Готфрид Келлер - Мартин Заландер
Деревенские женщины приняли скромное участие в приготовленной на скорую руку трапезе, из-за необычности оной, а затем, не слушая возражений, перемыли посуду и расставили все на кухне по местам. После чего выплеснули грязную воду, вычистили раковину, а камышовый веничек аккуратно прислонили в уголке, веник-то был почти что совсем новый. Остатками воды они тщательно затушили уголья в печи.
Тут и староста подоспел. У него было распоряжение опечатать оставшиеся помещения и шкафы, для чего он принес с собою все необходимое: сургуч, ленты, печати и даже восковую свечу, ведь по опыту знал, что иной раз подходящей свечи для означенной цели в доме не сыскать. В здешней комнате, правда, стояли красивые подсвечники, купленные некогда самой г-жою Заландер. Она полагала, что можно бы взять один из них или оба и после отнести в экипаж, они ведь принадлежали жене, а тогда можно и опечатывать. Однако общинный староста заявил, что подсвечники должно оставить здесь до инвентаризации, в округе и без того царит смятение, вся недвижимость дрожмя дрожит, ровно от землетрясения; многие опасаются остаться без дома и усадьбы, правда сами не зная как. Население совершенно взбудоражено и болтает всякую чепуху про пропавшие миллионы.
— Зажигайте свою свечу! — сказал Заландер, подавая старосте спичку. Тот принялся за дело и таким манером шаг за шагом добрался вместе с немногочисленным обществом до входной двери. Мартин Заландер повернул ключ и вручил его старосте. Засим они попрощались с двумя местными женщинами, поблагодарили их за участие и доброту, а те растроганно утерли глаза. Зетти даже плакать не могла; почти парализованная словами старосты, она с трудом села вместе с родителями в экипаж, который быстро покатил прочь.
Оставшиеся трое проводили их взглядом и не спеша направились обратно в деревню.
— Состоятельные люди, — сказала одна из женщин, — господин-то, кабы захотел, наверно мог бы помочь беде; однако ж им и здравомыслия не занимать.
— Он был бы дураком, коли выложил бы хоть один франк! — заметил староста. — Вообще-то, по мне, ущерб должны возместить те, кто выбирает этаких типов нотариусами и заграбастал себе право выбора! Теперь расплачиваться будет государственная казна и выборное веселье ей дорого обойдется!
В экипаже трое пассажиров довольно долго молчали, пока Заландер не заговорил, меланхолическим тоном:
— Вот и распрощались мы с Лаутеншпилем! Бедное дитя! Я-то думал, когда зятек балаболил про вырубку деревьев и продажу именьица, я-то думал откупить его и сделать нам тихим приютом на старости лет! Теперь мне его и даром не надобно, потому что жить там для нас вовсе невозможно.
— Зетти уснула, — тихонько сказала г-жа Мария, — не будем ей мешать, пусть отдохнет!
В самом деле, дочь, сидевшая рядом с матерью, уснула, ведь последние пять-шесть ночей, вероятно, почти не смыкала глаз. Поэтому отец и мать замолчали, откинулись на сиденьях закрытого экипажа, чтобы после всех этих печальных событий углубиться в себя и за оным занятием тоже немного вздремнуть.
Уже в глубоких сумерках экипаж добрался до Мюнстербурга и покатил по уличным мостовым, отчего родители сразу взбодрились. Но Зетти проснулась, только когда лошади резко остановились возле дома. И была она до того заспанная и усталая, что отцу пришлось вести ее под руку; лишь когда верная Магдалена выбежала навстречу, чтобы посветить им на крыльце, дочка оживилась и с улыбкой воскликнула:
— Вот и я! Добрый вечер, Магдалена, представляешь, как я рада! А ты, как я погляжу, в добром здравии!
— Слава Богу, покамест сил в достатке, милая Зеттли! Скоро все детки опять соберутся вместе, и мы, как бывало, станем весело жарить каштаны!
Сказала она это, впрочем, слегка подавленно, будто совесть у нее была не вполне чиста, и, отворивши господам дверь гостиной, поспешила уйти.
За столом, подперев голову руками, сидела линденбергская сестра, Нетти. Тоже вроде как спала, и не без причины, ведь и она провела последние ночи не смыкая глаз, а к вечеру пешком добралась до отчего дома и, разумеется, смертельно устала; муж ее, Юлиан, уже четыре дня дома не появлялся, а говорить об этом она стыдилась; конторщик, который ее на сей счет не расспрашивал, уходил и приходил, когда заблагорассудится, а служанка делала вид, что знать ничего не знает. Нынче же она прочитала в газете о бедах зятя, Исидора, с добавлением, что уже ходят слухи о втором угодившем под следствие нотариусе. Речь покамест шла не о Юлиане, а о каком-то другом товарище по несчастью, который, как говорилось в заметке, маленько поживился за счет проходящего через его руки доверенного имущества. Но она, разумеется, могла думать только о муже да о публичной беде, какою обернулась беда домашняя, увлекая за собой всю семью. В страхе своем она только и решилась немедля поспешить в Мюнстербург; поезда в ближайшие несколько часов не ожидалось, да она и опасалась уже людей — попутчиков, служащих и толпы на станционных площадях. И, недолго думая, проделала трехчасовой путь пешком. Как позднее выяснилось, предчувствия и страхи были вполне обоснованны. Юлиан не угодил под арест, как Исидор, но при первых же известиях о происходящем в Лаутеншпиле бежал за границу, а переполох, вспыхнувший в Исидоровом служебном округе среди понесших ущерб или находившихся под угрозою, изрядно аукнулся и в линденбергском краю.
