Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Публика уже с четверть часа как томилась скукой, господа сидели, посматривая на свои часы, и переговаривались между собой, мол, пора бы и начинать. Доктор Лунд держал свою жену за руку — под шалью.
На сцену вышел гармонист, деревенский парень лет двадцати. Привыкши играть на танцах, он держался как ни в чем не бывало. Посреди сцены стояли небольшой столик и два стула, он мигом сообразил, что ему делать, уселся и начал играть.
Песня, петая-перепетая в его околотке, звучит неплохо, и чем дальше, тем все лучше и лучше, два баса, и оба хорошие. Односельчане со вниманием слушали, как играет их гармонист. Когда он закончил, кое-кто из молодежи с жаром было ему захлопали, но, не встретив поддержки, стушевались и принагнули головы.
Парень немного выждал, глядя поверх рядов, и заиграл снова, на этот раз под аккомпанемент грампластинки. Вебер, красивая, ласкающая слух мелодия. Фру докторша Лунд, маленькая Эстер из Поллена, силилась скрыть, до чего она растрогана.
Это был первый номер.
Следующим выступил хозяин гостиницы Вендт со своею речью, которая не сказать чтобы удалась. Вместо того чтоб присесть к столу и начать рассказывать, он остался стоять, это раз. Он был во фраке и выглядел весьма импозантно, но только с задачей своей не справился. Вендт — и в роли знатока? По части рабочего движения, и воздержания, и сценического искусства, и морских перевозок? Вендт — в роли великого политика и профессора кислых щей? Разумеется, ни в одну из этих тем он не углублялся, но касаться касался и отпускал колкие замечания. Совсем уж никудышным его выступление не назовешь, иначе Вендт не был бы Вендтом, и, когда он время от времени забавно острил, судья с пастором не могли удержаться от смеха. Но только эдакие речи мог держать кто угодно, и Вендт своим художественным чутьем это понял. Проговорив с пятнадцать минут, он дал отбой и направился за кулисы. Заслышав жидкие хлопки, он обернулся к залу и вот так вот, пятясь задом, удалился со сцены. Хорошо, нашлись доброжелательные зрители, так что хозяина гостиницы Вендта проводили вполне пристойно.
Третьим номером поставили две грампластинки, потому что фру почтмейстерша Хаген разнервничалась и попросила отсрочки. Она единственная из них была профессионалом, и надо же, чтобы именно на нее напал страх. Когда же ей не помогла и маленькая отсрочка, устроители несколько растерялись.
— Давайте объявим первый антракт! — предложил Вендт, обосновавшийся с аптекарем в углу, где стояли бутылки.
— Я б сейчас спела, — сказала Гина из Рутена.
— Спой, Гина, ради Бога! — взмолилась фру почтмейстерша.
Но тогда и аптекарь тоже должен был выйти с гитарой на сцену, а он к этому был совсем не готов. Кроме того, у него болит палец, смотрите, как нарывает.
— Карел, ты бы не пошел, не подыграл Гине?
— Ладно, — сказал Карел, — ежели вы мне доверяете.
Зрители в зале ерзали и громко переговаривались. Но вот появилась Гина вместе со своим мужем, и все стихло. Они уселись по обе стороны столика.
Гину знали, она пела в церкви и на молениях. Сегодня она приоделась, на ней был зеленый лиф, стянутый на груди крючками, и выходная юбка, та самая, в которой она однажды носила сено и которую для такого случая позаимствовала опять. Наряд не из худших, он свидетельствовал о ее искренности, Гина и не думала выдавать себя за артистку, она и на сцене оставалась простой деревенской бабой, благослови ее Бог, она и так хороша, к тому же Вендт поднес ей перед выходом рюмочку, что явно пошло ей впрок.
Аптекарь Хольм сходил два-три раза в Рутен, хотел ее подучить, но Гина, похоже, не очень-то понимала, на кой ей все это, она поддакивала аптекарю и беспрестанно одергивала подол, как будто полотно кусало ей ноги. Выучить балладу, песнь о любви, она отказалась, ведь она же была новокрещеной, так что им ничего не оставалось, как приналечь на псалмы. Петь она не умела, но грудь и глотка у нее были дай Бог.
Карел стал натренькивать «Старинную утреннюю молитву», играть он толком не умел, а всего лишь подыгрывал, извлекал из убогой гитары звуки. Но тут вступила Гина, и гитара почитай что сошла на нет. Гина, храни ее Бог, словно бы вся отдалась своему огромному голосу, и гитара сошла на нет.
Один куплет, второй куплет, третий, а в псалме их девять. Гина пропела пять, она себя расточала. Тогда с передней скамьи поднялся пастор и, подавшись всем телом в сторону сцены, попросил ее перевести дух:
— Гина, побереги себя для следующего псалма! Так красиво не поет ни один человек!
