Эльза Триоле - Анна-Мария
Лейтенант подхватил свой портфель, поймал на лету выскользнувшую из него книгу и зубную щетку, однако охотничий с роговой рукояткой нож в кожаных ножнах все же упал на каменный пол.
— Вот с чем я никогда не расстаюсь, — сказал лейтенант, поднимая нож, — верно и бесшумно, не то что револьвер.
— Да, — с улыбкой подтвердил Селестен, — не шуточное дело — удар между лопаток…
— Рискованно, господин генерал, можно наткнуться на ребро, удар в живот вернее… Мое почтение, мадам…
— Вы же останетесь ужинать и ночевать… Да, да, не вздумайте возражать…
Анна-Мария поднялась в свою комнату. Она попробовала читать, но отбросила роман, тягучий, словно старая жевательная резинка, На Анну-Марию надвигались сумерки. Эти серые каменные стены напоминали тюрьму. Гаррига за окном постепенно стиралась, свет угасал, как лампа, в которой догорают последние капли керосина. Может, не спускаться к ужину?.. Время позднее, есть отговорка: после целого дня ходьбы по гарриге ее клонит ко сну. Ее потянуло домой, в Париж. Нет ли там письма с Островов? Она не оставила адреса. Пора приниматься за работу. Селестен просил ее не брать с собой «лейку», чтобы они не чувствовали себя здесь туристами, ей не хотелось перечить ему. Письмо с Островов… Только бы Жорж не совершил какой-нибудь непоправимой глупости. Беспокойство вонзилось в нее, как нож между лопаток — нет, в живот, это вернее, там нет ребер… Невыносимо… Лилетта, пожалуй, уже замужем… Пышная свадьба с туземными песнями… Сколько раз думала она об этой свадьбе, сыгранной без нее! В этом было что-то противоестественное, уму непостижимое: Лилетта выходила замуж без нее! Закрыв глаза, Анна-Мария снова и снова, уже в который раз, переживала свое горе… Отпуск кончился.
Уже наступила ночь, когда Селестен постучался в дверь.
— Что вы делаете в темноте? — Он повернул выключатель. — Вас обрекли на голодную смерть! Бедному мальчику нужно было столько мне сказать…
— А что, если я не спущусь? Мне не очень хочется есть… и я уже почти сплю.
— Вы бы нас очень огорчили! И Лоран подумает, что вы не пришли из-за него… Я заказал праздничный ужин. Ну, пожалуйста, наденьте ваше белое платье, мое любимое, принарядитесь…
Что ж! Раз Селестен хочет блеснуть ею, она постарается быть красивой… Он это заслужил, как безупречный хозяин дома.
На трех подвешенных цепями к потолку чеканных металлических кольцах, величиной с огромные колеса, горели тонкие восковые свечки, а в бра, вмурованных в стену по обе стороны камина, — толстые цветные свечи. Зала сверкала в лучах скрытых ламп-прожекторов.
Денщик Рене и парень в резиновых сапогах, оба в военной форме, подавали к столу. Ужин был роскошный. Приходилось отведать каждого вина, а вин было не мало! Анна-Мария воздерживалась. Зато мужчины пили вовсю!
— А помните, господин генерал, — и лейтенант опять закачался, словно тростник на ветру, — как мы ударили по Л. Нуаро — парень что надо, поистине из всех наших операций успешнее всего прошли те, в которых участвовали он и Ги… Но в тот раз в Л… Никогда я так не смеялся!.. Волнующая вещь — парашютизм! А потом, когда мы колесили по всей стране в машине с Лотарингским крестом[48] на дверцах!.. Знаете, что было сказано о Жорже в посмертном приказе? «Выдающийся офицер…» И все! Об этом герое из героев! Конечно, тут политика, как всегда! Будь он одним из ФТП… ФТП — наши «освободители», как вам это нравится? Смех, да и только. Известно ли вам, что после Освобождения коммунисты давали десять тысяч каждому, кто соглашался выдать себя за ФТП? Таким образом, во время парада собралась целая орава этих ФТП, и по сравнению с ними ряды АС показались довольно жидкими. И все — дело рук того парня, полковника Вуарона…
— Уверяю вас, вы заблуждаетесь… — Анна-Мария смотрела на него пустым взглядом.
— Ну, не Вуарон, так другой… Это дела не меняет. — Лейтенант поглядел на генерала и откашлялся. — По прибытии во Францию я повстречал одного командира ФТП. Парень что надо. Он предложил мне своих людей. Все прекрасно обучены, дисциплинированны, я видел их своими глазами. Но для учебной стрельбы у них имелся только автомат, и то один-единственный, переходивший из группы в группу. Парень не дурак, он, видно, решил: «Я дам ему людей, он даст им оружие»… Но у меня тоже котелок варит, и я на его приманку не клюнул. Знаете, что они тогда сделали? Стянули у нас оружие. Длинная история, но, будьте уверены, провели они операцию толково, что надо. Не знаю — может, их учит этому сам мосье Морис Торез… Когда вы собираетесь в Париж, генерал? Нам бы хотелось дать обед в вашу честь… Мы отыскали почти всех из нашей организации, все откликнулись… Наше «Общество» живет и здравствует, можете не сомневаться… Обед будет, конечно, жалкий, потому что так обедать, как мы сегодня, могли только вельможи в то доброе старое время, когда у людей были и аппетит и возможности, не то что теперь. Могу ли я прожить с женой и ребенком на свое офицерское жалованье! Приходится жить на то, что перепадает от родителей. Отец у меня — золотой старик!.. На днях в поезде я свел знакомство с одним очень приятным человеком… По его словам, французы целыми партиями эмигрируют в Австралию. Там они меняют гражданство, приобретают землю — и дело в шляпе, будьте спокойны. Весь цвет Франции неминуемо покинет родину.
