Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.
Здешний люд такой же, как и везде, только, может быть, менее скованный и более свободный. Однако же в сравнении с Маргитой и ее окружением он явно выигрывал. И когда Маргита время от времени принималась укорять мужа за дружбу с «жуликами и пропойцами», Заяц с нежностью вспоминал своих новых знакомых, которые, правда, могут харкать в реку, подшутить над приятелем, «замотать» должок и крепко выругаться при случае, зато чужды беспричинной враждебности и гадких низких помыслов и слов. Правда, и они могут быть мстительны и злы соответственно тому, как их выпестовала жизнь, но зато им свойственны внезапные порывы доброты, щедрости и благородства без всякого расчета и корысти. А это, даже случайно, совершенно невозможно в кругу Маргиты.
Год за годом, сначала под руководством Мики, а затем и самостоятельно. Заяц ближе знакомился с этим миром. Состав его был непостоянен и изменчив, как воды быстрой реки. Каждое лето здесь появлялись новые лица и исчезали старые: кто в поисках работы, кто на кладбище, а кто и в тюрьму. Исчезнувших неизменно поминали добром, а к новичкам относились недоверчиво, во всяком случае, в первый «сезон».
В стороне от модных купален, расположенных у «Шести тополей», и фешенебельных яхт-клубов и пляжей, куда в жаркие летние дни стекаются тысячи белградцев, центральную геометрическую точку берегового мира составляли безымянная купальня, выкрашенная в зеленый цвет и вынесенная далеко в воду, и рядом с ней на берегу низкая покосившаяся кофейня, обвитая вьюном и закрытая тенью высоких акаций. Здесь был «штаб» капитана Мики, отсюда Заяц отправлялся в свои скитания по берегу.
Купальню арендовал Станко Нешич — большой, высокий человек с выпяченным круглым животом, тонкими ногами, волосатой грудью, сильными руками, большой головой, небритой физиономией и веселыми озорными глазами. Все звали его «хозяин Станко», хотя и непонятно отчего и почему. В кассе по очереди сидели жена и дочь, за кабинами на берегу следил работник Йован, но прозвищу Франт, а сам хозяин целыми днями фланировал по берегу, исполняя таким образом основную часть «работы». С юрьева дня до дня святого Димитрия хозяин Станко одет в одно и то же. Костюм его состоял из длинных и широких черных купальных трусов, смахивающих на обрезанные шаровары, и соломенной шляпы без полей, напоминавшей соломенную феску. К этому добавьте неизменную цигарку в зубах. И это все. В таком виде обходит он причалы, хибарки и кофейни, толчется у чужих купален, подходит к компаниям купальщиков, закусывающих под деревьями у воды, перекрикивается и торгуется с рыбаками и лодочниками, проплывающими мимо.
Он был своего рода невыбранным и неназначенным, но всеми признанным главой, советчиком и судьей небольшой общины речного народа.
Промышлял он скупкой разного старья: лодок, моторов, холодильников, плит, шкафов, — словом, всякого деревянного и металлического хлама, который переделывал, а после перепродавал. Все расчеты Станко производил в уме. Бухгалтерия его была безукоризненно точной. Он никогда не ошибался. Но денег у него никогда не было. И если бы не его работящая жена, умевшая всеми правдами и неправдами прикопить какой-нибудь динар, не поднять бы Станко и той халупы, которая стояла на Саве. В редкие минуты благодушной откровенности Станко говорил:
— Все вы знаете Перу Стевчича, миллионера? Так вот, нас с ним в один и тот же день выставили из первого класса гимназии, и за дело мы взялись одновременно. И что ж, — сейчас он первый промышленник Белграда. Три дома имеет. Один на Гроблянской улице, шестиэтажный. Вы спросите, как это получилось? Очень просто. Прежде всего он метил высоко, а я по мелочам загадывал. Потом, что греха таить, я люблю выпить и погулять. Он — кирпичик, я — кружку пива; он — кирпичик, я — кружку пива; да и до вина я большой охотник, и до всего прочего. Сегодня так, завтра так, — и вот тебе, пожалуйста! Бог помогает нам обоим: мне — тратить, ему — копить. И что же? Меня все здесь хозяином величают, а его — скупердяем. Вот так-то дела обстоят!
У Станко своя философия, хотя много философствовать он не любит; на купальне его у самого входа приколочена табличка с надписью: «И это пройдет!»
