Готфрид Келлер - Мартин Заландер
При этом он долго вел довольно тщательную тайную бухгалтерию, покуда она, как и вся афера, не вышла из-под контроля и он не потерял обзор.
Юлиановы делишки были не столь сложны и дерзки. Он довольствовался тем, что, составляя долговые обязательства, изготовлял дубликат и трипликат каждого, делал это по ночам, собственноручно, и хранил означенные произведения искусства в особом сундучке. Как только ему требовались неправедные деньги, он доставал одну или несколько таких бумаг и для начала проверял только, находятся ли оригиналы, судя по владельцу, в надежных руках. Если же в запасе обнаруживалось маловато таких документов, он по всей форме изготовлял совершенно вымышленные закладные, не записанные ни в каких протоколах, следил только, чтобы в них фигурировали лица, которые жили в полном достатке и не совались на кредитный рынок. Он обременял усадьбы зажиточных крестьян долгами в пользу пенсионеров, которые знать ничего не знали и даже не подозревали о своем незримом обогащении. Поскольку же эти совершенно иллюзорные закладные выглядели очень солидно и банковские служащие, взглянув на обозначенные там имена, оценивали их положительно и предоставляли ссуды, то Юлиан в итоге обосновался исключительно на этой удобной ветке и увешал ее многочисленными плодами; в случае надобности он их срывал, дабы в последний день месяца покрыть изрядные биржевые убытки.
Он тоже вел учет побочных гешефтов, уже затем, чтобы не пропустить банковские выплаты процентов, ведь это нежелательно, а кроме того, с целью упорядоченного и последовательного возврата заемных денег. Тут обнаруживалась толика сохранившегося у обоих братьев человеческого идеализма: творить беззаконие лишь с оговоркою, что с помощью Фортуны все будет вовремя исправлено, а не загублено вконец. Это поддерживало в них легкий настрой и после падения и внушало обоим сознание, что они не из числа презренных грешников.
Примерно через неделю после бегства Юлиана Нетти получила от него письмо, отправленное где-то по пути к португальской морской гавани, адрес был написан измененным почерком.
Письмо гласило: «Моя горячо любимая и глубокоуважаемая супруга! Горькая судьба оторвала меня от тебя (ты наверное уже слышала подробности!) и принудила покинуть паршивую крошечную страну, где я родился и по юношеской неопытности предался всеобщей испорченности. Гонимый беглец, я спешу теперь в края получше, где свободный дух может полностью раскрыться на просторе и где я надеюсь в скором времени исправить ошибку, к которой меня подтолкнул филистерский и алчный до денег торгашеский мир. Могу тебе поклясться, дражайшая супруга, что ошибка эта была долгою мукой, борьбой за существование, коей я временно поддался, торжественно повторяю: временно! И теперь, любимая, как некогда обещал тебе вечную верность, в том числе на случай, если родители лишат тебя наследства, — теперь я уповаю на твою верность, надеюсь, ты останешься мне верна, хоть наше отечество и лишило меня наследства! О краях, по которым я успел промчаться как ураган, не могу сообщить тебе ничего интересного, так как, разумеется, не мог особо предаваться наблюдениям. Но из-за океана надеюсь подробно описать тебе Новый Свет, который откроется передо мною, как только я прочно стану там на ноги. До тех пор не могу указать и адреса. Передай от меня сердечный привет твоим почтенным родителям и будь добра, передай привет и моим тоже, а также попроси у них за меня прощения! Я сейчас никак не могу им написать. Тысячу приветов шлю я и моей милой свояченице Зетти! И очень сочувствую бедному брату, которого они арестовали. Думаю, я догадывался о дурном примере, какой он, сам того не сознавая, мне подавал. Item,[18] солнце снова взойдет и для нас! Засим прощай, любимая! До счастливой встречи, когда я все для тебя приготовлю! Твой преданный супруг Ю. В.».
Когда все собрались за вечерним чаем, Нетти дала остальным прочитать письмо. Оно их чуть ли не развеселило, тем более что покинутая жена держалась совершенно спокойно. А спокойна она была оттого, что теперь окончательно подвела итог, без надежды, что муж может перемениться. Г-жа Мария испытывала едва ли не удовлетворение, Зетти же была совсем подавлена, так как ее беда сидела в безопасности неподалеку, хоть и не по своей воле.
Позднее зашел г-н Мёни Вигхарт, на чашку чая с хорошим ромом, которым умел разжиться Заландер. В последнее время Мартин редко бывал на людях и радовался, что участливый и все же по-прежнему скромный приятель нет-нет да и заглядывал на часок.
