Хулио Кортасар - Счастливчики
— Нелли родилась артисткой, — поверяла донья Пепа донье Росите семейную тайну. — Совсем крошка, поверьте, а уже декламировала: башмачок мне ножку жмет, а чулок тепло дает.
— А вот Атилио — нет, — вздохнула донья Росита. — Одно любил — давить тараканов на кухне, да во дворе колотить мячом об стенку. Сколько он мне гераней поломал, беда с этими мальчишками, намаешься, если хочешь содержать дом в порядке.
Прислонясь к стойке, готовые тотчас же откликнуться на любое пожелание публики или артистов, метрдотель с барменом наблюдали за представлением. Бармен дотянулся до шкалы отопителя и переключил его с 2 на 4. Мэтр посмотрел на него, и оба улыбнулись; они не очень понимали, что там декламировала артистка. Бармен достал две бутылки пива и два стакана. Медрано, полусонный, смотрел на них из глубины зала и завидовал, но пробираться между стульями было слишком сложно. Только сейчас он заметил, что окурок у него во рту давно погас, и аккуратно отлепил его от губ. Он был почти рад, что не сел рядом с Клаудией и мог теперь тайком, из темноты, наблюдать за ней. «Какая красивая», — подумал он. Его заливала теплота, легкое желание, как будто он стоял у порога, которого по какой-то причине не мог переступить, а желание и тепло возникали именно потому, что он не мог переступить этого порога, и это было прекрасно. «Она никогда не узнает, какое благо принесла мне», — подумал он. Весь израненный, совершенно запутавшийся, посреди раззора и беспорядка, со сломанной расческой и оторванными пуговицами на рубашке, подставив лицо ветру, который трепал его, расцарапывал и выдирал из него клочья времени и куски мертвой жизни, он все дальше заглядывал туда, в приоткрытую дверь, куда не мог войти, но за которой, как знать, может, и стало бы что-то возможным для него с большим на то правом, и было бы сотворено им, и сделалось бы делом и смыслом его жизни, если бы только он оставил за спиною столько всего, что прежде считал приемлемым и даже необходимым. Но до этого было еще далеко.
XXXIXПройдя половину коридора, он вдруг заметил, что все еще держит трубку в руке, и разозлился. А потом подумал, что если захватить и табак, то можно угостить Боба и доказать ему, что он тоже знает толк в куреве. Он сунул в карман коробку с табаком и снова вышел, уверенный, что в этот час в коридорах никого нет. Как и в переходе, как и в длинном проходе, где фиолетовая лампочка светилась как никогда тускло. Если на этот раз повезет и Боб пропустит его на корму… Надежда отомстить подстегивала, помогала бороться со страхом. «Смотрите-ка, самый молодой, а какой, оказывается, смелый, только он и сумел туда пробраться…» Беба-то, да и старик несчастный, рожу скорчит как обоссанная крыса, когда услышит, как все его хвалят. Но все это чепуха по сравнению с тем, что будет с Раулем. «Как, Рауль, вы ничего не знаете? Ну да, у Фелипе хватило смелости сунуться прямо волку в пасть…» Переборки в коридоре были уже, чем в прошлый раз; он остановился метрах в двух от двери, оглянулся назад. И в самом деле, коридор будто сузился и давил. Открыв правую дверь, он почти испытал облегчение. Свет голых лампочек ослепил его. В каюте никого не было, как обычно — беспорядок: обрезки ремня, брезента, на скамье — инструменты. Может, поэтому дверь в глубине вырисовывалась четче, словно ждала его. Фелипе осторожно закрыл за собой дверь и тихо, на цыпочках, двинулся вперед. Дойдя до скамьи с рабочими инструментами, он замер. «Ну и жарища тут», — подумал он. Слышался рокот машин, шум шел отовсюду, да еще жара, да слепящий свет. Он преодолел два метра, которые отделяли его от двери, и осторожно нажал на ручку. По коридору за дверью кто-то шел. Фелипе прижался к стене, так чтобы оказаться скрытым ею, если ее откроют. «Нет, это не шаги», — подумал он тоскливо. Просто шум. И на этот раз он испытал облегчение, когда приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Но перед тем как выглянуть — он читал про это в детективах, — пригнулся так, чтобы голова не оказалась на уровне выстрела. За дверью начинался узкий и темный коридор; когда глаза привыкли, он различил метрах в шести от двери ступеньки трапа. И только тогда вспомнил, что говорил Боб. То есть что… А если быстренько сбегать в бар за Лопесом или за Медрано, может, вдвоем-то проберутся туда без опасности. А что за опасность, в конце-то концов? Боб угрожал просто, чтобы попугать. Какая может быть опасность на корме? О тифе и говорить нечего, к тому же он никогда не заражается никакими болезнями, даже свинкой не болел.
