Эмма Донохью - Падшая женщина
Сьюзан Дигот подняла голову и вытерла мокрый лоб рукой, в которой держала иголку. Ее медно-рыжие волосы уже заметно поседели.
— А, Мэри. Наконец-то. Я раздобыла голубя. Он, конечно, староват, но в хорошем рагу, со специями, мы этого и не заметим.
Перья у голубя были редкие. Мэри быстро ощипала его, стараясь поскорее разделаться с заданием. Ее все еще слегка трясло. Крупные перья летели прямо в огонь, но мелкие прилипали к пальцам. Она ловко взрезала голубиное брюшко. Значит, вот каково это — когда тебе четырнадцать, подумала она.
Сьюзан Дигот взглянула на дочь и облизнула нитку, как будто хотела попробовать ее на вкус.
— У тебя сноровистые пальцы, Мэри, — заметила она.
Мэри промолчала.
— Пора тебе научиться какому-нибудь ремеслу. Теперь ты уже совсем взрослая.
Мэри, все так же молча, достала внутренности. Она и не думала, что мать помнит о ее дне рождения.
— Шитье, вышивка, стежка… девушка никогда не пропадет с голоду, если у нее в руках иголка, Мэри.
Мэри обернулась и посмотрела на мать. У Сьюзан Дигот были серые глаза, цвета набухших дождем облаков, но в последнее время Мэри начала замечать, что они будто обведены красным, словно мишень. И испещрены красными точечками, как следами от стрел. Сколько еще лет они протянут? Ей приходилось видеть ослепших швей; на чердаке на Нилз-Ярд как раз жили две. Можно было пересчитать все кости у них на руках. Мэри покачала головой и снова вернулась к голубю. Она собрала внутренности на лезвие ножа и бросила в огонь.
На минуту она подумала, что этим все и закончится. В комнате повисла тишина; постепенно темнело. Дигот проснется к ужину, и тогда разговор, конечно, начнется опять. Но Мэри знала, как перевести его на безопасную тему: например, какой мягкий сегодня ветерок или какие сильные ручки у маленького Билли.
Но Сьюзан Дигот откинула со лба выбившиеся волосы и глубоко вздохнула, как будто у нее болело в груди.
— Вся эта грамота: и чтение, и письмо, и счет — это, конечно, славно. Коб Сондерс требовал, чтобы ты пошла в школу, и я ему слова поперек не сказала, верно?
Этот вопрос не требовал ответа.
— Скажи мне, я стояла у тебя на пути? — торжественно спросила мать. — Нет. Хотя многие мне говорили, что для девочки учение — это лишнее.
Мэри уставилась на огонь в очаге.
— Но пришла пора и тебе начать зарабатывать на хлеб. Что говорят в школе?
— Идти в служанки. — Мэри показалось, что слова застревают у нее в горле. — Или в швеи.
— Ну вот видишь! В точности мои слова. Все верно, да, Уильям?
Из угла, где устроился Уильям, не донеслось ни звука. Мэри скосила глаза и увидела, что ее отчим дремлет. Он то и дело клевал носом; его тень на стене была такой же черной, как и его вымазанная углем голова.
— А если ты выберешь идти в швеи, то ведь я сама могу начать тебя учить, так? — не отставала мать.
В ее голосе даже послышалась нежность. Мэри вдруг вспомнила, что несколько лет они были только вдвоем, вдова Сондерс и ее дочка. Они спали вдвоем на узкой кровати, и им было тепло.
— А если дело у тебя пойдет хорошо — а я уверена, что пойдет, с такими-то ловкими пальцами, точь-в-точь как у меня, — может, я даже смогу отослать тебя подальше из этого проклятого грязного города. Скажем, в Монмут. — Это слово Сьюзан всегда произносила особенно тепло. — Моя подруга Джейн Джонс, та самая, что портниха, — я же могу написать ей. И она возьмет тебя в помощницы — в два счета, точно тебе говорю.
Кусочки голубиной тушки прилипали к пальцам. Мэри стряхивала их в горшок, один за другим. Мяса там было не больше яйца. Как из этого сделать хорошее рагу со специями на четверых?
— Для подрастающей девочки Монмут — как раз то, что надо, — с надеждой сказала мать. — Такие хорошие люди, чистые, добрые. И все кругом так зелено, и на улицах тишина.
Мэри представила себе вылизанный, притихший маленький городок.
— Я не люблю тишину, — выдавила она.
— Как будто ты что понимаешь, девчонка! — К матери снова вернулась строгость. — Кроме того, главное — получить ремесло. — Она на секунду оставила работу, и ее глаза заблестели. — Когда ты всему научишься, сможешь и вернуться. Будешь работать со мной. Будем… компаньонами.
