же время как бы на расстоянии, посреди туманного мерцания, в котором все формы утрачивали свою реальность.
— На самом деле я еще более одинока, чем кажется, — произнесла она, пытаясь улыбнуться.
Она хотела сказать что-нибудь еще, но слова застряли у нее в горле. Что она могла объяснить? Она не скрывала более катящихся по щекам слез, внезапно отбросив бесполезную гордость и перестав разыгрывать счастье.
— Я знаю, — сказал Андре, беря ее руку. — Я понял, что вы не очень счастливы. Но я не решался говорить с вами об этом. Как сказать женщине: «Доверьтесь мне», если она может ответить: «Я счастлива»? Обычно считается, что замужняя женщина обязательно должна быть счастлива и что муж может заменить ей все. Это отнюдь не невозможно, но случается как чудо, лишь в очень редких случаях. Женщины ничего не говорят. Они гордо скрывают истину. Да и кому они могли бы довериться? Только один-единственный человек имеет право спрашивать их.
Берта повернула голову в сторону дома и встала. Они прошлись по саду, по короткой белой аллее, перерезанной отчетливыми черными тенями посреди ярких от лунного света деревьев. Затем попали в непроглядную темень под пихтой, на ощупь нашли грубо сколоченную скамейку, расположившуюся возле железного стола.
Андре опять взял Берту за руку.
— Хороший вы человек! — произнесла она, легонько сжимая пальцы Андре и ощущая непривычное прикосновение этой сухощавой ладони, оказавшейся в ее руке.
— Пора возвращаться, — сказала она очень тихо.
— Побудем здесь еще немного.
Она встала; он взял ее руку и, чтобы удержать Берту, произнес:
— Если бы вы знали, как я люблю вас!
Берта высвободила руку, тронутая и одновременно немного встревоженная этой фразой, смысл которой заинтриговал ее.
С легким упреком в голосе она произнесла:
— Андре!
Он понял, что в его словах она услышала признание в любви. И тут чувство, о котором он даже не думал, произнося эту фразу, показалось ему естественным и реальным, точно он действительно испытывал любовь.
— А вы и не знали! — воскликнул он запальчиво. — А вы помните? Однажды мы поднялись ко мне; вы были в черном шелковом платье с белым гофрированным воротничком…
Берта слушала его и думала: «Что за ребячество!» Ей захотелось сказать ему с улыбкой, чтобы не обидеть: «Какой же вы еще ребенок», но он, держа ее руки в своих, глядел на нее так пылко, что она лишь тихо прошептала, испугавшись:
— Андре!
Они притихли, склонившись друг к другу, оба отягченные одним и тем же, полным удивления, молчанием.
— Пора возвращаться, — произнесла Берта обычным тоном, желая прогнать возникшее смущение.
— Прошу вас, побудем еще чуть-чуть.
Изменившимся, слабым голосом, словно обессилев от долгой внутренней борьбы, она сказала:
— Нет, идемте… Приходите завтра.
Они вернулись к дому; холодное сияние исходило от белого фасада, на котором выделялось окно гостиной, сочившееся слабым желтоватым светом.
— Вы уходите, Андре? — спросила госпожа Дегуи, резко хватая лежавшую на коленях газету.
Берта оставила Андре с госпожой Дегуи и поднялась к себе в комнату. Она открыла окно, посмотрела в сад и прилегла на кровать. Прислушалась к шагам госпожи Дегуи по коридору и снова погрузилась в свои грезы: в ушах у нее все еще звучала произнесенная Андре фраза: «Если бы вы знали, как я вас люблю!» — и она опять видела изменившееся, новое выражение глаз Андре. От всего долгого вечера и из всех сказанных сегодня слов у нее в памяти осталось только это. Отрешенная, она полностью погрузилась в это воспоминание — так, бывает, пристально, ни о чем не думая, смотрят на пламя, — и в ее оцепеневшем сознании то и дело проносилось одно и то же видение.
На обращенной к дороге стороне дома хлопнуло закрывшееся окно. Берта поднялась; начав раздеваться, она вдруг представила себе обычное выражение лица Андре и улыбнулась при мысли о своих наивных детских мечтаниях, которым только что предавалась.
Однако все время, пока она расчесывала свои разлетавшиеся в разные стороны волосы, ей слышалось: «Если бы вы знали, — как я вас люблю!», и снова на нее пристально и жадно глядели полные горячности глаза.
Она подошла к раскрытому окну, села и погрузилась в свой гипнотический сон, где снова возникал тот же образ и звучал все тот же голос.
За окном, в освещенной луной недвижной, притаившейся листве слышались то мимолетный шелест, то слабые приглушенные шумы, похожие на чье-то незаметное пробуждение; и вдруг, словно в ответ на беспредельное ночное сияние, тишину разорвал сиплый крик петуха, перепутавшего время и запевшего задолго до рассвета.
* * *Проснувшись на следующий день, Берта с тягостным чувством вспоминала этот вечер. Она винила себя в том, что проявила смешную слабость. Мысль о предстоящей встрече с Андре была ей неприятна. Она, конечно, могла принять его как обычно и этим показать, что уже не помнит об их вчерашней беседе, но вот вернуть назад вырвавшуюся у нее в момент откровения тайну она не сможет уже никогда. «Как все-таки мало надо для того, чтобы женщина открыла сокровенные глубины своей души!» — подумалось ей.
Однако, припоминая детали вчерашнего вечера, она обнаружила, что в основном говорил один Андре. Разве произнесла она хотя бы одну сомнительную фразу, когда лежала в шезлонге или когда они гуляли по аллее, или сидели под пихтой? Она доброжелательно слушала Андре. Да, он заметил ее слезы, но ее грусть можно объяснить самыми различными причинами. Ведь это же он в конце концов объяснился ей в любви.
Успокоившись, Берта снова повторила про себя: «Если бы вы знали, как я вас люблю!» Ей вспомнились интонация его голоса, непривычная выразительность взгляда, и она вновь поддалась власти монотонной мечтательности, заполненной одним-единственным, постоянно возвращающимся образом.
