Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Я хотел быть плохим, ленивым, дерзким учеником, как раньше.
Теперь я больше не хочу этого.
Теперь я хочу сдать в следующем году экзамены на аттестат зрелости и устроиться на работу на предприятие отца. Потом заработать денег. Хочу ходить на вечерние курсы. Мой отец позаботится о том, чтобы я получал более высокое, чем принято, жалованье.
Если он этого не сделает, то я буду угрожать ему конкуренцией. Она мне на руку! Сын Мансфельда ушел от отца. При конкуренции я получу определенно больше.
Тогда Верена сможет развестись.
Украшения, одежда, меха — все это у нее есть.
Квартиру мы найдем.
Эвелин пойдет в народную школу только в следующем году. Это ничего не стоит. И если я тогда…
Едва не угодил в яму. Мне нужно смотреть на дорогу, быть внимательным. Я не должен мечтать.
Мечтать! О Господи, я так устал! И сейчас должен быть в школе.
Я еду с открытым верхом, чтобы проснуться окончательно. Холодный утренний воздух взъерошивает мои волосы.
Верена.
Она спит. Мечтает ли она тоже? О нас? Дорога круто идет вверх. Она пуста. Лишь то тут то там я вижу грузовики. Лес изменился. Исчезли золотые и красные, коричневые и желтые листья. Черные и блестящие от сырости деревья протягивают свои ветви.
Скоро зима.
Позвонит ли сегодня Верена?
Теперь мы должны найти гостиницу. Теперь мы должны найти маленький бар. Теперь все по-другому.
Абсолютно по-другому.
Теперь я больше не могу без нее.
А может ли она без меня?
Думаю, что нет.
Все иначе. После одной-единственной ночи.
Оберрозбах/Пфаффенвисбах/Фридхайм
Я съезжаю с шоссе и еду через маленький городок Виденмайер, мимо бело-коричневых караульных домов, церкви с приземистой башней и причудливой крышей. Ученики пекаря выносят булки. Мастеровые идут на работу. Опять магазин дорожных принадлежностей. Седло и снаряжение верховой лошади все еще лежат на витрине. На этот раз я вижу все очень четко в чистом холодном воздухе октябрьского утра.
Рыночная площадь.
И окольный путь.
Большая торговля парикмахерскими принадлежностями
Кондитерская А. Вейерсхофенс и наследников
Это вновь все то, что я видел тогда, с ней, в тот воскресный вечер. И действительно, снова через улицу проходит благообразная монахиня с высоким головным убором — молитвенник в белых руках, на которых видны коричневые пигментные пятна, такие, какие можно часто увидеть на руках старых людей.
У меня все еще остается время.
Итак, я еду, смущенный и сентиментальный, по плохому пути к летней вилле Верены.
Здесь все спит, или дома и маленькие замки уже покинуты своими обитателями. Вижу опущенные жалюзи, закрытые ставни окон.
Вилла Манфреда Лорда тоже выглядит безжизненной. Или господин Лео хорошо спит?
Я нахожу место, где могу развернуться, и еду обратно. Камни, выбоины, 20 км/час. На краю улицы опять эта доска, которую я уже видел.
Общество гуманности
«Ангел Господень»
Дом отдыха
Это путь, который ведет к окрашенному в белый цвет старому имению. Вот и зеленый насос. Кудахчет пара кур. Но даже здесь я не вижу ни одного человека, и здесь день еще не начался.
Общество гуманности. «Ангел Господень», дом отдыха. Слова.
Слова как Эльба, как Портоферрайо.
Я не знаю Эльбы. Я не знаю общества гуманности.
Я познакомлюсь с ними.
Верена будет здесь.
Многое еще произойдет.
Здесь, на Эльбе, или где-нибудь еще.
Мы все переживем вместе. Всегда вместе.
Доброе.
Злое.
Все.
Глава 22
Когда я приезжаю во Фридхайм, часы уже показывают семь утра. Молодой механик как раз открывает гараж, так что я могу туда въехать. Я зеваю, потягиваюсь, развожу руки в стороны. Моя рубашка помята, бабочка сбилась. Снимаю ее и расстегиваю ворот. Даю механику чаевые. Как только вступаю на тротуар, чтобы пойти в «Квелленгоф» и переодеться, то сразу же сталкиваюсь с шефом.
Он долго смотрит на меня, пока не вспоминает, кто я такой.
— Оливер, — бормочет он потом, абсолютно беззвучно, без волнения и упреков, как всегда, ровным печальным голосом, глаза устремлены далеко-далеко вперед. — Ты не ночевал в интернате.
— Нет, господин доктор.
— Где ты был?
