Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Он очень милый, – сказал Томас Хадсон, и шофер отворил перед ними дверцу машины.
– Ты сам милый, – сказала она. – Жаль только, что ты уже так много выпил сегодня. Потому-то я и замяла разговор о шампанском. Кто была твоя смуглая приятельница у стойки бара?
– Просто моя смуглая приятельница у стойки бара.
– Хочешь выпить еще? Можно остановиться где-нибудь по дороге.
– Нет. А ты хочешь?
– Ты же знаешь, я никогда не пью спиртного, Но от бокала вина я бы не отказалась.
– Дома у меня есть вино.
– Вот и чудесно. Теперь можешь меня поцеловать. Здесь нас не арестуют.
– Avonde vamos?107 – спросил шофер, не поворачивая головы.
– A la finca108, – сказал Томас Хадсон.
– Ах, Томми, Томми, Томми, – сказала она. – Ну что же ты меня не целуешь? Пусть он видит, это ведь ничего, правда?
– Да. Это ничего. Можешь потом ему вырезать язык, если хочешь.
– Не хочу. И вообще не хочу никаких жестокостей, теперь и никогда. Но ты милый, что предложил это.
– Идея была недурная. Расскажи мне о себе. Ты все прежняя люби-меня?
– Я такая же, как была.
– Правда, такая же?
– Конечно, такая же. В этом городе я твоя.
– До отправления самолета.
– Точно, – сказала она и поудобней устроилась на сиденье машины. – Посмотри, – сказала она. – Все нарядное, светлое осталось позади, и кругом грязно и неприглядно. Всегда с нами бывало так.
– Не всегда.
– Да, пожалуй, – сказала она. – Не всегда.
Они смотрели на все грязное и неприглядное кругом, и ее зоркий взгляд и грациозный ум мгновенно отмечали то, что он сумел разглядеть лишь за долгие годы.
– Вот теперь уже лучше, – сказала она. За всю жизнь она ни разу не солгала ему, и он тоже старался ей не лгать, но это очень плохо удавалось.
– Ты все еще меня любишь? – спросила она. – Говори как есть, не приукрашивай.
– Да. Ты сама должна знать.
– Я знаю, – сказала она и в доказательство обняла его, если это могло служить доказательством.
– Кто он, твой теперешний?
– Не будем о нем говорить. Тебе бы он не понравился.
– Скорей всего, – сказал он и так крепко прижал ее к себе, что, казалось, еще немного – и что-нибудь будет сломано, если один из них не высвободится. Это была старая их игра, и в конце концов высвободилась она и ничего не сломалось.
– Ты всегда выигрываешь, – сказала она. – Тебе хорошо, у тебя грудей нет.
– У меня многого нет, что есть у тебя. Ни таких длинных ног, ни лица, на которое взглянешь – и защемит сердце.
– Зато у тебя есть многое другое.
– Ну как же, – сказал он. – Например, по ночам – общество кота и подушки.
– Сегодня я заменю тебе это общество. Долго еще нам ехать?
– Одиннадцать минут.
– Слишком долго при данных обстоятельствах.
– Хочешь, я возьму руль и доеду за восемь?
– Нет, не надо. Лучше вспомни, как я учила тебя быть терпеливым.
– Это было самое разумное и нелепое, чему меня в жизни учили. Давай вкратце повторим урок.
– А нужно?
– Нет. Все равно уже только восемь минут осталось.
– У тебя дома уютно? Постель широкая?
– Увидишь, – сказал Томас Хадсон. – Что, уже начались обычные сомнения?
– Нет, – сказала она. – Но я хочу широкую-широкую постель. Чтобы можно было совсем забыть про армию.
– Есть широкая постель, – сказал он. – Настолько, что и для армии места хватит.
– Не хами, – сказала она. – Знал бы ты этих Сынов воздуха. Даже самые лучшие под конец демонстрируют фотографии своих жен.
– Слава богу, что я их не знаю. Мы хоть, может, и задубели от морской воды, но по крайней мере не именуем себя Сынами моря.
– Расскажи мне про это, – попросила она, угнездив руку у него в кармане.
– Нет.
– Я так и знала, и я потому тебя и люблю. Но мне любопытно, и люди расспрашивают меня, и я тревожусь.
– Любопытно – это куда ни шло, – сказал он. – А тревожиться незачем. Хотя, по пословице, любопытство кошку сгубило. У меня есть кошка, и она очень любопытна. – Он вспомнил Бойза и продолжал: – А тревоги губят дельцов, даже в полном расцвете сил. Мне за тебя не нужно тревожиться?
– Только как за актрису. И то не очень. Еще всего две минуты. Здесь красиво, мне нравится. А можно, мы позавтракаем в постели?
– А вдруг потом нас сморит сон?
– Ну и пусть, это не страшно. Лишь бы только я не упустила самолет.
Машина теперь круто взбиралась вверх по старой булыжной дороге, обсаженной большими деревьями.
