Эмма Донохью - Падшая женщина
Смеялся, как оказалось, не он. Смеялись другие солдаты. Они стояли вокруг, опираясь на винтовки, и ждали своей очереди. Сколько всего их было, Мэри так и не поняла.
Потом, целую вечность спустя, она очнулась от того, что кто-то коснулся ее век. Мэри сморщилась, но рука никуда не исчезла. Свет лез ей в глаза и колол, словно иглы. Она попыталась отвернуть голову, но рука не отставала. Тогда Мэри укусила ее, не глядя, вслепую.
Раздался взрыв смеха.
— Прекрати, негодная!
Все ее тело так затекло, что она его почти не ощущала. Только повернувшись на бок, Мэри осознала, что совсем закоченела. Незнакомый силуэт маячил над ней, заслоняя жидкий утренний свет. Мэри попробовала сесть, но ее стала бить крупная дрожь.
Посасывая укушенный палец, женщина сбросила с плеч плащ и накинула его на Мэри.
— И учти, потом отдашь, — сказала она, как будто продолжая начатый разговор.
Мэри с трудом поднялась на колени, и мир вокруг закружился. Ее узелок с одеждой исчез. Платье, что на ней было, казалось сделанным из грязи. Оно пропиталось ею насквозь и было жестким и твердым, как щит. Шпиль церкви Святого Эгидия угрожающе накренился. Все вокруг было изукрашено кружевной изморозью: ограды, мостовая, крапива, что росла на краю канавы. Мэри чувствовала, что ее лицо покрыто коркой грязи. В глубине ее замерзшего тела, в носу, под челюстью, под ребрами и особенно между ног шевелилась боль; она наступала со всех сторон сразу, как огромная армия.
— Ну и вид у тебя, — ухмыльнулась незнакомка. Шрам на ее лице сморщился.
Это была она, шлюха с красной лентой в напудренном парике, та самая, из-за кого Мэри решила, что в жизни может быть нечто большее, чем просто работа и сон. На мгновение ею овладела ярость.
— Позавтракать не хочешь?
Мэри разрыдалась.
Шлюху звали Долл Хиггинс — Куколка Хиггинс. Мэри медленно преодолевала ступеньку за ступенькой, Куколка почти тащила ее наверх, и ее рука была очень горячей. Наконец они оказались в темной комнатушке где-то на самом верху. Мэри рухнула на матрас на полу и оставалась там до тех пор, пока он не промок насквозь от ее слез. Боль внутри не давала ей встать. Она попыталась спросить, где они, но вместо голоса из горла вырвалось какое-то хриплое карканье.
— Ну что ж, сделали тебя женщиной, — сказала Куколка.
* * *Когда Мэри проснулась, ей показалось, что начался пожар и комната охвачена огнем. Свет, падавший из окошка, был совсем слабым, но со стен низвергался настоящий водопад цвета. Мэри несколько раз моргнула и убедилась, что это всего лишь одежда. Она была развешана прямо на ржавых гвоздях, вбитых в доски. Сплошь шелк и газ, изумрудный, рубиновый, янтарный, аквамариновый.
Рядом пахло чем-то теплым и как будто сырым — странный, немного дрожжевой запах. Мэри была не одна. Смягченное сном лицо, полускрытое рассыпавшимися по подушке каштановыми прядями… Она не сразу узнала Куколку без привычного серебристого парика.
— Где я? — прошелестел голос Мэри. В горле страшно пересохло.
— В моей комнате, конечно, — зевнула Куколка, не открывая глаз. — В Крысином замке. — Было так холодно, что от ее дыхания в воздухе стояло облачко пара.
— Но где это?
— В Трущобах. Где ж еще?
У Мэри замерло сердце. Трущобы? Место, где не признают никаких законов, где девушку могут ограбить, избить, изнасиловать. Но ведь все это уже случилось, с трепетом осознала она и почти обрадовалась. Самое худшее позади. Теперь ей нечего бояться в этом мире.
Куколка села на соломенном матрасе и с наслаждением потянулась. Вблизи она казалась более угловатой и потрепанной, но все равно у нее было самое прелестное лицо, какое только Мэри видела в своей жизни.
— Так, — деловито сказала она. — Теперь вот что. Где твой дом?
Мэри покачала головой, почувствовала, как защипало в глазах, и крепко зажмурилась. Будь она проклята, если разревется из-за Диготов.
— Ну откуда-то ты ведь появилась, — резонно заметила Куколка.
Мэри представила себе подвал на Черинг-Кросс-Роуд. До него было не больше десяти минут ходьбы, но преодолеть это расстояние было невозможно. Сегодня Мэри была уже не той девочкой, что плакала: «Помоги мне, мама». За эту ночь в канаве все, что было в ней мягкого и нежного, изменило свою суть, отвердело, превратилось в камень. «Никогда в жизни, — поклялась она себе, — я не буду плакать и умолять. Никогда в жизни я не позволю выбросить себя, словно мусор».
