Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
Мориц Розенталь по-прежнему лежал, не шевелясь, в своей кровати, но потом вдруг увидел, как окно его комнаты широко распахнулось, и некто, похожий на него, поднялся, вышел в окно и прошел по тени-сходне на корабль, который мягко покачивался в длинных сумерках жизни. Корабль поднял якорь и медленно поплыл вдаль, а комната, где находился отец Мориц, развалилась, словно мягкая картонная коробка, попав в поток воды, и закружилась в ночи. Мимо корабля с шумом проплывали улицы, корабль мягко поднимался в тихое журчание бесконечности. Плавно покачиваясь, словно колыбель, он приблизился к облакам, звездам, голубой синеве, а затем перед ним открылась пустыня в розовых и золотых тонах. Темные сходни медленно опустились, и Мориц Розенталь сошел по ним с корабля. В тот же миг корабль исчез, и он остался один в незнакомой пустыне.
Под его ногами лежала длинная ровная дорога. Старый бродяга недолго раздумывал — ведь дороги существуют для того, чтобы по ним ходить, а его ноги исходили уже множество дорог.
Но ему не пришлось долго шагать. За серебристыми деревьями показались огромные сверкающие ворота, за которыми блестели башни и купола. В центре ворот, в мерцавшем свете, стояла огромная фигура, держа в руке кривую палку.
— Таможня! — испугался отец Мориц и отпрыгнул в кусты. Потом огляделся. Назад он возвратиться не мог — дорога исчезла. «Ничего не поделаешь, — покорно подумал старый эмигрант. — Придется спрятаться здесь и дождаться ночи. Может, ночью удастся проскользнуть стороной». Он выглянул меж ветвей карбункула и оникса и увидел, что огромный привратник манит кого-то своей палкой. Он еще раз оглянулся. Кроме него, никого не было. Привратник снова кого-то поманил.
— Отец Мориц! — раздался чей-то мягкий звонкий голос.
«Кричи, кричи! — подумал Мориц Розенталь. — Я все равно не заявлю о своем прибытии!»
— Отец Мориц! — снова раздался голос. — Выходи из куста забот!
Мориц поднялся. «Поймали! — подумал он. — Этот великан, конечно, бегает быстрее меня. Ничего не поделаешь, нужно идти».
— Отец Мориц! — снова крикнул голос.
— К тому же он знает мое имя, вот не повезло! — пробормотал Мориц. — Значит, меня отсюда уже когда-то высылали. Тогда по новому закону я получу самое меньшее три месяца тюрьмы. Будем надеяться, что здесь, по крайней мере, хорошо кормят. И не дадут для чтения семейный журнал за 1902 год, а что-нибудь современное. Я бы хотел прочесть что-нибудь из Хемингуэя.
Ворота становились все светлее и, чем ближе он подходил, сверкали все ярче. «И что это у них теперь за световые эффекты на границах? — размышлял отец Мориц. — Нельзя понять, где и находишься! Может быть, они вообще осветили все границы, чтобы легче нас ловить? Какое расточительство!..»
— Отец Мориц, — спросил привратник, — зачем ты прятался?
«Ну и вопрос! — подумал Мориц. — Ведь он меня знает, и знает, что к чему!»
— Входи! — пригласил привратник.
— Послушайте! — запротестовал Мориц. — Я еще не подлежу наказанию. Я еще не перешел вашей границы. Или, может быть, я уже нахожусь на вашей территории?
— На нашей, — подтвердил привратник.
— Послушайте, — ответил Мориц Розенталь. — Я сразу скажу вам правду: у меня нет паспорта!
— У тебя нет паспорта?
«Шесть месяцев», — подумал Мориц, услыхав громовой голос, и покорно покачал головой.
Привратник поднял палку.
— Тогда тебе не нужно будет в течение двадцати миллионов световых лет стоять в небесном партере. Ты сразу получишь мягкое кресло с ручками и опорой для крыльев!
— Все это чудесно, — ответил отец Мориц. — Но из этого вряд ли что-нибудь получится. Дело в том, что у меня нет ни разрешения на въезд в страну, ни вида на жительство. О разрешении на работу нечего и говорить.
— Нет разрешения на въезд, нет вида на жительство, нет разрешения на работу? — Привратник поднял руку. — Тогда ты получишь ложу в первом ярусе, в центре, откуда открывается полный вид на небесную рать.
— Это было бы неплохо, — ответил Мориц. — Тем более, что я люблю театр. Но тогда я вам скажу еще кое-что, что изменит все ваши планы. Я, собственно говоря, очень удивлен, что вы до сих пор не повесили снаружи вывеску, что нам вход воспрещен. Дело в том, что я — еврей, выгнан из Германии и уже многие годы живу нелегально.
Привратник поднял обе руки.