«Он говорит совершенно серьезно, — думала Анна-Мария, — и это вовсе не смешно…» От вина у нее начинало мутиться в голове.
— Обидно, что вы получаете только восемь с половиной тысяч франков в месяц, — задумчиво сказал Селестен. — Право, не знаю, что вам посоветовать.
— Если бы не борьба с коммунизмом, которая, возможно, к чему-нибудь да приведет, я бы уже начал хлопотать, но мне советуют повременить, запастись терпением. Назревают кое-какие события… Жена моя живет с ребенком в имении своих родителей. Представляете себе, что такое попасть в Париж одному, без жены? Разумеется, первая мысль — поразвлечься. Подцепил я очаровательную манекеншу. Хорошенькая девчонка, элегантная и вообще. Сперва она ломалась, то да се, устала, мол, и всякие другие отговорки… Пришлось ее долго уламывать, наконец я сказал ей: «Неужели, деточка, вы оставите меня скучать в одиночестве в тот единственный вечер, единственную ночь, которые я могу провести в Париже!» Мы отправились ужинать и танцевать. В ночном кабачке она пошла мыть руки, и там у нее украли брильянтовое кольцо. Вечер этот мне обошелся в двадцать тысяч франков. Она плакала, да так, что, глядя на нее, сердце разрывалось, и все твердила: «У меня было предчувствие, недаром я не хотела идти…» Словом, вечер был что надо…
Анна-Мария налила ему и себе коричневато-красного вина из бутылки, наклонно лежавшей в корзине.
— Вы, мадам, поняли меня! Какая досада, что нельзя сейчас пойти потанцевать! Где бы ты ни был — всегда жалеешь, что ты не в Париже. Хотя Париж сейчас уже не тот… У вас дивное платье, мадам, от какого портного?
Лейтенант млел, он был даже несколько краснее обычного. Селестен поднял бокал.
— За здоровье Анны-Марии! — провозгласил он.
Лейтенант вскочил с места, схватил гвоздики, которыми был украшен стол, и, став на одно колено, протянул их Анне-Марии:
— Сокровищу, которое генерал прячет в своей крепости! Ах ревнивец!
— Хуже всего то, что вы правы… — Селестен бросил на Анну-Марию уже знакомый ей быстрый взгляд, и у нее вдруг появилось такое ощущение, словно она застигла кого-то в комнате, которую считала пустой.
— Сокровище идет спать, — подчеркнуто весело сказала она.
Эти два человека будили в ней чувство безотчетной тревоги, как если бы она очутилась ночью на пустынной улице лицом к лицу с неизвестными… Что они намереваются сделать?.. Ускоряешь шаг и хочешь только одного: чтобы появились прохожие. Денщик и его товарищ не могли выступить в роли таких прохожих, они сами принадлежали к тем, кто вызывал в ней тревогу.
— О нет! — взмолился лейтенант. — Не покидайте нас!
Но Селестен промолчал.
Войдя в свою комнату, Анна-Мария тут же заперлась на ключ и прошла в туалетную с тайной мыслью удостовериться, что там никого нет. Разумеется, там никого не оказалось. Анна-Мария подумала о двери, спрятанной в гардеробной, в глубине стенного шкафа с красивыми резными дверцами, составлявшими гордость Селестена. Сейчас Анна-Мария прекрасно обошлась бы без этой двери. Подумать только, что там, за всеми платьями, скрыт ход на крутую лестницу, спускающуюся в подземелье… Гардеробная не запиралась; вероятно, нет ключа и в той потайной двери. Пошарив в глубине темного шкафа, она нащупала ручку, попробовала повернуть ее. Дверь тотчас же поддалась, будто смазанная маслом. Анна-Мария медленно вернулась в комнату, села на кровать: «Глупо…» И все-таки она была настороже. Вокруг стояла ночная тишина. Между перламутровыми волнами гарриги чернели темные провалы. Анна-Мария разделась… Легла. Горели все лампы, а когда положено спать, в ярком свете есть что-то недозволенное. Белая ночная рубашка, застегнутая по самое горло, скрещенные на груди руки, туго заплетенные косы по плечам… казалось, Анна-Мария не сама так легла, а ее положили на эту огромную кровать, среди простынь и кружев, подсунув под голову груду подушек.