— Да! — подтвердили зрители в разных концах зала и выразили свое одобрение.
Гина в ответ улыбнулась и спела две пастушьих песни. После чего они с мужем встали, как по команде, и покинули сцену.
Первый антракт.
Наступил черед фру почтмейстерши. Конечно же, она сыграла блестяще и заслужила дружные аплодисменты. Она вернулась со сцены счастливая, как малый ребенок.
— Я не думала, что у меня получится, — сказала она, смеясь и всхлипывая одновременно.
Между тем Вендт, хлопотавший над своими бутылками, дохлопотался до того, что напевал уже вслух.
— Замолчи! — сказал ему Хольм.
— Я репетирую, — ответил Вендт. — Ты что, не знаешь, что у меня французский номер?
— У нас у каждого свой номер, — обиженно возразил Хольм. — Ты забыл про мой струнный квинтет с цимбалами.
Фру почтмейстерша прыснула со смеху и поспешно прикрыла рукою рот.
Они заболтались, и зал снова начал проявлять нетерпение. Тогда они ухватились за «Илиаду», пускай гармонист исполнит «Илиаду».
— А что это такое? — спросил гармонист.
— Лучший твой марш, — сказал Хольм, — «Марш Бисмарка». С тобой пойдет Карел и будет вторить.
Карел стал отговариваться, дескать, как новокрещеному это ему негоже.
— Так это же не танец, а марш, ну все равно что псалом!
Его уломали, поднесли выпить, и он вышел с гармонистом на сцену.
Их усилия были с лихвою вознаграждены. Паренек наяривал так, что любо-дорого посмотреть, он подпрыгивал на стуле и громко притоптывал.
— Ну а теперь я! — заявил, приосанясь, Вендт.
— Сейчас самое что ни на есть время для моего номера! — сказал Хольм.
— Après moi![12] — сказал Вендт, он был в ударе до невероятия.
— О Боже! — прошептала вслед ему фру почтмейстерша. — Да он разгонит всех зрителей!
Они услыхали, как он запел «Je suis à vous madame», запел-таки, черт бы его подрал! Во всяком случае, Гордону Тидеманну, сидевшему в зале, слова оказались знакомы, а вот мелодии, похоже, никто не знал. Голос у певца без конца срывался, то гудел как крепко натянутая тетива, то вдруг подскакивал вверх и дребезжал точно медная проволока. Чтобы выходило так скверно — это надо было уметь! Сам Вендт ничего за собою не замечал, он пел себе в простоте душевной и, закончив, сорвал-таки аплодисменты. Он и это принял за чистую монету. Зрители же хлопали, должно быть, затем, чтобы показать, что знают французский, хотя это всего лишь язык лакейской. Вендт раскланялся и возвратился со сцены гоголем. С этой минуты с лица его не сходило выражение необычайного превосходства.
— Что теперь? — стали спрашивать друг дружку артисты.
— Антракт, — постановил Вендт.
После антракта снова выступила фру почтмейстерша. Она совершенно уже успокоилась. Вышла на сцену, замечательно исполнила Моцарта и, вернувшись под бурные аплодисменты, сказала:
— Я бы охотно сыграла еще!
Посмотрели, сколько времени. Представление длилось уже полтора часа.
Вендт с аптекарем, которые то и дело наведывались в угол с бутылками, налили, выпили сами и обнесли всех по кругу. И еще раз по кругу. «Нет уж, спасибо!» — сказала со смехом Гина, а вообще она стала покладистой и уступчивой: когда аптекарь стал уговаривать ее заменить два последних псалма на любовные песни, она спросила мужа, что он на это скажет. Карел тоже пропустил рюмочку, он посчитал, что это не возбраняется.
Она напела: «Ветер вечерний, будь ласков, отнеси мой стон-жалобу милому…»
Хольм:
— Отлично, Гина! Карел, ты сможешь подыграть?
— Смогу.
— Вот будет чудесно! — воскликнула фру почтмейстерша. — Я пойду послушаю вас из зала. Счастливо!
Поскольку «Жалоба моряцкой невесты» состояла из четырнадцати длиннющих куплетов, Гине в этот вечер ничего больше петь не надо было. Хольм сказал ей:
— Когда ты допоешь до конца, они примутся хлопать как бешеные, будь уверена. Ты идешь сюда, к двери, а они все хлопают. Тогда ты оборачиваешься и приподымаешь руку, и настает тишина. И вот тут-то, Гина, ты берешь быка за рога и начинаешь вы водить свои трели. Понятно?
Гина улыбнулась:
— А сойдет?
— И ты еще спрашиваешь! После всего, что ты сегодня здесь пела, это будет бесподобный финал. Ты должна представить себе, что стоишь на горе и созываешь скотину домой.
