Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Приехав после обеденного перерыва в контору, он был не в настроении, ему не работалось. Правда, при чтении лежавшего на конторке сообщения на душе у него несколько прояснилось: поступил большой заказ на новую партию товаров от его агента с хельгеланнского маршрута. Этот парень умел-таки сбывать дорогие предметы женского туалета. Он даже продал энное их количество самому Кноффу, женатому на Лилиан, сестре Гордона Тидеманна…
В контору пожаловала старая хозяйка. От быстрой ходьбы она разрумянилась и еще больше похорошела.
— Надо же, какие у тебя теперь красивые стулья! — воскликнула она.
— Ой, только не садись! — вскричал Гордон Тидеманн.
А она и не думала садиться, она подошла к нему и положила перед ним какие-то бумаги и, улыбнувшись, стала ждать, как он отреагирует.
— Что это такое? Старые памятки, записки на клочках, и отец все это хранил! Не может быть, чтобы ты нашла… — Он даже вздрогнул: там были две расписки директора банка Йонсена.
— Ха!
Ну да, все годы, что старая хозяйка была замужем, ей приходилось пришивать к мужним жилетам внутренние карманы, и так всякий раз, когда покупался новый жилет. Догадавшись перетряхнуть жилеты покойного и проверить в карманах, она и обнаружила эти расписки. И решила вручить их сыну, не дожидаясь его прихода домой.
— Ну и молодец же ты, мама! — сказал Гордон Тидеманн.
Он был ей бесконечно признателен. Не потому, что две старые расписки имели для него такое уж большое значение, но они отыскались, и его самолюбие было удовлетворено.
— Пойди на склад и выбери платье себе по вкусу! — сказал он.
— Ты это серьезно?
— Это вознаграждение за находку.
Мать порозовела от удовольствия и сказала спасибо. Обновка ей будет как нельзя кстати, последнее время старой хозяйке нравилось наряжаться.
Как и следовало ожидать, дела адвоката приняли дурной оборот. Ему не следовало пакостить консулу.
Его вызвали на чрезвычайное собрание правления банка, подвергли сокрушительному допросу, ткнули носом в текущий счет, сберегательную книжку и расписки, так что под конец крыть ему стало нечем. Он оправдывался тем, что им двигала единственно забота о благополучии банка.
С ходу уволенный, он примирился и с этим, однако потребовал, чтобы ему выдали жалованье в тройном размере. Другой бы на его месте и не заикнулся о жалованье, Гордон Тидеманн, будь ему таковое предложено, побледнел бы и ответил отказом, восприняв это как оскорбление, адвокат же Петтерсен остался верен себе и отстаивал свое право на отступное.
Судья дал ему достойную отповедь:
— Мне думается, адвокат Петтерсен, вы должны быть довольны, что вас отпускают с миром!
— С миром? — сказал адвокат. — Ничего подобного!
Поди разбери его. Только сейчас он в полной мере обнажил свое подлинное нутро, и люди на него удивлялись. Раньше вместе с отвратительной скупостью он обнаруживал и некоторое добродушие, он терпеливо сносил непрерывные нападки аптекаря Хольма и нередко их с успехом парировал. Он был способен также подшучивать над собственной жадностью, говоря, что это его крест, тяжкий крест. Однажды он забыл на пароходе свой кошелек. Кошелек нашелся, но адвокат Петтерсен уверял, что у него в кошельке денег должно быть намного больше, вдвое больше мелочи, почему и не захотел отблагодарить чаевыми. Что он на этом выиграл? Он проиграл. Это неизбежно получило огласку, о нем пошла нелестная слава.
Опасный он был человек, и прежде всего для себя самого. Во всей истории с Гордоном Тидеманном он так и не понял, что его действия заслуживают порицания. «Что я такого плохого сделал?» — спрашивал Петтерсен. Еще он хотел знать, кто будет его преемником. «В любом случае Йонсен не подходит», — говорил он. В какой-то степени он был прав, Йонсен слишком часто пользовался карандашом: «Условная расписка»! «Устная расписка»! Но он был честен, слуга народа, и в свое время лучше его было не найти.
Поэтому старого Йонсена все-таки спросили, не хочет ли он снова занять этот пост. Тот растрогался, поблагодарил, но ответил отказом. За недостатком средств взять директора на полную ставку не представлялось возможным, жалованье зависело от объема работы, а объем работы был невелик, к тому же в банке сидел опытный кассир. Правленцы подумали было, а не сделать ли кассира директором, однако решили его не трогать, потому что в своем нынешнем качестве он был незаменим.
