Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Так как желание ее не осуществилось, Мари заставила это почувствовать и своих поклонников, которые, оставшись с носом, разбрелись кто куда. Председателя она оскорбила чем-то, он надулся, велел запрягать и уехал домой, а маленький барон поспешил к мамаше жаловаться.
— Мари со мной плохо обращается. Видно, не оправдаются твои надежды. Оставь меня в покое с этой золотой лягушкой! Завтра же возвращаюсь в Пешт.
— Разумеется, к своей кафешантанной диве. А из чего ты заключил, что дела твои плохи?
— Она сказала, что презирает меня и чтобы я не попадался ей на глаза.
— Но почему?
— Потому, говорит, что я за ужином крикнул, будто кто-то из Ности за хорошие денежки выпустил короля Жигмонда из шиклошской тюрьмы, а когда Ности потребовал, чтобы кричавший объявился, я спрятался, как гриб в траве.
— А почему ты не признался?
— Что я, дурак? Этот тигр разорвал бы меня в клочки.
— Верно, верно, — сказала баронесса, поглаживая сыночка по светлым кудрям. — Но, видишь ли, эти желторотые девицы любят героев, недаром они так и глотают романы. Ты бы хоть отрицал, — не ты, мол, кричал-то.
— Вот именно! Я так и хотел. Но она узнала меня по голосу.
— Послушай! Если она из сотни голосов узнала твой, хотя даже я его не узнала, значит, она тебя любит. Будь спокоен, вы помиритесь.
Она встала и отправилась искать госпожу Тоот, чтобы обжаловать у той дело сына. Госпоже Тоот, беседовавшей в одной из групп, было очень приятно, что баронесса доверительно отозвала ее в сторону и весь свет видит, как они толкуют в нише окна. Нескольких льстивых слов оказалось достаточно, чтобы хорошенько подзавести госпожу Тоот, — так заводятся часы с безукоризненным механизмом.
— О, господи, — воскликнула она, когда вернулась к своей группке, окончив беседу, — как все же отличаются от нас эти аристократки! Женщины у них такого тонкого обхождения! И голос-то у них мягкий, будто брюссельское кружево. Не могу только понять, почему у ней спереди двух верхних зубов нет, почему она не закажет себе искусственные? Знала я в Париже графиню одну по имени Ламбель, и у нее тех же зубов недоставало. Может, мода такая? Но тысяча извинений, мне нужно найти дочь.
Во власти аристократических реминисценций она подняла лорнет и оглядела зал, но тут же обернулась.
— Ох, нет, нет! Все-таки это не мода. Графине Ламбель лошадь зубы выбила, а ведь лошадь-то в моде вряд ли разбирается… Правда, камердинер говорил, что очень благородных кровей лошадь. Хозяин застрелил ее, беднягу… Ох, хоть сейчас плачь, как подумаю о бедной лошадке. Тут она заметила Мари, стоявшую под люстрой.
— Святые небеса! — вскричала она и засеменила к дочери. — Со свечи-то тебе на платье капает. Думаешь, господин Ворт даром платья шьет? Поди, поди сюда, скверное дитя, я тебе головку намылю. Баронесса жаловалась, что ты с ее сыном плохо обращаешься.
— Сердце у него, как у зайца, — пренебрежительным тоном бросила девушка.
— Какое бы сердце у него ни было, но тянется оно к тебе. Я не говорю, чтобы ты ему на шею бросалась, вовсе это и не элегантно, не говорю, чтоб замуж за него шла, знаешь ведь, какой у тебя отец капризный, но хоть обращайся с ним по-хорошему, что ни говори, а это честь, когда аристократ…
— Мельхиоровая аристократия, — пробормотала Мари, выпятив губки.
— Вместе с тобой и золото к ней примешается.
— Золото, мама, с мельхиором не смешивают.
— С тобой что-то случилось, Мари!
— Голова болит, мамочка.
— Может, хочешь домой поехать?
— Да, хорошо бы.
— Поди отыщи отца, он где-то в карты играет, скажи ему что пора ехать. А дома поговорим.
Мари прошла по комнатам, после долгих расспросов набрела в лабиринте комнат на берлогу картежников и, войдя туда, ярко вспыхнула, заметив рядом с отцом Ности, укрытого синеватым облаком дыма.
— Ты меня ищешь? — улыбнулся старый Тоот и бросил на нее полный любви взгляд, словно пагат[122] увидел.
— Меня мама послала, папочка, ей домой хочется.
— Ого! Это невозможно!
— Почему, папа?
— За мной два ультимо и одно соло.
Девушка подняла глаза, где, мол, эти два ультимо, из-за которых он не может двинутьея, и сделала вид, будто только сейчас заметила Ности.
— А вы не танцуете?
— Нет! — кратко ответил он.
— Вообще не танцуете?
— Можно сказать, вообще.
— И никогда не танцевали?
— Да нет, приходилось иной раз.
— Поди, дитя мое, отсюда, дым здесь, — сказал старый Тоот, — скажи маме, чтоб подождала. Может, и ты покрутишься разок-другой, пока карты обернутся.
