Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
— Я не верю в чудеса.
— Почему… почему милосердный Господь так нам помогает?
— Я тебе уже сказал. Потому что это любовь.
— Нет! Прекрати! Я не хочу! Любви нет! Больше нет для такой женщины, как я! Почему ты молчишь?
— Я больше никогда ничего не скажу. Я буду ждать дня, о котором ты говоришь.
— Оливер, подумай о нашей договоренности.
— Я думаю. Поэтому больше не говорю об этом.
— И представь себе, в этом домике есть даже радио и проигрыватель.
— Прекрасно. Тогда мы сможем слушать песню «Любовь — только слово». Захвати с собой пластинку.
— Не говори так.
— Серьезно. Привези ее с собой. Прелестная пластинка.
— Не мучай меня. Пожалуйста.
— Я не хочу мучить тебя. Я люблю тебя. Итак, во вторник в два часа.
— В половине третьего. У моего мужа конференция до пяти часов точно.
Точно до пяти. Тогда я буду отсутствовать после обеда на занятиях. Что будет? Во-первых, латынь. Ах, этот Хорек-альбинос! За последнюю письменную работу я получил единицу. Хорек может прийти ко мне в воскресенье.
— Оливер…
— Да?
— Все мои мысли только о вторнике.
— Мои тоже.
А послезавтра похороны фрейлейн Гильденбранд. Все равно у Верены нет времени. Она должна пойти с Эвелин к стоматологу.
Глава 2
Кто дочитал эту книгу до сих пор, вспоминает, вероятно, о том, что я писал: мой «брат» Ганси и господин Лео, слуга, дают мне повод помнить о них постоянно.
Кто дочитал эту книгу до сих пор, будет, вероятно, думать, что это никакой не роман, а в лучшем случае дневник. В романе никогда не может быть двойников. В этой книге они есть. Ганси и господин Лео выполняют одну и ту же функцию: шантажируют меня. Один из них представляет миниатюрную копию другого.
С этим я ничего не могу поделать. Они оба занимаются этим. Так как, и это естественно, пишу я медленнее, чем живу, и поэтому со мной происходит много больше, чем я написал, то могу утверждать: двойник — это даже не двойник, а тройник. В недалеком будущем меня будут шантажировать не два, а именно три человека. Нечто подобное, по моему мнению, чаще происходит все же в романах, чем в жизни. И вот поэтому мне хочется думать, будто я пережил все-таки роман.
Глава 3
Бунгало на Брунненпфад находится в заросшем сорняками саду с черными цветочными вазами, увядшей травой и голыми деревьями. Выглядит все достаточно запущенным. Домики справа и слева и дальше пустые — в них никто не живет. Вся местность пуста. В конце дороги начинается черный Нидервальд. У ворот сада под номером 21 нет замка. Забор сделан из кривого тонкого штакетника. Я иду по вялой желтой траве, мимо луж, поникших подсолнухов, сломанной лейки. Высоко в облаках кричат вороны, и грязная взъерошенная кошка наблюдает за тем, как я прохожу мимо сарая. Двадцать пять минут третьего. К входной двери домика — можно даже сказать, хижины — ведут три деревянные ступени. Перила качаются.
Верена еще не пришла, думаю я и размышляю, не лучше ли подождать ее в сарае, где меня никто не увидит. Машинально нажимаю ручку окрашенной в коричневый цвет двери. Дверь отворяется. Я вижу низкий кафельный стол, на котором горят три свечи. Они стоят на блюдцах. Я подхожу ближе. Несколько дешевых репродукций (Ван Гог, Гоген, Гойя) на деревянных стенах, разломанный стул-качалка, три табуретки, сундук — на нем стоят бутылки, и за кафельным столом широкая тахта. Все в этом помещении немного отдает плесенью. Но кровать застелена свежим покрывалом и широко распахнута. В головах софы — доска. Я вижу сигареты, пепельницу и вазу со свежесрезанными астрами.
Шорох.
Я поворачиваюсь.
Передо мной стоит Верена.
На ней черные брюки, туфли без каблуков и красный пуловер. Она, должно быть, вышла из второй комнаты домика. Я разглядываю крошечную кухню с кафельным помещением для принятия душа.
— Верена!
— Тс-с-с…
Она быстро подходит ко мне, обнимает и целует. Запах плесени пропадает, разваливающийся домик становится дворцом, королевским замком.
Верена опускается на колени и устанавливает большую электрическую печь.
Вентилятор начинает тихо гудеть.
— Скоро будет тепло, — говорит она, смотрит на кровать и поднимается.
Думаю, что в первый раз в жизни я краснею.
— Сейчас закончу уборку, — говорит она. — Моя подруга страшно неряшливая… Где стоит твоя машина?
— Далеко отсюда. В Найфельде, на Езерштрассе. Как ты сюда добралась?
