Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня.
— Да на самом деле я здесь, брат, на Саве, живу, с водой и здешним народом.
Заяц, занятый своими мыслями и не замечавший ничего вокруг, осмотрелся внимательнее. Берег и в самом деле кишел людьми — купальщиками, рыболовами, рабочими, рыбаками, бродягами и прочим людом неопределенных занятий и неопределенного происхождения.
Он завернул сюда и на следующий день и нашел капитана; он сидел, словно изваяние, на том же самом месте и в том же самом блаженном настроении.
— Живу, брат, что твой помещик, — с ироническим нажимом произнося слово «помещик» и делая широкий жест рукой, сказал капитан. — Ни перед кем не в ответе. Приходи, когда хочешь, и рыбачь себе на Саве на здоровье, и рыбе от этого урон небольшой, и мне прибыль невелика, а все же приятно! Сживается человек с народом на реке. Я тут каждую лодку, каждую купальню, каждый плот, и дом, и кофейни вдоль всего берега как свои пять пальцев знаю. Подкрепишься где бог пошлет, там, глядишь, в картишки перекинешься, а потом и соснешь малость. Вечерком посидишь с друзьями, рюмочку пропустишь, рыбкой закусишь. Ни с кем я своей долей не поменяюсь! Так у меня и проходит семь-восемь месяцев в году. А настанет осень — я в свое село закатываюсь. Там тоже славно! Приходилось ли тебе слушать, как в печке потрескивают поленья, а на дворе дух захватывает от мороза? Весной я возвращаюсь в Белград и оседаю на Саве — и снова до осени.
Так говорил капитан Мика, может быть, слишком громко и пространно, чересчур подчеркивая свою беспечность и праздность, но Заяц ничего этого не замечал, переполненный счастьем обретения человека, проявившего желание сердечно и открыто с ним беседовать и радостно отзывающегося о жизни. Он не совсем понимал, что это за жизнь и что находит капитан в этой Саве! Но он видел перед собой здорового и явно довольного жизнью человека. И Заяц тотчас же подумал о своей жизни и о том, какая мысль привела его сюда. А капитан Мика, будто догадавшись об этом, схватил Зайца за плечо и энергично встряхнул его:
— А ты, брат, что-то больно исхудал. Правда, богатырем ты никогда не был, но, ей-богу, от тебя половина осталась!.. — говорил капитан своим громким голосом. (Иначе, видимо, он не умел говорить.)
У Зайца защемило в горле, глаза наполнились слезами, и впервые он ощутил острую потребность пожаловаться, но врожденная застенчивость и на этот раз взяла верх, и он неопределенно пробормотал:
— Да, так, знаешь… дела… заботы… У каждого…
— Полно, брат, что ты будешь на всякого там «каждого» равняться, пусть они идут, откуда пришли, а ты обзаводись-ка удилищем да крючками, снимай галстук и все это барахло и садись возле меня… Ну, не прямо тут, а чуть подальше, а то, чего доброго, рыбу распугаешь! Садись, говорю тебе, и увидишь, что с тобой сделают за неделю солнце и вода. Другим человеком станешь! Да еще каким человеком. Сейчас умные люди на Саве живут, поверь моему слову. А там… — И капитан махнул рукой в направлении серо-зеленого нагромождения прилепившихся друг к другу домов, образующих центр Белграда, но ничего не сказал, а только сплюнул в воду.
Заяц послушался не столько капитана, — на его взгляд, немного чудаковатого, — сколько подчинился неудержимой тяге к реке, к воде. Ибо с той самой минуты, как он присел рядом с капитаном на перевернутую баржу, он уже не мог противиться необъяснимо притягательной силе, имя которой — Сава.
Разумеется, на первых порах Заяц натолкнулся на яростное сопротивление Маргиты.
— Что это с тобой? Ты, кажется, совсем сдурел, на старости лет вздумал рыбаком заделаться, — выходила из себя Маргита, ибо ей ненавистна была всякая радость. — Где это видано, чтобы порядочные люди шатались по Саве и якшались там с картежниками и мошенниками!
«Какая удивительная способность во всем видеть только дурное и все поливать грязью! Откуда в ней это?» — думал Заяц. Впрочем, этот вопрос уже многие годы сверлил его мозг, но ответа он не находил. Не обошлось без скандала и при покупке рыболовных снастей и необходимой для реки одежды. Маргита чувствовала, что у мужа появилась в жизни какая-то радость, отравить и испортить которую было не в ее силах! Значит, он выходит из-под ее власти?! Это бесило ее. Сколько тут было шипения и брани, сколько хлопанья по необъятным бедрам, но Заяц, к ее удивлению, непоколебимо оставался при своем, храня спокойное упорство человека, готового все перетерпеть ради осуществления своей заветной мечты.
Может быть, у Зайца и не хватило бы твердости настоять на своем, если бы Маргита сама не ослабила поводья. Она продолжала поносить и его и Саву, но чувствовалось, что сопротивление ее сломлено. Очевидно, Кобра усмотрела какую-то выгоду для себя в затее мужа, хотя и непонятно какую. Маргита была из той породы женщин, которые мечут гром и молнии и перевертывают дом вверх дном, когда им что-то неугодно, но ни словом, ни жестом не покажут своего одобрения и согласия.