Г-жа Мария давно простила ему «злодейство», в каком он много лет назад провинился перед нею, когда при первом возвращении из Бразилии сманил ее долгожданного Мартина, так сказать, от домашнего порога в трактир.
Она тотчас принесла пепельницу.
Когда же Мартин Заландер до краев долил ему в чашку рому, г-н Вигхарт лицемерно вскричал:
— Хо-хо! Меня не иначе как считают большим любителем крепких напитков, ну да ладно, не беда!.. Причина моего столь позднего визита в том, что я непременно должен рассказать вам кое-что забавное! Вас это немножко развлечет! Сбежавший нотариус Юлиан (пардон, госпожа Нетти!) что ни день являет себя отменным юмористом!
— Юмористом? — вздохнула Нетти. — О Господи!
— Вы послушайте! Я сейчас из «Четырех ветров», где сидят несколько господ, которые целый день занимались делами означенной персоны. Перед самым отъездом он депонировал во Всеобщем чрезвычайном и вспомогательном банке превосходную, новенькую первичную закладную на десять тысяч франков и получил под нее шесть тысяч. Должником в этом документе обозначен богатый, скупой старик крестьянин из окрестностей Линденберга, по фамилии Эгиди, а кредитором — брат должника, второй старый скряга, прозванный Хитрованом из Назенбаха, известный ростовщик. Эти братья уже не один десяток лет ведут тяжбы о наследстве, закончат одну, затевают другую. Живут как кошка с собакой, и каждый считает другого проклятием своей жизни, без всякой надобности, живут-то оба в достатке. Ну так вот, нынче обоих стариков вкупе с прочими вызвали к дознавателям. Когда подошел их черед, им предъявили упомянутую превосходную закладную и спросили, в порядке ли она. Сначала ее взял в руки мнимый должник, потому что первым успел нацепить очки; кстати, оба туги на ухо и поначалу ни слова не поняли. Но как только владелец усадьбы вычитал, что должен неприятелю-брату десять тысяч франков, он ужасно взволновался и порвал закладную надвое, причем от ярости так дрожал, что края половинок походили на зубья пилы.
Хитрован же, в твердой уверенности, что брат порвал нужную и полезную для него бумагу, набросился на него, оба вмиг вцепились друг другу в галстухи и принялись охаживать один другого по голове слабыми кулачками. Их с трудом растащили, а пока они отпыхивались, громко прокричали прямо в уши, каково положение вещей. Но как скоро братья услыхали, что под сей документ, который меж тем кое-как соединили и положили на стол, кто-то получил шесть тысяч франков, то сызнова, забывши обо всем, налетели друг на друга, однако на этот раз живенько изодрали друг другу подбородки и щеки да исцарапали носы. Под громкий хохот, в конце концов превозмогший официальную серьезность, их опять усмирили. Двое мужчин схватили мнимого кредитора за плечи, ткнули физиономией в бумагу и приказали коротко ответить «да» или «нет» на вопрос, передавал ли он сам или через иное лицо эти десять тысяч франков линденбергскому нотариусу для крестьянина Эгиди, каковой сейчас стоит рядом, и получал ли взамен данную закладную и владел ли оной вообще.
Напрягши в испуге память — меж тем как на злосчастную ипотеку капала кровь, — он наконец прохрипел: «Нет, ничего я про это не знаю! Пустите меня!»
«А вот я хочу знать, кто получил под мою усадьбу шесть тысяч франков!» — вскричал второй, который, видимо, все еще не смекнул, в чем дело. Обоих, однако, без дальнейших разъяснений вывели вон, в коридор, где дожидались остальные свидетели. Братьям вручили их шляпы и трости и отослали восвояси. Но едва только старики очутились на улице, окаянная страстишка улучила долгожданный момент и сызнова стравила обманутых скопидомов. Не ведая куда и не в силах остановиться, такая их обуяла ненависть, они спешили по разным сторонам улицы, осыпая друг друга ужасной бранью и угрозами; ей-Богу, отвратительный пример того, куда жалкая скаредность и зависть способны завести даже стариков братьев. Я аккурат тогда подоспел и вместе с праздною публикой бежал за ними вдогонку, пока оба вдруг опять не набросились друг на друга и не принялись махать длинными боярышниковыми тростями, правда не задевая один другого. Потом подошедший полицейский увел злосчастных драчунов в участок. Я же отправился в «Четыре ветра» и там узнал предысторию, какую вам и поведал.
Ну разве же не хитроумная проделка, даже восхитительная затея со стороны нотариуса — стравить ипотекою двух алчных братьев — стариков как должника и кредитора? Они и вцепились друг другу в волосья, коих, впрочем, было маловато, правда оставшиеся клочки вовсе один другому повыдергали!
