Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны
— Нет, тетя.
Ангустиас посмотрела на меня.
— Не очень-то ты сообразительна, деточка.
Мы снова помолчали.
— Скажу тебе то же самое иначе. Ты моя племянница, а значит — девочка из хорошей семьи, скромная, богобоязненная и невинная. Если за тобой не смотреть, тебя в Барселоне будет подстерегать множество опасностей. Поэтому знай заранее, что я не дам тебе и шагу ступить без моего разрешения. Теперь понимаешь?
— Да.
— Хорошо, перейдем к другому вопросу. Зачем ты приехала?
— Учиться, — мгновенно ответила я.
От ее вопроса мне стало не по себе.
— Учиться литературе и языкам? Знаю, получила письмо от твоей двоюродной сестры Исабели. Учись, я не против. Но только не забывай, что всем этим ты будешь обязана нам, родным твоей матери, и что цели своей ты достигнешь лишь благодаря нашей доброте.
— Не знаю, знаешь ли ты…
— Знаю. Ты получаешь пенсию, двести песет в месяц. По нынешним временам тебя и полмесяца на них не прокормить. Может быть, ты заслужила стипендию?
— Нет, но я не должна платить за учение.
— Это не твоя заслуга, просто полагается тебе как сироте.
Я опять смутилась, но тут Ангустиас неожиданно повернула разговор в другую сторону.
— Должна тебя кое о чем предупредить. Как мне ни больно говорить худо о моих братьях, я должна сказать, что после войны нервы у них немного не в порядке… Оба они страдали, дитя мое, и сердце мое болит за них… Мне они платят черной неблагодарностью, но я их прощаю и молю за них господа. Однако я вынуждена предостеречь тебя, чтобы ты была начеку…
Она понизила голос и зашептала почти нежно:
— Твой дядя Хуан женился на совсем неподходящей женщине. Она калечит ему жизнь… Андрея, если я узнаю, что ты с ней дружишь, помни, мне это будет очень тяжело и неприятно, я буду безмерно огорчена.
Я сидела против Ангустиас на жестком стуле, и край сиденья впивался сквозь платье мне в ноги. Настроение у меня совсем испортилось; ведь по ее словам выходило, будто без разрешения я и шагу ступить не смогу. И я безжалостно осуждала свою тетку — такую необразованную, такую деспотичную женщину. Но мне столько раз случалось неправильно судить о людях, что и теперь еще я не уверена, была ли я к ней справедлива. Точно знаю лишь одно: тетя сделалась мне противна, когда сладким голосом принялась нашептывать гадости про Глорию. Кажется, я подумала, что, пожалуй, не лишне и огорчить немного тетку, и стала украдкой ее рассматривать. Оказалось, что черты ее лица вовсе не безобразны, а руки, так те просто красивы. Пока она сыпала без остановки приказаниями и советами, я все искала в ее внешности что-нибудь отталкивающее. И когда Ангустиас уже готова была меня отпустить, я вдруг увидела ее грязно-серые зубы…
— Поцелуй меня, Андрея, — попросила она в эту самую секунду.
Я коснулась губами ее волос и, раньше чем она успела удержать меня и поцеловать, убежала в столовую. Там уже были люди.
Я сразу увидела Глорию: одетая в старое кимоно, она кормила с ложечки кашей маленького ребенка. Глория улыбнулась мне и поздоровалась.
На душе было тяжело, словно меня придавило низкое предгрозовое небо, и, должно быть, не я одна чувствовала во рту вкус пыли, как это бывает, когда нервы напряжены.
На противоположном конце стола сидел мужчина с вьющимися волосами и приятным, умным лицом, он смазывал револьвер. Я знала, что это другой мой дядя — Роман. Дядя сразу же подошел ко мне и ласково поцеловал. Черный пес, которого я видела прошлой ночью, — он вышел следом за служанкой, — не отставал от него ни на шаг, дядя объяснил мне, что пса зовут Гром и что это его собака. Животные, казалось, инстинктивно тянулись к Роману. Даже я почувствовала, как мне делается хорошо и радостно от его сердечной щедрости. Он вытащил из клетки попугая и заставил его проделать в мою честь разные штуки. Пернатая тварь продолжала бормотать какие-то слова. Неожиданно я поняла, что это ругательства. Роман счастливо смеялся:
— Уж очень он привык, бедняга, их слышать!
Между тем Глория, позабыв о каше, глядела на нас, раскрыв рот.
Романа вдруг словно подменили, я даже растерялась.
— Видала, до чего глупа эта женщина? — сказал, вернее, заорал он, хотя, за все это время ни разу и не взглянул на Глорию. — Ты только обрати внимание, как эта зараза глядит на меня!
Я смутилась. Глория нервно крикнула:
— Вовсе я на тебя не смотрела.
