Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
— Ты меня слышишь? — возмутился Зеведей, заметив, что жена отвлеклась. — Где ты блуждаешь?
— Слышу, — ответила Саломея и взглянула на него так, словно видела его впервые.
В это мгновение с улицы донеслись знакомые голоса, и Зеведей, взглянув на ворота, закричал:
— Вот они!
При виде человека в белом, идущего между его сыновьями по улице, Зеведей с набитым ртом бросился к дверям.
— Эй, парни, куда это вы идете? Почему не заходите в дом? Стойте!
— У нас дела, Зеведей, — ответил ему Петр, остальные были уже впереди.
— Какие дела?
— Очень сложные и серьезные, — рассмеялся Петр.
— И ты, Иаков, и ты?! — давясь непрожеванной пищей, закричал Зеведей.
— Попрощайся со своими сыновьями, Зеведей, — качая головой, промолвила Саломея. — Он забрал их у нас.
— И Иаков? — не в силах собраться с мыслями, повторял старик. — Но он же неглуп! Этого не может быть!
Саломея молчала. Да и что она могла ему сказать? Разве он понял бы? Забыв о еде, она подошла к воротам и стала смотреть вслед удаляющейся счастливой компании — они направлялись к царской дороге, ведущей к Иордану и дальше к Иерусалиму. Она подняла свою иссохшую руку и тихо, так, чтобы не слышал муж, промолвила:
— Да будет с вами мое благословение.
На выходе из деревни они встретили Филиппа, который привел на водопой своих овец. Он стоял на красном камне, любуясь своей тенью, колыхавшейся на голубовато-зеленых водах озера. Услышав на дороге хруст гальки, он обернулся.
— Привет! — закричал он, узнав путников. — Эй, вы что, не видите меня? Куда это вы?
— В Царство Божие, — ответил Андрей. — Пойдешь с нами?
— Скажи серьезно, Андрей. Если вы на свадьбу в Магдалу, я с вами. Если хотите знать, Нафанаил тоже меня приглашал. Он женит своего племянника.
— А дальше Магдалы ты не пойдешь? — спросил Иаков.
— У меня овцы, — ответил Филипп. — Кому я их оставлю?
— Отдай их Господу, — не оборачиваясь, сказал Иисус.
— Их съедят волки.
— Ну и пусть! — крикнул Иоанн.
«Боже милосердный, эти парни совсем сошли с ума», — подумал пастух и засвистел, сзывая отару.
А путники все шли и шли. Впереди все так же шел Иуда с кривым посохом — он спешил, ему не терпелось добраться до места, остальные же радовались и ликовали. Они свистели, подражая черным дроздам, и смеялись. И лишь Иуда с мрачным видом целеустремленно шел вперед.
— Иуда, скажи, куда мы идем? — догнав, тихо спросил его Петр.
— В Царство Божие, — ухмыльнулся рыжебородый.
— Перестань ты шутить, ради Бога, скажи мне, куда мы идем? Я боюсь спрашивать об этом учителя.
— В Иерусалим.
— Ой! Три дня пути, — схватившись за свои седые волосы, вскричал Петр. — Если бы я знал, я бы прихватил свои сандалии, хлеб, мех вина и посох.
Тут рыжебородый не сдержался и разразился хохотом.
— Бедный Петр, но шарик уже покатился и теперь его не остановишь. Попрощайся со своими сандалиями, хлебом, вином и посохом. Мы отбыли — ты еще не понял, Петр? — мы отбыли из этого мира, мы попрощались с этим морем и землей и взлетели! Но еще не поздно… — прошептал он в самое ухо Петру, — уйти!
— Как же я могу теперь уйти? — промолвил Петр, разведя руками. — Все стало безвкусным для меня, — он указал на озеро, лодки и оставшиеся позади хижины Капернаума.
— Понимаю! — кивнул рыжебородый. — Ну тогда хватит хныкать и пошли!
ГЛАВА 15
Первыми его учуяли собаки, залившись лаем. Вслед за ними с криками: «Он идет! Он идет!» — по улицам Магдалы пробежали дети.
— Кто идет? Кто? — спрашивали люди, открывая двери.
— Новый пророк!
На пороги домов высыпали женщины и старухи, мужчины побросали свои дела, немощные, ликуя, готовились ползти, чтобы прикоснуться к нему. Слава его уже распространилась по всем окрестностям Генисаретского озера. Припадочные, слепые и расслабленные, вылеченные им, разносили слухи о его силе и святости от деревни к деревне:
— Он прикоснулся к моим померкнувшим очам, и я увидел свет!
