Эмма Донохью - Падшая женщина
— Мы живем всего один раз, Мэри Сондерс. И ты только что выбросила свою жизнь на помойку.
— Но…
— Ты не могла довольствоваться своей долей, как все остальные, не так ли? Я ведь старалась воспитать тебя как следует, вложила столько труда, а ты продала себя за самую что ни на есть низкую цену! За ленту! — Она выплюнула это слово, как название богомерзкого греха. — За жалкий, грязный клочок роскоши. Вот, значит, чего ты стоишь! Вот какую ты назначила себе цену!
— Прости, — всхлипнула Мэри, и в это мгновение она говорила правду. Она сожалела о том, что произошло, и отдала бы все на свете, только бы перевести время назад и вернуться в детство.
— Скажи мне, чего тебе не хватало? — Сьюзан вцепилась в юбку, словно хотела выжать из дочери ответ. — Разве ты голодала? Разве Уильям, или я, или маленький Билли в чем-то тебе отказывали? Не давали тебе жить?
Ее вопросы повисли в воздухе, словно туман; только туман был не на улице, а в доме.
— Ничего, — кротко ответила Мэри. Но кроткие наследовали землю, это она знала точно. Они не наследовали вообще ни черта.
— Мы дали тебе кров над головой. Позволили учиться. Разве нет? Разве нет? — повторила мать. — И предложили заработать себе на жизнь честным трудом, хорошим ремеслом — шитьем. Но нет, ты была слишком горда, ты не приняла это. Мы дали тебе все, что имели, все, что могли, но ты все равно извозилась в дерьме. — Она говорила так, будто у нее был полный рот соли. Завязывая шаль в узел, она дернула ее так сильно, что оторвала кончик.
— Я не… — Мэри замолчала. Она не знала, чего она не сделала. В голове были только мысли о том, что она сделала. Или что сделали с ней пять месяцев назад… темный переулок, теплый майский вечер, странный, какой-то бездушный обмен. — Я не хотела… — выдавила она и тут же забыла, что собиралась сказать. Это уже не имело никакого значения. Настоящее стояло перед ней, безнадежное, тяжелое и неотменимое, как огромные валуны посреди грязного поля.
— Ты — дочь своего отца, — устало сказала Сьюзан, и на мгновение в Мэри проснулась надежда, что мать сжалится над ней. — Я так и вижу Коба Сондерса, всякий раз, как ты поворачиваешь голову.
Мэри сделала крохотный шажок навстречу и заглянула в покрасневшие, водянистые глаза матери, так не похожие на ее.
— Когда… когда он был с нами… — робко начала она.
— Ты была еще мала, ты не помнишь, — оборвала ее мать. Ее лицо как будто захлопнулось — словно закрыли дверь.
— Но я помню, — возразила Мэри.
— Он был негодяй и подлец, — отрезала мать. — Ему захотелось пойти побунтовать, а я осталась одна, с ребенком на руках и в долгах. Я проклинаю тот день, когда стала его женой. — У Мэри задрожали губы, но Сьюзан безжалостно продолжила. Она говорила все быстрее и быстрее. — Ты вся в него. Гнилая от самого корня. Дурное семя — оно и есть дурное семя. И ты идешь к геенне огненной семимильными шагами.
Брезгливо, двумя пальцами она подняла маленький твердый узелок — как будто в нем было полно паразитов.
— Что же мне делать? — прошептала Мэри.
Сьюзан яростно пожала плечами.
— Если тебе так нравятся ленты, попробуй питаться лентами. Попробуй поискать помощи у своих дружков. Они-то будут почище, чем простой люд, да? Поглядим, сколько ты протянешь сама по себе. А скоро ты приведешь в эту юдоль слез еще одну душу. — Она болезненно сморщила лоб. — Надеюсь, этому несчастному не доведется открыть глаза.
Мэри хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле.
— Что же со мной будет? — наконец выдавила она.
— Может, закончишь в работном доме. Или в один прекрасный день будешь болтаться на виселице. — Сьюзан протянула ей узелок. — Я благодарю Создателя за то, что этого не увижу.
— Если только ты позволишь мне остаться на время, мама… — выговорила Мэри.
— Забудь это слово. — Сьюзан сунула узел ей в руки.
— Я исправлюсь…
— Ты свой случай упустила. — Сьюзан подошла к двери и распахнула ее.
Холодный, пахнущий дымом октябрьский воздух ворвался внутрь.
— Мама, — выдохнула Мэри.
Бледные, выцветшие глаза смотрели сквозь нее.
— Теперь у тебя нет матери.
За все свои четырнадцать лет Мэри Сондерс ни разу не была на улице после полуночи. Только теперь она поняла, что, когда порядочные люди запирают двери, здесь все только начинается. Это была совсем иная жизнь, настоящий праздник темноты, и сумерки являлись всего лишь его репетицией.