Он тихо закрыл за собой дверь и пошел вперед. С трудом дышалось густым, пропахшим мазутом, затхлым воздухом. Слева он увидел дверь и направился к узенькому трапу. Прямо перед ним, на пол, легла его тень, отобразив его, замершего и с поднятой к голове рукой, как будто для защиты. Он обернулся: на пороге, у распахнутой настежь двери стоял Боб. Зеленоватый свет лился из каюты.
— Hasdala, парень.
— Привет, — сказал Фелипе, пятясь. Вынул из кармана трубку и протянул ее к свету. Слова не шли, трубка дрожала в непослушных пальцах. — Вот, я вспомнил, что вы… Можем опять поговорить и…
— Sa, — сказал Боб. — Входи, парень, входи.
Когда пришел его черед, Медрано выбросил сигарету и сел к роялю, виду него был немного сонный. Довольно хорошо аккомпанируя себе, он спел несколько багуал и самб, откровенно подражая манере Атауальпы Юпанки. Ему долго хлопали и заставили спеть еще несколько песен. Персио, который выступал за ним, был встречен с несколько недоверчивым почтением, какое обычно вызывают ясновидцы. Доктор Рестелли представил его как исследователя древних тайн, и Пресио принялся читать линии руки у желающих, повторяя обычный набор банальностей, но среди них время от времени проскальзывала фраза, понятная только заинтересованному лицу, и тот совершенно обалдевал. Явно скучая, Персио закончил свой сеанс хиромантии и подошел к стойке, поменяв общение с будущим на прохладительный напиток. Доктору Рестелли понадобился весь его запас высоких слов, чтобы представить любимейшего представителя высокого собрания, многообещающего и умнейшего Хорхе Леубаума, юный возраст которого не стал помехой для его многочисленных достоинств. Этот ребенок, выдающийся выразитель всего лучшего, что есть в аргентинских детях, усладит собравшихся оригинальнейшим исполнением стихотворных произведений, автором которых является он сам, и начнет с того, который называется «Рассказ осьминожки».
— Написал его я, но мне помогал Персио, — честно признался Хорхе, выступая вперед под оглушительные аплодисменты. И чинно поклонился, на мгновение став похожим на то, что расписывал доктор Рестелли.
— Рассказ осьминожки, автор — Персио и Хорхе Леубаум, — сказал он и протянул руку, чтобы опереться о край рояля. Одним прыжком Мохнатый подскочил и успел подхватить его, не дав рухнуть ничком на пол.
Стакан с водою, воздух, советы со всех сторон, три стула, составленные в ряд для упавшего в обморок, да еще пуговицы никак не расстегиваются… Медрано посмотрел на Клаудиу, склонившуюся над сыном, и пошел к стойке.
— Позвоните сейчас же врачу.
Метрдотель старательно смачивал салфетку. Медрано выпрямился, крепко взял его за плечо.
— Я сказал: сейчас же.
Метрдотель отдал салфетку бармену и пошел к висевшему на стене телефону. Набрал две цифры. Что-то сказал, повторил громче. Медрано ждал, не спуская с него глаз. Метрдотель повесил трубку и кивнул утвердительно.
— Придет сию минуту, сеньор. Мне кажется… может быть, лучше уложить ребенка в постель.
Медрано подумал, оттуда ли придет врач, откуда приходил офицер с пегими волосами. Суета женщин за спиною действовала на нервы. Он пробрался к Клаудии, она держала в ладонях руку Хорхе.
— О, кажется, нам уже лучше, — сказал он, вставая на колени рядом.
Хорхе улыбнулся ему. Вид у него был смущенный, он смотрел на лица, плававшие над ним, точно облака. По-настоящему он видел только Клаудиу и Персио, может, еще Медрано, который, не церемонясь, подсунул одну руку ему под шею, другую — под коленки и поднял его. Женщины расступились, Мохнатый кинулся было помочь, но Медрано уже нес Хорхе к дверям. Клаудиа шла за ним, маска Хорхе болталась у нее на руке. Оставшиеся нерешительно переглядывались. Ничего серьезного, это ясно, легкий обморок из-за жары, но продолжать праздник ни у кого не было большого желания.
— Надо продолжать, — уверял дон Гало, бодро раскатывая в своем кресле по залу. — Незачем расстраиваться из-за чепуховой неприятности.
— Вот увидите, мальчик через десять минут будет на ногах, — уговаривал доктор Рестелли. — Нельзя поддаваться абсолютно внешнему впечатлению, закружилась голова, только и всего.
— Ну и дела, ну и дела, — сокрушался Мохнатый. — Сперва малец как сквозь землю провалился в самый раз, как выступать, а теперь парнишка хлопнулся в обморок. Не пароход, а бардак.