Мари холодно кивнула Ности, повернулась на каблуках, юбки ее зашелестели, и она быстрыми шагами оставила комнату, но — тотчас вернулась: на лице ее был испуг.
— Ну, что опять случилось?
— Я боюсь выйти, — смущенно сказала она.
— Как так? — рассеянно спросил господин Тоот, разбирая карты.
— На пороге в соседней комнате лежит большой пес. Такой страшный! If зубы скалит, когда я хочу переступить через него.
— Так прогони его! Скажи, чтоб шел прочь!
— Я просила, а он не хочет.
— Эх ты, глупенькая девчушка! — рассмеялся господин Тоот, даже глаза у него увлажнились. — Вист! Третья взятка.
— Это борзая Цузка, — проговорил Палойтаи, не отрываясь от карт. — Пойди, братец Ности, проводи мою сестричку. Ну, какой ты кавалер? Между прочим, она никого не трогает, сердечко мое, даже зайца не обидит, старая уже собачка, на пенсионе живет.
Ности пошел проводить Мари, хотя необходимости в этом уже не было, так как один из ее кавалеров, Антал Кевермеши, явился пригласить ее на вальс.
— Я вам не отказываю, но согласна только на один тур, я очень устала. Господин Ности, подержите пока мои фамильные кости.
И она бросила Фери красивый резной веер из слоновой кости. Он улыбнулся намеку и ловко поймал веер. Вскоре, запыхавшись, она вернулась туда, где у дверей большого зала стоял Ности.
— Ну, не потеряли мои кости?
— Нет. Но вы, как видно, потеряли мою розу, то есть нашу розу.
— Что вы!
— Значит, вы не прикололи ее к волосам, как мы договорились?
— Приколола, ваше благородие господин исправник, точно приколола, ваша честь, — сказала она, изящно покачивая бедрами, словно молоденькая крестьянка в суде, — но с ней кое-что случилось.
— Может быть, вы отдали ее кому-нибудь? — В этом роде, но не совсем.
— Не понимаю.
— Вам интересно?
— О, еще бы!
— Вот видите, и мне кое-что интересно, и только вы можете на это ответить.
— Что именно? — спросил Ности.
— Знаете что, — предложила Мари, — поступим, как два вражеских лагеря: обменяемся военнопленными. Я удовлетворю ваше любопытство, а вы мое.
— Не возражаю. — А кто начнет?
— Начните вы!
— Хорошо, только сядем, здесь как раз два свободных кресла, я очень устала.
Они уселись в простенке между окон, Фери в легкое плетеное кресло, а Мари в высокое кресло с кожаными подлокотниками. Восседая, словно на троне, она положила ноги на нижнюю планку кресла, заботливо и кокетливо расправив складки юбки, но оставив маленькие ножки приоткрытыми ровно настолько, чтобы заворожить любого.
— Так вы спрашиваете, куда делась роза? У меня ее взяли в залог. Ну, что вы на меня глядите? Что правда, то правда. Я неловко отвечала, когда играли в «сержусь на тебя». И это еще полбеды, но у меня отобрали брошь и кольцо.
— Кто отобрал?
— Один молодой человек. Однако даже это не страшно, если б он их вернул, но он не отдает.
— Как? И кольцо не отдал? — Разумеется! Ности беспокойно пошевелился.
— Но как же это?
— Он рассердился на что-то и уехал домой, а о залоге забыл. Они остались у него в кармане. Ну вот, я все сказала.
— Значит, теперь должен говорить я?
— Обязательно!
— Извольте!
Мари теребила край занавески и, склонив головку к левому плечу и полуопустив ресницы, исподтишка следила за лицом Ности.
— Перед ужином вы сказали, что не можете меня видеть…
— Нет, я не так сказал, я не это имел в виду, — запротестовал Ности со снисходительной улыбкой, с какой обычно очень серьезные люди выслушивают наивных детей.
— Прошу вас, не будем спорить. Знаете, я ведь в Америке выросла, под вольным небом, привыкла говорить открыто. Я знаю, вы объяснили уже, почему вас печалит мое лицо. Как раз об этом и пойдет сейчас речь. Предположение, что вы меня не хотите видеть, я исключаю, теперь вы удовлетворены? Я даже разрешаю вам, если угодно, закрывать глаза, когда вы со мной говорите… Прошу вас, пожалуйста, не перебивайте, я же сказала, что не это предмет нашей беседы. Но вот причина, она возбудила мое любопытство. Вы сказали, что знали или знаете особу, удивительно похожую на меня. Признаюсь, мне это покоя не дает и с той минуты постоянно щекочет фантазию. В конце концов, невозможно оставаться равнодушным к собственному двойнику, как бы это сказать, своему Doppelganger [123], особенно если ты женщина. Мне так хочется, так хочется узнать, кто она, как ее зовут, где ее родина, какая у нее душа, какова судьба и все, все, что к ней относится. Мне чудится, будто она моя единственная сестра среди всего рода человеческого. О, расскажите мне о ней! Но что случилось, почему вы загрустили?