Получалось, что директора днем с огнем не найти. Кто-то назвал шкипера Ульсена, но тот жил далеко за городом, а кроме того, был не шибко грамотный. Ну а если бы во главе банка стал сам консул Гордон Тидеманн? Но нет, у них достало такта его не спрашивать. Почтмейстер и начальник телеграфа отпадали, потому что в банке были те же самые присутственные часы. А из учителей никто и в подметки не годился Йонсену.
Правленцы долго раскидывали мозгами.
Тут кто-то возьми да и предложи редактора и издателя «Сегельфосского вестника» Давидсена. Давидсен? — переспросили остальные, прикинули и подумали, а почему бы и нет! Разумеется, он не мог представить никакого обеспечения, имущества у него — лишь две наборные кассы, но правление было в пиковом положении, они прямо обыскались директора.
— Нет, — замотал головой Давидсен.
— Вам положат такое-то и такое-то жалованье, — сказали ему.
Давидсен отказался.
Его спросили о причине отказа.
Причина та, что он несведущ в банковском деле.
Другие начальники и директора тоже были несведущи, однако ж их поднатаскали и обучили самому главному. Не такая уж это и хитрая наука, тем более все важные решения принимаются на правлении.
Это была отнюдь не плохая мысль — поставить Давидсена директором банка. На протяжении многих лет он писал и издавал в Сегельфоссе дельную газетку, а за все годы, что был членом уездной управы, проявил себя как человек старательный и толковый. Вообще-то говоря, народ недолюбливал и его самого, и его газету, хотя Давидсен нисколько не заносился и никуда не метил, а знай себе трудился в своем сарае, где вдвоем с шустрой дочуркой они выпускали по средам «Вестник». Дело худо-бедно, но шло, Давидсен изворачивался как мог, хотя все было непрочно и шатко. Его спросили, не будет ли это безответственно по отношению к себе, жене и пятерым детям, если он откажется от их предложения.
— Люди добрые, — ответил он, — я разбираюсь в банковских операциях не больше моей дочурки. Может, ей когда и доводилось зайти в банк с той или иной афишкой, но я там не был ни разу в жизни!
Только правленцы не отступались, они уже остановили свой выбор на Давидсене как наиболее подходящей кандидатуре. Даже адвокат Петтерсен и тот был согласен. Он предложил за разумное вознаграждение поднатаскать Давидсена, на что правленцы лишь улыбнулись и, поблагодарив, отказались. Зато они пошли и потолковали с консулом. Он в известной степени причастен к тому, что банк лишился директора, поэтому не возьмется ли он обучить Давидсена азам?
— С удовольствием! — сказал консул. В любое время. Он готов постоять с Давидсеном в банке несколько дней и объяснить, что к чему. — Когда мы приступим? Я могу пойти с вами прямо сейчас!
Нет, Гордон Тидеманн отнекиваться не стал.
Так что Давидсену теперь было не отвертеться. Но он оставил за собой право уйти без предупреждения, если увидит, что не справляется.
XXI
Давидсену сейчас было именно что не с руки начинать свое ученичество в банке: у него в сарае околачивался аптекарь Хольм и отнимал время, обсуждая пресловутое вечернее представление, устроителем которого он являлся.
В «Сегельфосском вестнике» была напечатана в этой связи чрезвычайно действенная и броская заметка, вернее, даже целая статейка. Под заголовком «Развлечение за деньги».
Дело оставалось за главным — программой. Поначалу она была гораздо короче, но, бесконечно совещаясь с Вендтом в гостинице, Хольм вносил в нее все новые и новые поправки, и, когда программа в итоге была отпечатана, она выглядела до того странно, что Давидсен сказал:
— Если это пройдет, считайте, аптекарь, вам повезло!
— Это все Вендт напридумал! — ответил аптекарь, сваливая на Вендта.
Конечно же, тут во многом была и его вина.
Хозяин гостиницы Вендт принадлежал к числу тех мужчин, в которых много женственного. Рыхловатый, почти безбородый, левша, с голосом, словно бы так до конца и не переломившимся, то глубоким и зычным, но чаще всего слишком писклявым для такого рослого молодца. Он умел стирать, шить и стряпать, имел доброе сердце, легко умилялся и проливал слезу. Несколько поколений назад, как и у многих в Бергене, в родословную его затесался голландский еврей. Хотя Вендту было уже пятьдесят пять, он жил холостяком.