— Слышишь? — Роман по-прежнему обращался ко мне. — Эта дрянь еще смеет со мной разговаривать. Бесстыжая!
Я подумала, что Роман сошел с ума, и в ужасе взглянула на дверь. На голоса вышел Хуан.
— Не вызывай меня на ссору, Роман! — закричал он.
— Ну ты, подтяни-ка штаны да заткнись! — повернулся Роман к нему.
Хуан подошел к брату, лицо у него исказилось; они стояли друг против друга, как бойцовые петухи, в позе их было что-то смешное и в то же время страшное.
— Попробуй тронь меня, — сказал Роман. — Ну, доставь мне удовольствие, попробуй…
— Тронуть тебя? Да мне бы давно убить тебя надо…
Хуан был вне себя. Вены на лбу вздулись, но с места он не сдвинулся. Так и стоял со сжатыми кулаками.
Роман спокойно смотрел на него, потом заулыбался.
— Вот револьвер, — сказал он ему.
— Не толкай меня на это! Сволочь! Не толкай! А не то…
— Хуан! — взвизгнула Глория. — Иди сюда!
Над ее головой закричал попугай, и я посмотрела на возбужденное лицо Глории, на растрепанные рыжие волосы. Никто не обращал на нее внимания. Хуан только мельком взглянул на жену.
— Вот мой револьвер! — опять сказал Роман, а Хуан все сжимал кулаки.
Глория снова завизжала:
— Хуан! Хуан!
— Молчи, проклятая!
— Иди сюда! Иди!
— Молчи!
Мгновенно гнев Хуана перекинулся на жену, он осыпал ее оскорблениями. Она тоже кричала, потом заплакала.
Роман с любопытством смотрел на них, затем повернулся ко мне и спокойно сказал:
— Не пугайся, малышка. Такое здесь творится каждый день.
Он спрятал револьвер в карман — ствол блеснул у него в руках, черный, заботливо смазанный. Роман улыбнулся мне, потрепал по щеке и спокойно вышел из столовой, а ссора между Хуаном и Глорией тем временем бурно разгоралась. В дверях Роман столкнулся с бабушкой, которая возвратилась с мессы, и на ходу обнял ее. Бабушка вошла в столовую в ту самую минуту, когда из своей комнаты высунулась раздраженная тетя Ангустиас и попросила всех замолчать.
Хуан схватил тарелку с кашей и швырнул ей в голову. Он плохо прицелился, тарелка угодила в дверь, которую тетя Ангустиас мгновенно захлопнула. Ребенок плакал и пускал слюни.
Хуан понемногу успокаивался. Бабушка, вздыхая, сняла с головы черную шаль.
И тут пришла служанка накрывать стол к завтраку. Как и прошлой ночью, эта женщина всецело завладела моим вниманием. На ее безобразном лице застыла отвратительная победоносная гримаса. Дерзко напевая вполголоса, она расстилала продранную скатерть и расставляла чашки, словно увенчивая этими действиями скандал.
III— Ну что, девочка, понравилось тебе? — спросила Ангустиас, когда мы, все еще жмурясь от яркого солнца, входили в квартиру.
Спрашивая, она ухватила меня за плечо и притянула к себе. Если Ангустиас обнимала меня или называла ласковыми именами, я испытывала такое чувство, будто обычный порядок вещей в мире нарушался. До такой степени это было неестественно. Хоть мне и пора было бы привыкнуть, потому что Ангустиас обнимала меня и говорила разные сладенькие словечки очень часто.
Иногда я думала, что во мне для Ангустиас заключено нечто притягательное и мучительное. Она так и ходила вокруг. Стоило мне забиться в какой-нибудь угол, как она уже искала меня. Если она видела, что я смеюсь или с интересом разговариваю с кем-нибудь из домашних, в тоне ее появлялась вкрадчивость, она садилась рядом и с силой прижимала мою голову к своей груди. Шея болела, но, подчиняясь ее властной руке, я вынуждена была оставаться в неудобной позе, пока она сладким голосом читала мне нотацию. Если же ей казалось, что я чем-то расстроена или напугана, она бывала очень довольна и говорила со мной твердо и уверенно.
Я сгорала от стыда, когда мне случалось выходить из дому вместе с ней. Она нахлобучивала на голову бурую шляпу, украшенную петушиным пером, которое придавало ее суровой физиономии воинственный вид, а меня заставляла надевать старую, синюю. Вдобавок и костюм сидел на мне неважно. В то время я еще плохо умела сопротивляться и, повинуясь Ангустиас, мчалась вместе с нею по улицам, которые казались мне уже не такими заманчивыми и сказочно прекрасными, какими я их воображала.
— Не верти головой, — говорила Ангустиас. — Не глазей по сторонам.
Если мне и удавалось забыть, что она рядом, то всего лишь на мгновенье.