Она видела, как из подвала на Диотт-стрит вытащили бесчувственного мужчину и как кто-то стащил у него с головы парик. Оказалось, что волос под париком почти нет; те островки растительности, что еще оставались, были цвета грязной воды. На Хай-Холборн мальчишка попытался вырвать у Мэри узелок, но она убежала.
— Шлюха сифилитичная! — крикнул он ей вслед и добавил еще какие-то слова, которых Мэри не знала.
Дрожа от холода, она забилась в нишу у дверей на Айви-Лейн. Мимо прошла старуха; ее голые груди болтались словно тряпки.
— Птица забилась мне под кожу, — пожаловалась она.
Мэри сжалась в комок и закрыла глаза — ей казалось, что так безумная ее не увидит. Старуха повторяла про птицу снова и снова, пока не скрылась за поворотом. Через некоторое время Мэри услышала за дверью не то стоны, не то всхлипы и прильнула к замочной скважине. Двое людей лежали на полу и елозили друг по дружке взад и вперед, и оба они были мужчинами.
Этот мир был полон загадок и ужасов, и она ничего в нем не понимала. Чтобы ноги не замерзли и не занемели, Мэри решила идти вперед. В эту холодную октябрьскую ночь в городе не было ни одной двери, куда она могла бы постучать. У нее не было родных в Лондоне. У Коба Сондерса, должно быть, имелись друзья, но он никогда не приводил их домой, и к тому же Мэри была слишком мала, чтобы расспрашивать о них отца.
Ноги машинально понесли ее к тому месту, куда она ходила каждое утро, — к школе. Ее узкие высокие окна были темны. Мэри уставилась на кованые чугунные ворота. Неужели еще сегодня утром она проходила сквозь них, дитя в форменном школьном платье, такая же, как и сотни других? Но школа не могла стать ее убежищем. Все девочки, которых она знала, уже уехали из Лондона. И даже если бы она простояла у ворот всю ночь, утром учителя все равно не позволили бы ей войти — после того, как она объяснила бы, почему у нее больше нет дома и некуда идти.
Мэри держалась за свой узелок, как утопающий за обломок корабля. Она заблудилась — вокруг не было ни одного знакомого названия улицы. Заворачивая за темный угол, она споткнулась и упала на колени; рука уткнулась во что-то холодное и скользкое, и Мэри с ужасом поняла, что это полуразложившийся труп собаки. Он кишел червями. Она завопила и стала колотить рукой по земле, стряхивая мерзких тварей с пальцев.
На столбе раскачивался фонарь. В узком кругу света Мэри увидела сторожа с дубинкой и трещоткой. Она подумала было попросить о помощи его, но тут же отбросила эту мысль. Что она ему скажет? Она отступила подальше в тень и подождала, пока он пройдет мимо. Если даже собственная мать не захотела ее приютить, разве это сделает незнакомец?
Она пошла быстрее. Впереди показался шпиль церкви Святого Эгидия — или это была другая церковь? Луна скрылась. Мэри так устала, что почти не разбирала, куда ступает. Она валилась с ног. «Господи, — повторяла она про себя. — Господи, пожалуйста!» Но если он и был где-то там, на Небесах, то не слышал ее.
В конце концов она забралась в канаву и, как только ее голова коснулась холодной земли, провалилась в глубокий сон.
Она проснулась от острой боли внутри, как будто кто-то воткнул в нее длинный нож. Ее юбки были задраны до пояса, и ледяной воздух касался тела. Что-то вцепилось ей в спину, животное или чудовище, его горячее дыхание обжигало ей шею, и откуда-то издалека до нее долетал жуткий смех. Обрывки кошмара смешивались с не менее кошмарной реальностью. Она повернула голову, и зубы чудовища впились ей в ухо. Тогда Мэри закричала, громко, во весь голос — так, как нужно было закричать тогда, пять месяцев назад, в переулке. Слишком поздно ее голос обрел силу и ярость.
— Нет! — завопила она.
Но мужчина — теперь, когда с нее слетели остатки сна, она видела, что это просто человек, — ударил ее в челюсть. Никто и никогда не бил ее так сильно. И еще раз. И еще. С торговцем лентами все было быстро и просто, но этот человек не хотел скорого облегчения. Он хотел уничтожить ее, разрушить до основания. Он схватил ее за волосы и стукнул головой о землю. Ее лицо ткнулось в грязь, и он удерживал ее так, что она не могла издать ни звука, не могла дышать — только чувствовать жгучую боль внутри.
Смеялся, как оказалось, не он. Смеялись другие солдаты. Они стояли вокруг, опираясь на винтовки, и ждали своей очереди. Сколько всего их было, Мэри так и не поняла.
