Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
Светлов, пересевший незадолго до того в угол, задумчиво прислушивался оттуда к оживленной беседе дам; им овладело почему-то в эти минуты то же самое неопределенно-пленительное чувство, какое испытывал он, полулежа на диване, после обморока, в столовой Жилинских. Александр Васильич наглядно сравнивал теперь этих двух женщин, анализировал каждую особенность в них, каждый оттенок в движениях, в речи,-- и чем дольше он всматривался, вслушивался, тем больше находил между ними и сходства, и разницы. Обе они, в своем роде, были одинаково прекрасны, одинаково умны; обе обнаруживали глубину и пылкость. Но у Христины Казимировны красивая внешность ярко бросалась в глаза, ум ее рассыпался какими-то блестящими искрами, в ее глубине не виделось дна, в пылу -- границы; а между тем из-за всего этого неявственно проглядывала то как будто усталость, то как будто надломленность. У Лизаветы Михайловны, напротив, внешность не поражала с первого взгляда; но зато малейшая черта ее дышала той неуловимой прелестью, от которой нельзя сойти с ума, но и нельзя отказаться, не почувствовав на всю жизнь какого-то странного, томящего пробела в ней. Ум Лизаветы Михайловны светился ровно в каждом ее слове, лишь изредка вспыхивая ярким пламенем; глубина ее была прозрачна, пыл имел пределы, однако ж только там, где дело шло о самой Прозоровой, а не там, где оно коснулось бы высших человеческих интересов,-- и за всем этим явственно виделась свежесть и бодрость глубоколюбящей, глубоковерующей души, способной на многое.
"Во всяком случае, обе они стоят одна другой",-- подумалось Светлову, когда его мысли невольно и незаметно, стали все больше и больше клониться на сторону хозяйки. Трудно сказать, как долго пробыл бы он в таком созерцательном настроении, если б слово "прокурор", громко упомянутое в разговоре Варгуниным, не обратило на себя внимания Александра Васильича.
-- Разве уж назначено следствие по фабричному делу?-- быстро спросил он, как будто очнувшись.
-- Вчера еще, говорит Матвей Николаич,-- ответил ему Жилинский.
-- Руководить следствием будет сам прокурор; это уж наверно известно,-- сказал Варгунин.
-- Ну, как вы думаете? легко мы отделаемся? -- полюбопытствовал Светлов.
-- У нас, батенька, легко отделываются только от кредиторов,-- иронически заметил Матвей Николаич.
-- Да еще от насморка,-- желчно прибавил Ельников.
-- А что за человек этот прокурор? -- продолжал выпытывать Александр Васильич.
-- Он добрый парень... за зеленым столом, когда с ним в карты играешь; впрочем, и тут обремизить любит,-- пояснил, улыбаясь. Казимир Антоныч.
Светлов рассмеялся.
-- Значит, человек, доступный страстям...-- весело заключил он, зажигая папироску.-- Дело! По крайней мере...
Отрывистый, несколько раз повторенный звон наружного колокольчика у кухни помешал дальнейшему изложению мысли Александра Васильича.
-- Кто бы это мог быть? -- сказала хозяйка, посмотрев на часы.-- Уж не Любимов ли... в розовом настроении?
А колокольчик все не унимался.
-- Нет,-- заметил Светлов,-- вряд ли Любимов покажется к вам в скором времени: я заходил к нему сегодня после обеда за объяснением по поводу известной истории с Рябковой, и он мне во всем чистосердечно покаялся; а я знаю, что в дни покаяния Евгений Петрович не любит показываться на глаза своим знакомым...
-- Любопытно, как же он объяснил вам эту историю?-- спросила хозяйка, с некоторой тревогой прислушиваясь к неумолкавшему звону.
-- Да очень просто: завел амуры с барыней, болтал с ней, что придет в голову,-- взболтнул, разумеется, и про нас. Нет! он тут совсем ни при чем, а если виноват, то, во всяком случае, неумышленно, просто... ветреность.
-- Извинялся, батенька? -- осведомился Варгунин.
-- Как же! само собой разумеется; говоря между нами, прослезился даже. Я, говорит, готов...
Но Светлову помешала докончить начатую фразу суетливо прибежавшая по задним дверям горничная.
-- Барыня!.. барин приехал! -- доложила она впопыхах хозяйке.
Лизавета Михайловна, очевидно, не поняла ее сразу.
-- Какой барин?-- спросила она довольно спокойно, хотя сердце у нее и забилось почему-то.
-- Да ваш барин... супруг ваш,-- пояснила горничная.
В эту самую минуту по-прежнему отрывистый звонок раздался уже в передней. Лизавета Михайловна побледнела вдруг как полотно, и с ней едва не сделался обморок; серебряная ложечка, которою она мешала чай, так и забила мелкую дробь по краю стакана. Горничная со всех ног кинулась отворять дверь. Гости переглянулись между собой торопливым, недоумчивым взглядом, ясно выражавшим, впрочем, щекотливый вопрос: не следует ли им уходить тотчас же -- и кто-то из них даже приподнялся было с места. Хозяйка тотчас же заметила это движение.