— На такси. Последний отрезок пути я шла пешком. Я еще вчера была здесь. Начала уборку. Сегодня мне осталось прибраться только на кухне.
Мои глаза уже привыкли к мягкому теплому свету свечей. И я замечаю проигрыватель, радио и много книг, сложенных в стопках на полу. Дешевый ковер покрывает пол.
— Ну, как тебе? — спрашивает Верена.
— Великолепно.
— Это ужасно. Но это все, что у нас есть.
— И все это замечательно.
— Барак! Но кровать чистая. И совсем новая. — Верена смеется.
— Ты ее уже опробовала?
— Сейчас же. — Она прислоняется ко мне, и я глажу ее волосы.
— Я закрыла оконные ставни. Мы должны быть осторожными. Никто не должен заметить, что дома кто-то есть.
— Дома!..
— Это наш дом, мой любимый!
Она берет мою руку и прижимает к своей груди.
С момента появления я слышу тихое постоянное тиканье. Она замечает это.
— Древесные черви.
— Что?
— Это древесные черви.
— Ах вот что. Надеюсь, что они не упадут нам на голову.
— Это зависит от нас, — говорит она и снова смеется. — Знаешь, вообще-то у нас большой повод для радости. Не только из-за домика. Моему мужу сейчас нужно работать так много, как он давно уже не работал! Какой-то проект высотного дома, который он финансирует в Ганновере. Неделями он будет возвращаться домой только вечером.
— Не готовит ли он тебе какую-нибудь западню?
— На этот раз нет. Он работает с доктором Филдингом, ты помнишь, с этим старым типом…
— …который бы охотно переспал с тобой.
— Да. Филдинг сказал мне об этом. Они должны сейчас подолгу находиться в Ганновере.
— У нас еще одна радость. Я забыл тебе сказать, что каждый четверг после обеда я не учусь.
— И в субботу вечером тоже, — говорит она.
— И весь воскресный день, — говорю я. — Нет, ты не имеешь права постоянно оставлять Эвелин одну.
— Мы не сможем встречаться здесь каждый день. — Неожиданно она начинает нервничать. — Сколько времени?
— Без четверти три.
— У нас нет времени.
— Есть.
— Ты должен идти в школу.
— Только не волнуйся так. Сейчас будет сдвоенный урок латинского языка. У идиота. У нас с тобой все время мира.
— Нет. Это совсем не так, и ты знаешь.
— Да, Верена.
— У меня для тебя подарок. Посмотри. Он лежит в кухне на столе.
Я иду в соседнее крохотное помещение и слышу, как она включает радио. На кухонном столе лежит молоток, а рядом — разбитая на пять частей маленькая пластинка, с этикеткой, на которой написано:
«LOVE IS JUST A WORD». FROM THE ORIGINAL SOUNDTRACK OF «AIMEZ-VOUS BRAHMS?»[45]
Любовь — только слово.
Она разбила свою любимую пластинку. Пластинку, текст которой — ее философия любви. Или был этой философией?
Радио заиграло громче. Я слушаю печальную и вместе с тем мужественную музыку. Медленно возвращаюсь в комнату. Верена стоит рядом с радио.
— Прекрасный подарок?
— Самый лучший. Но…
— Но?
— У тебя больше нет любимой песни.
— У нас обоих. Мы найдем новую.
— Мне не нужна никакая песня. Мне нужна ты.
— Скажи это еще раз. Пожалуйста.
— Мне нужна ты.
— Такая сумасшедшая?
— Такая сумасшедшая.
— В этой хижине? Всегда лишь на несколько часов? Хотя ты и знаешь, что мне всегда придется возвращаться к нему? И что у нас нет надежды?
— Ты разбила пластинку потому, что сама не веришь в то, что надежда есть?
— «This has been the „Warsaw Concerto“. Ladies and Gentlemen, you will now hear „Holiday in Paris“, played by the Philadelphia Philarmonic Orchestra under the direction of Eugene Ormandy…»[46]
Глава 4
Мы лежим рядом на широкой тахте. Светятся красные спирали электрической печки. Тихо играет музыка. Горят и оплавляются свечи. Голова Верены покоится на моей руке, ее волосы рассыпаны по моей груди. Мы курим. Одну сигарету на двоих.
Сегодня мы здесь в первый раз. Мы будем приходить сюда часто. Мы будем называть старую хижину «наш дом», хотя она и принадлежит чужим людям.
Наш дом.
Мы так счастливы в нем. Первый раз в жизни у нас обоих есть домашний очаг, свой угол. У меня никогда не было ни домашнего очага, ни своего утла. Я сказал об этом Верене. Она отвечает:
— И у меня тоже, Оливер. Ни у моих родителей, ни во всех моих квартирах, ни на всех наших виллах.