Вначале это был обыкновенный картон, но после того, как купальщики, время и непогода привели его в полную негодность, Станко заказал белую эмалированную табличку с черной надписью. Порой новому посетителю купальни приходит в голову спросить, что, собственно, означает эта надпись. Станко чаще всего на это совсем не отвечает, взглянет только искоса, плутовски прищурив темные глаза, большие и круглые, в напускном изумлении и гневе. Хуже, если он решит ответить. Как-то раз один тощий, рыжий купальщик, говоривший с чешским акцентом, пристал к нему с расспросами, что должна обозначать «эта странная надпись».
— А то, что все проходит, — нехотя бросил Станко.
— Это всякому умному и так ясно.
— А это для дураков, которые спрашивают.
Ближайший сосед Станко — трактирщик Наум, светловолосый, полный и румяный македонец, всецело поглощенный делом и неразговорчивый. С мая по октябрь он не покидает своей кофейни, сколоченной из разномастных досок, летом перед ней цветут бархотки и вьются по веревке вьюны. Из кофейни на улицу вынесено с десяток столиков, покрытых скатертями, по воскресеньям до самого полудня безукоризненно белыми. Тут проводит Наум «сезон», приносящий ему неплохие доходы, между тем как жена его и семья остаются в городе, так как он «то и это никогда не смешивает». При всей своей немногословности иной раз и он не мог удержаться, чтобы не похвастаться сыном-студентом и дочкой-гимназисткой.
Другой сосед Станко и постоянный житель берега — Милан Страгарац, высокий, совершенно седой человек с длинными усами, правильными чертами лица и четким профилем. Милан человек замкнутый, передвигается с трудом, так как когда-то давно (никто точно не знает, когда именно и как) он потерял правую ногу и теперь у него протез. Обитает он в полуразрушенной халупе со своей рослой рыжеволосой женой. Он служил в речном пароходстве лодочником и рыбаком, а сейчас плетет сети, чинит инструмент, сидя под развесистым орехом, переросшим его ветхий дом. Поговаривают шепотком, будто Милан связан с полицией и является осведомителем, оттого-то и потерял ногу, а теперь, мол, получает пенсию за это. Но открыто об этом никто не говорит. Единственное, что вам, может быть, и удастся услышать после того, как вы пропустите по стопке ракии с кем-нибудь из береговых рабочих и заведете разговор о жизни, так это только:
— А, Милан… Его дело известное…
Но если вы вздумаете уточнить, что же это за дело, тут же и отопрутся:
— Да разве я что-нибудь говорю?
И лишь взглядом или жестом укажут куда-то неопределенно вдаль, где уж во всяком случае не бывает ничего хорошего и о чем не стоит и говорить.
Милан всегда хмурый, мрачный и скорее рычит, чем говорит.
Береговые обитатели, недолюбливая его за мрачный нрав и побаиваясь, предпочитают ему не перечить и не ссориться с ним, пусть и приходится поступиться при этом лишним динаром, даже хозяин Станко с ним любезнее и обходительнее, чем с другими. Можно сказать, что он больше выгадывает от своей мрачности и грубости, чем от ремесла.
Трудно определить, в чем заключалась сила этого тирана, но держится он так уверенно и с такой удивительной наглостью умеет навязать свою волю окружающим, что они привыкли принимать ее как нечто неизбежное и стараются ценою мелких уступок задобрить его, хотя и не могут завоевать его расположения или хотя бы избежать презрения, неизбежно распространяющегося на всех и вся.
Есть у нас такие люди. Их можно встретить повсюду. Не только в полицейских участках, жандармских казармах и провинциальных учреждениях, но и в других общественных местах; это и мелкие служащие, начальники и даже министры; попадаются они и в редакциях газет, и в учебных заведениях. Кому не знаком этот тип деспота и паразита, за мрачным и важным фасадом которых скрывается пустота? Чьи интересы, чье достоинство не было ими уязвлено! Кого не оскорбляла их надменность? Только тех, кто не живет и не работает вообще или кто сам такой же. Все остальные их прекрасно знают. Иногда под их началом целый край, иногда полк солдат или школьный класс, иногда один-единственный «референт» или три-четыре члена собственной семьи, а в случае Милана — несколько десятков квадратных метров убогого берега реки. Но основные принципы их существования всюду одинаковы.
От Милана Заяц и услышал однажды некоторые подробности о капитане Мике и его судьбе.
Спускались душные сумерки. Милан, но своему обыкновению, сидел на траве под орехом в окружении нескольких савских жителей. Распивали валевскую ракию, принесенную кем-то «на пробу». Заяц подошел незамеченным и стал позади собравшихся.