Мэри посмотрела на мать, на ее сияющие глаза, влажные губы, и внутри у нее все сжалось. Теперь она понимала, в чем действительно дело. Одни руки хорошо — а двое лучше. Может быть, ее и растили с этой целью — чтобы она встала между Сьюзан Дигот и ее несчастливой судьбой, подставила плечо. Какова мать — такова и дочь. В своей беспощадной любви Сьюзан Дигот предлагала дочери все, что имела, все, что знала: будущее, которое ограничивалось этим сырым подвалом. Все это должно было достаться Мэри в наследство: мужчины из клана Диготов, согнутая спина, иголки, красные веки.
— Мне… жаль, — прошептала она.
На мгновение Мэри показалось, что она услышала то, что не было высказано, смирилась с их обоюдным предательством. Что между ними возможно понимание.
— Или тебе больше нравится услужение? — холодно спросила мать. — Давай скажи, что думаешь. Что тебе больше по душе?
— Ни то ни другое, — четко произнесла Мэри и вытерла нож о край горшка.
Из угла послышался кашель. Уильям Дигот проснулся.
— И что же ты собираешься делать, раз так? — резко бросила Сьюзан. Иголка в ее руках была направлена на дочь, словно оружие.
Мэри с силой закусила губу и поставила горшок на огонь. Во рту она чувствовала сладкий вкус крови.
— Я не знаю. И шитье, и услужение — это… жалкие занятия.
— А с чего вам пришло в голову, что вам назначено что-то получше, мисс? — ядовито спросила Сьюзан. — Какая неблагодарность! Какое упрямство! Подумайте только.
Уильям Дигот, сгорбившись, уселся поудобнее.
— Девчонка что, думает, мы будем кормить ее вечно? — хрипло спросил он.
Мэри отвернулась, чтобы он не увидел ее лица, и потыкала ножом в шипящие на дне горшка кусочки голубя.
— Отвечай отцу! — велела Сьюзан.
Мэри молча посмотрела матери прямо в глаза. Она ответила бы отцу, будь он здесь, говорил ее взгляд.
Маленькие серо-голубые глазки Сьюзан, так не похожие на глаза ее дочери, яростно сверкнули в ответ.
— Что ты собираешься с собой делать?
— Что-нибудь получше, — сквозь зубы процедила Мэри.
— Что? — переспросил отчим.
— Я хочу быть кем-то получше, чем служанка или швея, — громко сказала Мэри.
— А, так, значит, у нас есть пожелания?! — проревел Уильям Дигот и упер руки с черными ногтями в колени. Теперь он окончательно проснулся. — Твоя мать и я колотимся целыми днями, чтобы на столе была еда, но миледи Сондерс этого недостаточно. Скажите же, миледи Сондерс, чего вы желаете?
Искушение было велико. Мэри очень хотелось повернуться к нему и сказать: все что угодно, только не эта вонь от угольной пыли. Любое занятие, лишь бы не проклятая игла. Любое место на свете, только не этот сырой подвал.
Мать отложила иглу и взяла ее за подбородок. Сухие мозолистые пальцы зажали рот Мэри, прежде чем она успела произнести хоть слово. В этом жесте была почти нежность. Спаси меня, мама, чуть не взмолилась она. Помоги мне выбраться отсюда.
— Всех нас Господь определил на свое место. И мы должны довольствоваться тем, что имеем, — с чувством произнесла Сьюзан. — Твой отец забыл об этом и позволил себе вольности с теми, кто стоит выше его.
— И смотри, что из этого вышло, — с удовольствием добавил Уильям Дигот.
Мэри вырвалась и бросилась вон из комнаты. Дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной; маленький Билли заплакал.
Темнота постепенно покрывала небо, как корка сыр. Вокруг фонарей на Лонг-Акр лежали маленькие лужицы света; горящее масло немного дымилось. Пьяцца Ковент-Гарден была ярко освещена, и оттуда доносились звуки скрипок. Но сегодня Мэри хотелось держаться от света подальше.
Она повернула на Мерсер-стрит. Здесь темнота сгустилась; многие фонари были разбиты. Обитатели прихода Святого Эгидия не любили, когда свет вторгался в их личную жизнь. Мэри побежала по скользкой мостовой. Ее дыхание участилось. Она радовалась, что не надела башмаков, — так у нее было нечего взять. И незачем причинять ей вред.
На Севен-Дайлз в этот теплый майский вечер болталось всего несколько шлюх. Девушки со шрамом среди них не было. Мэри остановилась под столбом в центре перекрестка и камнем отскребла с рук грязь и голубиный пух. Она терла так сильно, что на ладонях оставались белые полосы. Никто не обращал на нее никакого внимания. Пустой желудок Мэри как будто сжался. Из окна ближайшего подвала сочился слабый свет; оттуда слышался стук костей, видимо, шла игра. Становилось сыро. Должно быть, уже часов девять. Она снова и снова обходила столб, пересчитывая расходившиеся от него переулки, пока совсем не запуталась.
