Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
– Долго еще продлится война?
– Спроси у того, кто над нею хозяин.
– Несколько лет?
– Год-два во всяком случае.
– А тебя тоже могут убить?
– Вполне.
– Тогда что толку?
– Ну а если меня не убьют?
– Не знаю. Может быть, теперь, когда Тома нет, мы не станем злобствовать и давать волю самому дурному в себе.
– Я могу постараться. Злобы у меня нет, а с дурным в себе я научился справляться. Правда.
– Вот как? Это проститутки тебя умудрили?
– Должно быть. Но если мы будем вместе, они мне не понадобятся.
– Ты всегда умел для всего найти красивые слова.
– Ну вот. Уже начинается.
– Нет. Ведь мы в доме у мертвого.
– Ты это уже говорила.
– Извини, пожалуйста, – сказала она. – Но я не знаю, как по-другому сказать то же самое. У меня сейчас как-то немеет внутри.
– Чем дальше, тем больше будет неметь, – сказал он. – И вначале это не дает облегчения. Но потом будет легче.
– Скажи мне все самое худшее, что тебе известно, может быть, тогда быстрей онемеет совсем.
– Хорошо, – сказал он. – Как же я люблю тебя, господи.
– И всегда любил, – сказала она. – Ну, говори же.
Он сидел у ее ног и не смотрел на нее. Он смотрел на кота Бойза, который лениво развалился на циновке в солнечном прямоугольнике, падавшем от большого окна.
– Он был сбит зенитным орудием во время разведывательного полета в районе Абвиля.
– Он не выпрыгнул с парашютом?
– Нет. Машина сгорела. Вероятно, его убило сразу.
– Слава богу, – сказала она. – Слава богу, если так.
– Я почти уверен в этом. Он бы успел выпрыгнуть.
– Ты мне правду говоришь? Может быть, парашют сгорел после того, как он выпрыгнул?
– Нет, – солгал он, решив, что на сегодня довольно.
– От кого ты узнал?
Он назвал знакомое имя.
– Тогда это верно, – сказала она. – У меня больше нет сына и у тебя тоже. Надо привыкать к этому. Больше ты ничего не знаешь?
– Нет, – сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно правдивей.
– А мы будем жить дальше?
– Именно.
– Чем же?
– Ничем, – сказал он.
– Можно я останусь и буду с тобой?
– Едва ли в этом есть смысл, – сказал он. – Как только немного утихнет, я должен буду уйти в рейс. Ты не из болтливых, и ты умеешь похоронить то, что слышишь от меня. Так вот, похорони это.
– Но я бы могла быть с тобой, пока ты здесь, а потом дожидаться твоего возвращения.
– Не стоит, – сказал он. – Я никогда не знаю, когда мы вернемся, и потом, тебе будет тяжелей без работы. Если хочешь, побудь, пока мы не уйдем в рейс.
– Хорошо, – сказала она. – Я побуду с тобой это время, и никто нам не помешает думать о Томе. И любить друг друга, как только ты скажешь, что можно.
– Эта комната никак не связана с Томом.
– Да. А с кем она связана, тех я самый дух изгоню отсюда.
– Может быть, нам правда поесть чего-нибудь и выпить по стакану вина?
– Бутылку вина, – сказала она. – Он был такой красивый мальчик, Том. И такой забавный, и такой добрый.
– Послушай, из чего ты сделана?
– Из того, что ты любишь, – сказала она. – С примесью стали.
– Не пойму, куда девались все слуги, – сказал Томас Хадсон. – Они, правда, не ждали, что я вернусь сегодня домой. Но кто-то, во всяком случае, должен дежурить у телефона. Сейчас принесу вино. Оно уже, наверно, холодное.
Он откупорил бутылку и налил два стакана. Это было то вино, которое он приберегал для своих возвращений и пил его, уже успев поостыть после рейса, и на поверхности дружелюбно вскипали мелкие аккуратные пузырьки.
– За нас и за все, чего у нас уже нет, и за все, что у нас будет.
– Было, – сказал он.
– Было, – сказала она. Потом она сказала: – Единственное, чему ты всегда оставался верен, – это хорошему вину.
– Большое достоинство, не правда ли?
– Извини, мне не нужно было упрекать тебя утром, что ты много выпил.
– Ты знаешь, это мне очень помогает. Смешно, а это так.
– Что именно – то, что ты пил, или упреки?
– То, что я пил. Замороженное, в высоких стаканах.
– Возможно. И я впредь воздержусь от замечаний – разве насчет того, что в этом доме очень трудно дождаться какой-нибудь еды.
– Умей терпеть. Сколько раз ты меня этому учила.
– Я терплю, – сказала она. – Только я голодна. Я теперь понимаю, почему люди едят на поминках.
– Ничего, будь циничной, если тебе от этого легче.
– И буду, не беспокойся. Не прикажешь ли извиняться за каждое сказанное слово? Я уже раз извинилась, хватит.
– Слушай, ты, – сказал он. – Я живу с этим на три недели дольше тебя и, должно быть, уже нахожусь в другой стадии.