— Ну? — нетерпеливо переспросила Куколка.
— Я не могу вернуться, — прошептала Мэри.
Куколка пожала плечами:
— А друзья у тебя есть? Или какой-нибудь добрый джентльмен на примете?
Мэри яростно замотала головой.
— Ну, здесь вы, мисс, остаться не можете, так что даже об этом и не мечтайте, — с усмешкой предупредила Куколка. — Я, конечно, добрая христианка, не хуже прочих, и не держу на тебя зла за то, что ты прокусила мне палец чуть не до кости, но бездомных я не подбираю.
Мэри не отрывала от нее взгляда.
— Каждая сама за себя, ты меня понимаешь?
Мэри кивнула.
Но Куколка Хиггинс почему-то не торопилась выгонять Мэри. Ни в тот день, ни на следующий, ни еще через день.
Целыми днями Мэри лежала в кровати в своей сорочке без рукавов, завернутая в кучу одеял, чтобы хоть немного унять дрожь. Ее синяки переливались всеми цветами радуги — красным, фиолетовым, синим, — а распухший нос выглядел просто устрашающе. Мэри разглядела его в крохотном треугольном осколке зеркала.
— Сломан, — постановила Куколка, осмотрев его. — Ничего, обычный перелом. Заживет как на собаке, и глазом не успеешь моргнуть. Только бугорок останется.
Мэри смотрелась в зеркало и пыталась угадать, каким будет ее новое лицо.
Что же касалось живота, она была уверена в том, что солдаты избавили ее от проблем. Кажется, он уже стал чуть более плоским. Кроме того, были и другие знаки. В том, что все кончено, Мэри убедилась на пятый день. Между ног побаливало, и она решила посмотреть, что происходит.
— Из меня что-то вытекает, — прошептала она мирно посапывавшей рядом Куколке. — Какая-то странная штука.
— Такая не то желтая, не то зеленая? — спросила ее новая подруга, переворачиваясь на спину.
Мэри почувствовала теплый запах ее дыхания и пристыженно кивнула.
— Тогда это триппер.
Мэри захотелось расплакаться. Она не совсем понимала, что означает это слово, но ей приходилось слышать его раньше.
— Рано или поздно он нас всех достает, — весело заметила Куколка. — Почти у каждого жулика в Лондоне или триппер, или сифилис. Грязные кобели, — хихикнула она. — Но радуйся, если к тебе пришла Мадам Трепак. По сравнению с сифилисом, знаешь ли, это просто забава.
По щеке Мэри скатилась слеза, и она сильно заморгала.
— Ничего, выживешь, — сказала Куколка и протянула ей захватанную бутылку с джином.
Мэри посмотрела на маслянистую жидкость, поднесла бутылку к губам и сделала глоток. Ей показалось, что горло обожгло огнем, но уже через пару глотков она почувствовала себя гораздо лучше.
Куколка Хиггинс умела говорить жестокие вещи так, будто это была шутка. Но несмотря на это и на правило каждая сама за себя, Мэри жила у нее вот уже две недели, спала в ее постели, и Куколка приносила ей хлеб, ярмутскую копченую селедку и иногда даже бадью ледяной воды и тряпку, чтобы она могла хоть как-то помыться. Мэри принимала все с благодарностью. У нее не было ничего; она как-то вдруг разучилась жить, потеряла это умение. В ее голове, неотвязные, как оса, звенели слова матери: «Девушка, которая теряет добродетель, теряет все».
Крысиный замок был самым большим и самым ветхим зданием в этом причудливом мире, который назывался Трущобами. Под крышей теснились четыре комнатушки; комната Куколки была единственной без замка на двери. Когда она уходила в город, Мэри сворачивалась на матрасе калачиком и ждала, когда Куколка вернется домой. На втором и третьем этажах жили привратники, бакалейщики, торговцы бренди и мелкие воришки. Самые лучшие комнаты, на первом этаже, занимали сутенеры. У каждого из них, по словам Куколки, была «конюшня» из дюжины проституток. У одной из них, Мерси Тофт, была темная кожа. Она считалась воспитанной девушкой; в свое время какой-то богач вывез ее из Вест-Индии, а потом бросил и переехал в Голландию. В самом низу, в подвале, ютились тридцать ирландцев вместе со своим ослом.
Доходный дом — этот и двадцать других таких же — принадлежал хитрой и оборотистой ирландке. Половина денег обитателей прихода Святого Эгидия стекалась в красные руки миссис Фаррел. В комнатах постоянно царил полумрак. Как-то раз Мэри спросила, почему все окна залеплены коричневой бумагой, и Куколка объяснила, что «старая сука Фаррел жадится и не желает вставлять в них стекла, а что касается меня, так я лучше посижу в темноте, чем буду корчиться на сквозняке». Кроме того, добавила она, ночной воздух вреден, это всем известно.