— Во Франкфурте. Господин Гертерих ничего об этом не знает. Я спустился с балкона. Теперь я говорю быстро, идя по своей стороне вверх по дороге к лесу. — Он действительно не в курсе, господин доктор.
— Умерла фрейлейн Гильденбранд.
— Что?
— Два часа тому назад. Я как раз иду от нее. — Он все еще смотрит вдаль. — Сегодня ночью у нее был приступ. Хозяин вызвал врача, тот констатировал инфаркт и сделал ей укол. Потом позвонил снизу из ресторана и вызвал машину для перевозки больных.
— Машину для перевозки больных… — бессмысленно повторяю я.
Мы идем по листве. Как много листвы.
— Врач разговаривал по телефону и со мной. Когда я пришел, она была уже мертва. Машина была уже не нужна. В свои последние минуты жизни, лежа совсем одна, она что-то нацарапала на стене комнаты, большими и кривыми буквами.
— Что?
Он говорит мне это.
Он погружен в свои мысли и вообще не хочет больше говорить, так как ночью меня не было.
Впервые этим утром шеф выглядит старым человеком…
— Она была сиротой. Поэтому любила всех вас. Как много листвы. Мертвой листвы. Я просил тебя прийти к ней.
Молчу.
— Ты ведь не сделал этого, не правда ли!
— Нет, господин доктор. Было так много… У меня всегда было…
— Да, — потерянно говорит он. — Да, конечно. Слишком много дел. Я понимаю. Похороны послезавтра в три. Найдешь совсем немного времени прийти?
— Конечно, господин доктор. Я уверен, что придут и все остальные дети.
Но я заблуждаюсь. Кроме меня, придут, может быть, человек двадцать. Двадцать из трехсот. Так много лет провела здесь фрейлейн Гильденбранд. И скольким детям она помогла или пыталась помочь. Учителя и воспитатели пришли в полном составе. И это, оказывается, станет причиной для большинства детей не приходить на похороны. Ведь во время погребения они останутся на виллах совсем одни. У фрейлейн Гильденбранд не было родственников. Мы стоим возле могилы и слушаем речь, которую произносит пастор, потом каждый бросает горсть земли в яму. Пришли Ноа и Вольфганг. И Рашид, маленький персидский принц. Ганси не пришел.
Глава 23
Он не пришел, хотя фрейлейн Гильденбранд оставила после себя завещание, в котором записано: «Конструктор завещаю моему любимому Ганси Ленеру, так как знаю, как он любит собирать его».
Конструктор Ганси все-таки получил. Уже пару дней назад. Он не собирает его. Из коробки он вынул лишь фигурку мамы и клозет. И головой воткнул маму в клозет. Так и торчит она в этом клозете вот уже два дня. Клозет стоит рядом с кроватью Ганси на ночном столике.
— И долго она должна еще здесь стоять? — спросил Рашид.
— Всегда, — ответил Ганси. — Пока я живу.
Но на похороны он не пришел.
А я?
О том, не хотел бы я навестить ее, фрейлейн Гильденбранд спросила шефа. Я знал это. И ни разу не пришел к ней. У меня не было времени…
Я ухожу с кладбища вместе с Ноа и Вольфгангом. Большой красивый венок с осенними цветами и золотыми буквами на черной ленте лежит на краю свежей могилы, где он скоро завянет и осыпется.
«Мы никогда не забудем тебя…»
Шеф идет впереди нас, совсем один, руки в карманах плаща, шляпа надвинута на лицо.
— Оливер…
— Хм?
— Шеф рассказал тебе, что нацарапала фрейлейн Гильденбранд на стене перед смертью?
— Да. Она написала: «Дайте мне умереть. Я ведь не могу жить без моих детей». Последние слова едва можно было различить, сказал шеф.
Я некоторое время молчу. Потом говорю:
— И слово «без» написано с ошибкой. Наверное, она уже умирала.
— Да, — говорит Вольфганг, — я тоже так думаю. Она всегда была такой педантичной, когда речь шла о правописании.
Какое-то время молча идем по разноцветной листве, пока Вольфганг не произносит:
— Такой хороший человек. И такой конец. Хочется плакать.
— Нужно было бы плакать обо всех людях, — объясняет Ноа, — но это невозможно. Поэтому следует тщательно подумать, о ком надо плакать.
— А фрейлейн Гильденбранд? — спрашиваю я.
— О ней мы плакать обязаны, — отвечает Ноа, — но кто это будет делать?
Глава 24
Утром того дня, когда была похоронена фрейлейн Гильденбранд, в класс вошла наша новая учительница французского языка. До этого у нас был учитель, но летом он женился и намеревался уехать в Дармштадт. Из уважения к шефу он остался преподавать до тех пор, пока ему не нашли замену.