– Ну конечно, ты всегда в другой стадии, более значительной и интересной. Я тебя знаю. Не пора ли тебе возвращаться к своим шлюхам?
– Может быть, ты все-таки перестанешь?
– Нет. Мне так лучше.
– Кто это написал «Помилуй всех женщин, Мария»?
– Мужчина, конечно, – сказала она. – Какая-то сволочь в брюках.
– Хочешь, я прочитаю тебе эту вещь целиком?
– Нет. И вообще ты мне уже надоел со своим «на три недели дольше» и со всем прочим. Если я нестроевая, а ты занят чем-то настолько секретным, что даже спишь только с кошкой, чтобы не проговориться во сне, это…
– Тебе все еще не ясно, почему мы расстались?
– Расстались потому, что ты мне надоел. Ты всегда любил меня, и не мог не любить, и теперь не можешь.
– Это верно.
Рядом, в столовой, стоял мальчик-слуга и все слышал. Он и прежде не раз становился невольным свидетелем ссор и всегда огорчался этим так, что его даже в пот кидало. Он любил своего хозяина, любил его кошек и собак и с почтительным восхищением относился к красивым женщинам, бывавшим в доме, и, когда они ссорились, ему было невыразимо грустно. А эта женщина красивее всех других, и все равно кабальеро ссорится с ней, и она говорит кабальеро недобрые слова.
– Сеньор, – сказал он, подойдя к двери. – Простите великодушно. Но не выйдете ли вы в кухню, мне нужно кое-что передать вам.
– Извини, дорогая.
– Все какие-то тайны, – сказала она и налила себе еще вина.
– Сеньор, – сказал мальчик, когда они вышли. – Звонил лейтенант и просил вас немедленно явиться, даже повторил два раза: немедленно. Он сказал, что вы знаете куда и что это по делу. Я не хотел разговаривать по нашему телефону и позвонил из деревни во «Флоридиту». Там мне сказали, что вы поехали сюда.
– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Большое тебе спасибо. Пожалуйста, изжарь нам с сеньорой яичницу и скажи шоферу, чтобы готовил машину.
– Слушаю, сэр.
– Что случилось, Том? Что-нибудь нехорошее?
– Меня вызывают на работу.
– Ты ведь говорил, что в такой ветер нельзя.
– Говорил. Но это не от меня зависит.
– Мне остаться здесь?
– Оставайся, если хочешь. Можешь почитать письма Тома, а к шести мой шофер отвезет тебя на аэродром.
– Хорошо.
– Можешь взять письма себе, если хочешь, и фотографии тоже, и все, что попадется. Просмотри все ящики моего стола.
– А ты все-таки изменился.
– Может, кой в чем и изменился, – сказал он. – Пойди в мастерскую, взгляни на работы, – сказал он. – Там есть неплохие вещи, написанные раньше, до всего. Возьми что понравится. Есть твой портрет, неплохой.
– Я возьму его, – сказала она. – Какой ты хороший, когда ты хороший.
– Почитай и ее письма, если захочешь. Среди них есть уникальные, прямо хоть в музей. Их тоже можешь взять, если это тебя позабавит.
– Ты, видно, думаешь, что я разъезжаю с сундуком.
– Ну, прочтешь, а потом спустишь в унитаз в самолете.
– Вот разве что.
– Я еще постараюсь вернуться к твоему отъезду. Но не знаю, удастся ли, так что не жди. Если шофер должен будет задержаться со мной, я пришлю такси, и оно отвезет тебя в отель или на аэродром.
– Хорошо.
– Если тебе что понадобится, скажи мальчику. Он тебе и выгладить может что нужно, а ты пока надень что-нибудь из моих вещей.
– Хорошо. Ты только люби меня, Том, и пусть такое, как только что было, этому не мешает.
– Не бойся. Это все пустяки, а не любить тебя я не могу, ты же сама сказала.
– Вот пусть так оно и будет.
– Это не от меня зависит. Возьми любые книги, все, что тебе приглянется в доме, а мою яичницу, всю или половину, отдай Бойзу. Ему только нужно нарезать помельче, он так любит. Ну, мне пора. И так уже вышла задержка.
– До свидания, Том.
– До свидания, чертовка. Смотри береги себя. А мне, верно, не предстоит ничего серьезного.
Он толкнул дверь и вышел. Кот прошмыгнул в коридор вместе с ним и смотрел на него, задрав мордочку кверху.
– Ничего, Бойз, все в порядке, – сказал он коту. – Я еще покажусь тут до выхода в море.
– Куда ехать? – спросил шофер.
– В город.
Не могу представить себе, чтобы нам нашлось дело в такую погоду. А может, и обнаружено что-нибудь. Может, кто-нибудь терпит бедствие в море. Черт, только бы не впустую опять. Не забыть бы составить коротенькое завещание, чтобы дом в случае чего достался ей. И не забыть заверить его в посольстве и положить в сейф. Она молодец, сумела принять это и не сломиться. Но до нее еще не дошло по-настоящему. Жаль, когда дойдет, меня с ней не будет. Жаль, я ничем не могу помочь ей. А может, еще смогу, если на этот раз все сойдет благополучно, и на следующий тоже, и на через следующий.