-- Нет, пожалуйста... оставайтесь, господа... хоть на четверть часа,-- тоном искренней просьбы обратилась она к гостям и медленно встала, опираясь рукой о спинку стула.-- Вы нисколько не помешаете нашей встрече... даже облегчите ее мне: у меня очень мало общего с моим мужем...
Пока Лизавета Михайловна говорила это, в переднюю вошел мужчина немного больше чем среднего роста, лет сорока пяти, с ног до головы закутанный в дорожный мех. Быстро развязав красный шерстяной шарф, в несколько рядов обмотанный вокруг шеи под воротником шубы, и так же быстро сбросив последнюю на руки горничной, приезжий очутился в кургузой, темно горохового цвета, визитке, забавно сидевшей на нем сзади, и в меховой шапке, как-то смешно надвинутой больше на затылок и, таким образом, покрывавшей голову вместе с ушами, на манер старушечьего чепца. Это был, действительно, не кто иной, как сам Дементий Алексеич Прозоров, сильно смахивавший в таком костюме на обезьяну. В ином, не дорожном наряде подобное сходство обнаруживалось у Прозорова не сразу, издали он мог показаться даже красивым мужчиной; но, при более внимательном обзоре его фигуры, ее быстрые переходы от одного движения к другому, забавная подвижность лица и от того постоянные смешные гримасы вполне, восстановляли это сходство. Как бы то ни было, но и теперь, смотря на приезжего, горничная не могла удержаться от невольной улыбки.
-- Что... что улыбаешься, красавица? -- обратился он к ней заигрывающим полушепотом.-- Гости у вас, а?
-- Да-с, гости.
Дементий Алексеич, все еще не снимая шапки, мелкими торопливыми шажками прошел в залу, куда уже вносили, тем временем, его дорожные пожитки.
-- Поди-ка, поди-ка сюда...-- поманил он оттуда двумя пальцами горничную, убиравшую на вешалку шубу.
Девушка поспешила в залу.
-- У вас тут не дует... не дует от окошек, а? -- доспрашивался у нее Прозоров, бегая все теми же торопливыми шажками от окна к окну и прикладывая к ним попеременно, внизу двойных рам, то ту, то другую ладонь.
-- Нет-с, не дует,-- сказала горничная, опять невольно улыбнувшись.
-- А тебя как, моя веселая красавица, зовут, а? -- полюбопытствовал приезжий, любезно осклабляясь.
-- Дарьей-с.
-- Так вот бы ты, Дашенька, умница, чайку бы мне, а?.. самоварчик бы приготовила? -- вкрадчиво попросил Дементий Алексеич, имевший обыкновение на первых порах приголубливать всех.
-- Самовар у нас на столе-с: барыня чай кушают,-- ответила горничная, торопливо уходя из залы.
-- Да барыню-то... барыню-то скорее посылай сюда!-- крикнул ей вдогонку приезжий, обнаружив на этот раз довольно густой и даже приятный баритон.
Только теперь убедившись, что от окошек не дует, Дементий Алексеич снял с себя меховую шапку, тороплизо вынул из ушей по порядочному клочку ваты и, вложив в каждое ухо по мизинцу, как-то забавно-энергически потряс обеими руками. Проделав эту операцию сперва, так сказать, оптом, он неоднократно повторял ее потом над каждым ухом в розницу, всякий раз что-то доставая оттуда и внимательно рассматривая на кончике пальца, что совершенно походило на то, как будто бы Прозоров то и дело показывал самому себе фигу.
Именно за этим последним занятием и застала его жена.
Лизавета Михайловна вошла в залу незаметно, без шума. "Больше трех лет не виделась я с ним... с злейшим врагом моей жизни... Шутка ли! -- больше трех лет..." -- Так думалось ей, когда она, направляясь сюда из столовой, проходила полутемным коридором. Теперь, стоя уже на пороге зальной двери и всматриваясь в обращенную к ней спиной фигуру мужа, Прозорова не могла удержаться от внутреннего трепета, от какой-то жгучей боли во всем своем существе. Это продолжалось, однако, не более нескольких секунд. "Остаться... жить с этим нравственным уродом?.. Нет!.. ни за что в свете!!" -- мелькнуло в голове молодой женщины, и она, вся вспыхнув и выпрямившись, гордо пошла по зале к мужу. Услышав шорох ее платья, Дементий Алексеич быстро обернулся и кинулся было к жене с распростертыми объятиями, чтоб, по обычаю, расцеловаться. Но Лизавета Михайловна спокойно отстранила его от себя левой рукой и протянула ему правую.