– А ты ничего не боишься упустить?
– Только тебя, – сказал он.
– Нет, а в смысле обязанностей.
– Разве я похож на человека, у которого есть обязанности?
– Кто тебя знает. Ты превосходный актер. Хуже никогда не видала. Милый ты мой, сумасшедший, я тебя так люблю, – сказала она, – Я пересмотрела тебя во всех твоих главных ролях. Больше всего ты мне нравился в роли Верного Мужа, она у тебя очень искренне получалась. Помнишь, например, у «Рица» в Париже?
– Да, там роль Верного Мужа особенно удавалась мне, – сказал он. – Как Гаррику в Олд-Бейли.
– Ты что-то путаешь, – сказала она. – По-моему, лучше всего ты играл эту роль на «Нормандии».
– Когда ее сожгли, я неделю ни о чем думать не мог.
– Тебе случалось и побивать этот рекорд.
– Да, – сказал он.
Машина остановилась, и шофер вышел отпереть ворота.
– Так вот где мы живем.
– Да. На самом верху. Извини, дорога в ужасном состоянии.
Машина еще немного поднялась в гору, поросшую деревьями манго и отцветающими уже фламбоянами, обогнула загон для скота и выехала на круглую подъездную аллею. Он отворил дверцу, и она ступила на землю, будто великодушно и щедро одаривая ее своим прикосновением.
Она взглянула на дом, увидела раскрытые окна спальни. Окна были большие и почему-то напомнили ей «Нормандию».
– Пропущу самолет, – сказала она. – Могу я заболеть в конце концов? Болеют же другие женщины.
– У меня есть два знакомых врача, которые под присягой подтвердят, что ты больна.
– Чудесно, – сказала она, уже поднимаясь по лестнице. – Но нам не придется для этого приглашать их к обеду?
– Нет, – сказал он и распахнул перед ней двери. – Я с ними сговорюсь по телефону и пошлю шофера за свидетельством.
– Решено, – сказала она. – Я больна. И пусть на этот раз войска развлекаются сами.
– Ты все равно улетишь.
– Нет. Я буду развлекать тебя. Наверно, тебя давно уже никто как следует не развлекал.
– Да.
– И меня – да. Как правильно в этом случае – «да» или «нет»?
– Не знаю. – Он крепко сжал ее и заглянул ей в глаза, потом отвел взгляд в сторону. Они стояли у входа в большую спальню, и он толчком отворил дверь. – Пожалуй, «нет», – сказала он задумчиво.
Окна были распахнуты настежь, по комнате гулял ветер, но сейчас, при солнце, это даже было приятно.
– Совсем как на «Нормандии». Ты это нарочно для меня сделал, чтоб было похоже на «Нормандию»?
– Конечно, дорогая, – солгал он. – А ты как думала?
– Ох и лгун же ты, хуже меня.
– Где уж мне до тебя.
– Лгать не нужно. Просто притворимся, что ты это сделал для меня.
– Для тебя, – сказал он. – Только ты выглядела немного иначе.
– А покрепче обнять человека ты не можешь?
– Не поломав ему костей – нет, – сказал он. И добавил: – Во всяком случае, стоя.
– А кто сказал, что мы непременно должны стоять?
– Не я, – сказал он и, подхватив ее на руки, понес к постели. – Дай только закрою жалюзи. Я ничего не имею против того, чтобы ты развлекала армию. Но для развлечения слуг в кухне имеется радио. Мы им не нужны.
– Иди скорее, – сказала она.
– Иду.
– Вспомни все, чему я тебя учила когда-то.
– Я и так помню.
– Не всегда.
– Ну вот, – сказал он. – Когда мы с ним познакомились?
– Мы просто встретились. Ты разве не помнишь?
– Слушай, давай лучше не будем ничего вспоминать и не будем разговаривать, не будем, не будем, не будем.
Немного спустя она сказала:
– Даже на «Нормандии» людям иногда хотелось есть.
– Сейчас вызову стюарда.
– Но ведь этот стюард не знает нас.
– Так узнает.
– Нет. Лучше выйдем отсюда, я хочу посмотреть дом. Что ты написал за последнее время?
– Что, что. Ничего.
– У тебя разве нет свободного времени?
– Как это свободного?
– Ну, когда ты на берегу.
– Что это значит «на берегу»?
– Том, – сказала она. Они дошли до большой комнаты и уселись в глубокие старые кресла, и она сняла туфли, чтобы ощутить под ногами циновку, устилавшую пол. А потом свернулась в кресле клубочком, распушив свои волосы ему в угоду и потому что она знала, как это на него действует, и теперь при каждом движении ее головы они колыхались тяжелой шелковистой массой.
– А, чтоб тебя, – сказал он. – Милая, – добавил он.
– Я уже привыкла к твоим проклятиям, – сказала она.
– Не будем об этом говорить.
– Зачем ты на ней женился, Том?
– Потому что ты была влюблена.
– Причина не слишком основательная.