Вот так и вышло, что Заландеры в один и тот же вечер вновь приняли под свой кров обеих дочерей. Когда они вошли, Нетти очнулась от своего забытья и печально заковыляла им навстречу, так как до крови стерла ноги. Отец с матерью обняли ее и расцеловали; дочери же, стоя друг против друга и глядя в пол, только подали друг дружке руки, хотя и не отдернули их тотчас. Роковое бремя, которое они взвалили на себя давным-давно, когда теребили юных близнецов за мочки ушей, разом удвоилось, и они опять стыдились одна другую.
Линденбергской дочке пришлось рассказать, почему она здесь.
— Сбежал он, — сказал отец, — вряд ли остался здесь, в городе. Натворили они дел, ничего не скажешь, мерзавцы белокурые!
Мать предложила на сегодня разговоры закончить и отдохнуть — кто знает, что уготовят грядущие дни.
— Завтра, — сказал Заландер, — Нетти надобно первым делом пораньше воротиться в Линденберг и передать дом и контору под опеку властей; я поеду с нею и позабочусь, чтобы все было сделано чин чином, бросать имущество на произвол судьбы никак нельзя!
С утра пораньше он поехал с Нетти в Линденберг и, добравшись до вершины холма и глядя по сторонам, вновь с изрядной досадою подивился, как можно под этим безмятежным небесным сводом так одержимо предаться нечистому духу и постыдно разрушить свой мир и жизнь.
В доме, однако, их опять же ожидали новости, Нетти приехала не зря, и хорошо, что в сопровождении отца. В конторе вовсю трудились дознаватели, общинный староста, окружной начальник, представитель суда и приглашенный нотариус, и было уже установлено, что и жена исчезнувшего нотариуса тайком уехала из дома неведомо куда. Поэтому воротилась она аккурат вовремя, чтобы по всем правилам подвергнуться допросу, после чего ей предложили указать, что из находящегося в доме имущества является ее собственностью, разрешили взять самое необходимое и честь честью удалиться. Она так и сделала, прежде с помощью отца рассчитав и отослав служанку и предоставив властям самим разбираться с местонахождением конторщика.
В тот же день Мартин Заландер перевез к себе и эту дочку с ее чемоданами и картонками. Предсказание обеих сестер, что добрые юноши вскорости станут мужами и будут у всех на устах, странным образом сбылось.
XVII
День за днем газеты публиковали сообщения о ходе расследований, результаты коих были отнюдь не так схожи, как некогда сами братья Вайделих. Благодаря этому каждый достиг известной оригинальности, что все и всегда считали невозможным.
Деятельность Исидора распространялась на ряд крестьянских общин, которые аккурат в это время занимались реформой своих кредитных отношений. Они создали товарищества по ипотечному взаимообеспечению и проч., затем денонсировали сразу все наиболее обременительные и невыгодные закладные листы и предложили кредиторам новые, под более низкие процентные ставки. Поскольку же в это время многие капиталисты весьма опасались за свои деньги, вложенные в акционерные предприятия, взоры их снова обратились на земельную собственность. Посредником и руководителем всего этого движения как раз и был нотариус.
Он составлял заемные документы, принимал платежи, заменял денонсированные бумаги, производя расчет со старыми кредиторами, а для новых составляя новые закладные листы и бойко протоколируя их в книгах: поскольку оперировал он миллионами, то, пожалуй, действовал скромно, коль скоро от огромных сумм, проходивших через его руки, урвал себе лишь несколько сотен тысяч, дабы попытать счастья в биржевой игре. А так как он, говоря по правде, сдуру играл наобум и постоянно проигрывал, то в скором времени оказался вынужден заменять одну растраченную позицию другой и все усерднее продолжать в таком духе, проворно составляя заемные письма и сперва с некоторым разбором, а затем без разбору присваивая полученный за них капитал. Речь и без того шла об объемной и сложной работе, и довольно долгое время ему удавалось водить народ за нос всякими скучными отговорками, а в крайнем случае выкручиваться с помощью нового подлога, в надежде, что в конце концов придет огромная удача и все уладится. В дерзости своей он дошел до того, что не возвращал должникам многие из погашенных старых закладных, а без отметки размещал оные в зарубежных банках, хотя, согласно протоколам, они числились аннулированными. Таким манером он не раз клал в карман сумму, вдвое превышавшую стоимость означенного закладного листа.