На следующий год Маргита совсем отступилась, хотя ворчала и бранилась по-прежнему, но скорее по привычке распекать его за все.
Так Заяц стал завсегдатаем Савы. Первые уроки рыболовной науки он получил от капитана Мики. Уроки были предельно лаконичны. Во всем большой оригинал, капитан ввел своего ученика в курс дела несколькими сжатыми советами, относящимися ко всему на свете, только не к предмету урока.
— Как я не педагог, так и из тебя рыболова никогда не получится. Да и вообще, разве рыба важна! Сиди, гляди на воду да «думай свою думку» (капитан обожал пересыпать свою речь покалеченными остатками русского языка, некогда изучавшегося им в Военной академии.) А надоест — бултыхайся в воду, освежись — и валяй дальше!
Зайцу стоило немалых усилий признаться в том, что он не умеет плавать.
— Э-хе-хе! — добродушно усмехнулся капитан Мика, не отрывая глаз от удочки. — Ну, ты и герой! Университеты кончал, сколько премудростей одолел, а плавать не научился, когда здесь, на Саве, каждый ребенок плавать умеет! Вот она, ваша наука! Главного-то вы и не учите. Выходит, толкни тебя сейчас в воду — ты и пойдешь на дно как топор, вместе со своей наукой и ученостью!
Но рыбная ловля и купанье в самом деле оказались здесь не самым главным, гораздо существеннее было то, что после встречи с капитаном Микой Заяц, обветренный и загоревший, открыл для себя Саву и жизнь на ней, приобрел привычку проводить время на берегу, у воды, приобрел размеренность в словах и движениях и отрешился от недостойной и страшной мысли, некогда приведшей его сюда.
В семье, правда, его положение нисколько не улучшилось, скорее даже напротив. Тяжкой безысходностью давило на него это бремя, но теперь его как бы легче было нести, ибо по крайней мере с апреля по ноябрь у него был другой мир — на Саве. Он вел теперь двойную жизнь: одну старую, опостылевшую — «домашнюю», другую — новую, прекрасную — «речную».
В первое же лето Заяц познакомился с другими завсегдатаями, однако ему потребовалось немало времени, чтобы войти в этот замкнутый и удивительный мир у реки. Поначалу Заяц всюду появлялся в обществе капитана Мики.
— Капитан Мика адъютанта приобрел, — усмехался береговой народ.
А Заяц, тенью следуя за своим другом, познавал неизведанную жизнь. Вскоре он стал предпринимать и самостоятельные прогулки.
Многие белградцы и не подозревают о существовании целого мира, простирающегося от железнодорожного моста вдоль савского берега вплоть до Чукарицы. А между тем здесь, на берегу реки, то обрывистом, то болотистом, местами выжженном солнцем, местами поросшем чахлой растительностью, а кое-где голом, рождалось, жило и умирало особое племя людей, кормившихся рекой.
Это племя, шесть-семь месяцев населявшее берег реки, делилось на две группы. К первой, самой многочисленной, относились белградские жители купальщики, рыболовы, гребцы; они приходят сюда заняться любимым спортом, поглазеть на женщин, поразвлечься или просто сбросить с себя городскую одежду, а вместе с ней и тяготы повседневной жизни и здесь, у воды, среди кустов и песка, отдохнуть от сковывающих условностей большого города. Ко второй, не столь многочисленной, принадлежат постоянные или сезонные береговые рабочие — рыбаки, лодочники, мелкие ремесленники, но большей части плотники и кузнецы, возчики, арендаторы причалов и купален, трактирщики, которые открывают в «сезон» свои убогие покосившиеся, кое-как залатанные и покрашенные заведения. И, наконец, бездомные бродяги, бездельники без определенных занятий и обязанностей.
Любопытное племя! Тут встретишь честных тружеников и степенных отцов семейства, молчаливых, скромных бобылей, а рядом с ними профессиональных контрабандистов и шулеров, развратников и сутенеров: есть среди них непьющие, а есть и завзятые пьяницы: есть скандалисты и убийцы, а есть и кроткие, как овечки простаки. Но всех их объединяет нечто общее, что позволяет им жить на Саве и Савой. Какой-то странный и тайный отбор выбросил людей из города на этот берег. Почти у каждого из них за душой неизведанные счеты с жизнью. И жизнь как правило, является их должником. Впрочем, каковы бы ни были эти люди и чем бы они ни занимались (а честно говоря, народ здесь со всячинкой), они как-то веселее, занятней, а иной раз привлекательней и беззлобней себе подобных с другого конца Белграда. Может быть, оттого, что они обретаются на воде, текучей стихии, которая многое смягчает и уносит, и под солнцем, придающим всему иную окраску. А они все время под солнцем, как в тропиках, потому что живут тут только в «сезон» и только им. Здесь нет настолько неграмотного человека, который не вставил бы это иностранное слово к месту и не к месту. Солнечная пора составляет продолжительность их тропической жизни. Зимой этот городок исчезает с генерального плана города. Большинство его жителей разбредается кто куда или забирается в свои берлоги. И труд этих людей, если они работают, и пороки и выходки бездельников, спекулянтов и кутил все это лишено угрюмой городской тяжеловесности, ибо освещено солнцем и совершается у воды, на мягком сыпучем песке, под трепещущими ивами на островах, на вольном открытом просторе, на свежем воздухе.