— Еврей? Выгнан из Германии? Жил нелегально?.. В таком случае ты еще получишь для личного обслуживания двух ангелов и солиста на тромбоне. — Он крикнул в ворота: — Ангел бездомных! — И перед отцом Морицем появилась огромная фигура в голубом одеянии с лицом всех матерей мира. — Ангел многострадальных! — снова выкрикнул привратник, и другая фигура, одетая во все белое и с сосудом слез на плече, встала по другую сторону отца Морица.
— Секундочку! — попросил Мориц и спросил привратника: — Вы уверены, что там, за воротами, не…
— Не беспокойтесь. Наши концентрационные лагеря находятся много ниже.
Два ангела взяли его под руки, и отец Мориц, старый бродяга, ветеран эмигрантов, спокойно вошел в ворота навстречу яркому свету. Внезапно что-то зашумело — все сильнее и громче, и на свет упали пестрые тени…
— Мориц, — сказала Эдит Розенталь, появляясь в дверях. — Вот он, тот мальчик. Маленький француз. Ты не хочешь на него взглянуть?
Ответа не последовало. Она осторожно подошла ближе. Мориц Розенталь из Годесберга-на-Рейне больше не дышал.
Мария снова проснулась. Все время в первой половине дня она находилась в какой-то туманной агонии. Теперь же она увидела. Штайнера очень отчетливо.
— Ты еще здесь? — испуганно прошептала она.
— Я могу остаться, сколько хочу, Мария.
— Что это значит?..
— Объявили амнистию. Я тоже под нее попадаю. Тебе нечего больше бояться. Теперь я останусь здесь.
Она задумчиво посмотрела на него.
— Ты говоришь это, чтобы успокоить меня, Йозеф…
— Нет, Мария. Амнистию объявили вчера. — Штайнер повернулся к сестре, которая чем-то занималась в глубине палаты. — Правда ведь, сестра? Со вчерашнего дня мне нечего больше бояться?
— Нечего… — невнятно ответила та.
— Пожалуйста, подойдите ближе. Моя жена хочет услышать это от вас подробнее.
Сестра, немного ссутулившись, продолжала оставаться на месте.
— Я ведь уже ответила.
— Пожалуйста, сестра! — прошептала Мария.
Та не шевельнулась.
— Пожалуйста, сестра, — снова прошептала Мария.
Сестра неохотно подошла к кровати. Больная с волнением смотрела на нее.
— Со вчерашнего дня я ведь могу здесь бывать постоянно, не правда ли? — спросил Штайнер.
— Да, — выдавила сестра.
— И опасности, что меня схватят, больше не существует?
— Нет.
— Спасибо, сестра.
Штайнер увидел, как глаза умирающей заволоклись туманом. Плакать она уже не могла — не было сил.
— Значит, теперь все хорошо, Йозеф, — прошептала она. — И теперь, когда ты снова можешь быть со мной, я должна уйти…
— Ты не уйдешь, Мария…
— Я хотела бы встать и уйти с тобой.
— Мы уйдем вместе.
Некоторое время она лежала и смотрела на него. Лицо приняло землистый оттенок, еще резче выступили скулы, а волосы за ночь поблекли и потеряли свой блеск. Штайнер видел все это и в то же время ничего ни видел. Он видел только, что она еще дышит, а пока она жила, она оставалась для него Марией, его женой.
В комнату заползали сумерки. Из коридора слышалось временами вызывающее покашливание Штайнбреннера. Дыхание Марии стало неглубоким, но более учащенным и с перерывами. Наконец оно стало едва заметным и прекратилось совсем. Штайнер держал ее руки, пока они не похолодели. Он словно умер вместе с ней. Когда он поднялся, чтобы выйти, тело его показалось ему совсем чужим и ничего не чувствовало. Он скользнул по сестре равнодушным взглядом. В коридоре его встретили Штайнбреннер и еще один эсэсовец.
— Мы ждали тебя более трех часов! — прорычал Штайнбреннер. — И об этом мы еще поговорим с тобой в ближайшее время. Можешь быть уверен!
— Я уверен, Штайнбреннер. Ничего другого я от тебя и не жду.
Тот облизал пересохшие губы.
— Ты, наверное, знаешь, что должен называть меня «господин вахмистр», не так ли?.. Ну, да ладно, продолжай говорить мне «Штайнбреннер» и «ты», но за каждый раз ты будешь целую неделю обливаться слезами, мой дорогой! Теперь у меня будет для этого время.
Они спускались вниз по широкой лестнице. Штайнер шел посередине. Вечер был теплый, и огромные, до самого пола, окна наружной овальной стены были распахнуты настежь. Пахло бензином и первыми признаками весны.
— У меня будет бездна времени для тебя, — медленно и удовлетворенно повторил Штайнбреннер. — Вся твоя жизнь, дорогой. Имена наши так подходят друг к другу — Штайнер и Штайнбреннер. Посмотрим, что у нас из них получится…