— Он велел мне отбросить костыли и идти, и я пустился в пляс!
— Полчища бесов пожирали меня. Он поднял руку и приказал им: «Выйдите вон и войдите в свиней!» И бесы тут же с визгом покинули меня и бросились к свиньям, пасущимся на берегу. Животные посходили с ума, начали кидаться друг на друга, а потом попрыгали в воду и утонули.
Когда до Магдалины долетела добрая весть о приходе Иисуса в Магдалу, она вышла из дома. С тех пор, как сын Марии велел ей вернуться сюда и не грешить, она ни разу не появлялась на улице. Она плакала, и душа ее очищалась этими слезами — они смывали прошлое из памяти: и позор, и радости, и ночные загулы, — она это должна была уничтожить, чтобы родиться заново. Первые дни она выла и билась головой о землю, но со временем покой снизошел на нее, боль отступила, исчезли мучившие ее кошмары, и теперь каждую ночь ей снилось, что Иисус входит в дверь, как хозяин дома, садится во дворе под цветущим гранатом. Что пришел он издалека, усталый и обиженный людьми. Что она греет воду, моет его святые ноги и, распустив волосы, вытирает ими его стопы. А он… он отдыхает, улыбается и разговаривает с ней. Магдалина никогда не могла припомнить утром, что он говорил, но просыпалась теперь всегда радостной и счастливой; в последнее время она даже начала что-то тихо напевать, так, чтобы не слышали соседи. И теперь, при криках мальчишек, что он идет, она вскочила, прикрыла свое знакомое многим, бесстыдно красивое лицо платком, так что остались видны лишь огромные черные глаза, и отодвинула засов, чтобы встретить его.
В тот вечер вся деревня бурлила. Девушки примеряли украшения и готовили лампы для свадебной процессии. Женился племянник Нафанаила — он был сапожником, как и дядя, — загорелый, круглолицый, как ребенок, с огромным носом. Невеста, укутанная густой вуалью, под которой поблескивали лишь глаза да серебряные серьги, сидела на возвышении в кресле у себя дома в ожидании, когда придут гости и девушки с зажженными лампами, когда раввин развернет Писание и благословит ее и когда, наконец, все уйдут и она останется одна со своим длинноносым мужем.
До Нафанаила тоже долетели детские крики, и он выбежал навстречу, чтобы пригласить гостей деревни на свадьбу. Он нашел их у колодца, где они присели передохнуть и утолить жажду. Перед Иисусом на коленях стояла Магдалина. Она уже омыла ему ноги и теперь вытирала их своими волосами.
— Сегодня женится мой племянник, — промолвил Нафанаил. — Будьте так добры, приходите на свадьбу. Будем пить вино из винограда, который я давил этой осенью у Зеведея. Мы много слышали о твоей святости, сын Марии, — обратился он к Иисусу. — Окажи честь, приди благословить молодую пару, чтобы они рожали сыновей во славу Израиля.
— Нам милы людские радости, — поднялся Иисус, — пойдемте, друзья, — он взял за руку Магдалину и помог ей встать, — пойдем с нами, Мария.
На душе его было радостно, и он двинулся вперед. Он любил праздники. Ему нравились сияющие лица людей, ему нравилось смотреть на женихов и невест, которым назначено поддерживать огонь в незатухающем очаге человечества: «Растения, птицы, звери, люди — все священно, — думал Иисус, идя на свадьбу. — Все они — Божьи творения. Зачем они живут? Во славу Господа! Так пусть же они живут во веки веков!»
Чистые юные девушки в своих белых платьях уже стояли у закрытой, богато украшенной двери. С зажженными лампами в руках, они пели старинные свадебные песни, прославляющие невесту, насмехавшиеся над робким женихом и просящие Господа благословить молодых. Начиналась свадьба, женился израильтянин, и два тела, которым суждено было соединиться сегодня, может, дадут жизнь Мессии… Жених задерживался, и девушки пели, чтобы скоротать время, в ожидании, когда он наконец появится, откроет двери и начнется обряд.
Но пока они пели, появился Иисус со своими спутниками. Обернувшись и увидев Магдалину, девушки резко оборвали песню и, покраснев, сбились в кучу. Что эта блудница делает здесь среди девственниц? Где старейшина? Почему он не выгонит ее? Свадьба испорчена!
Замужние женщины тоже с ненавистью уставились на нее; вся толпа гостей зароптала, и негодование волной прокатилось от закрытых дверей к Магдалине, которая сияла, как зажженный факел. Она стояла рядом с Иисусом, и ей казалось, что тело ее невинно, а уста никогда не целованы. Но вот толпа расступилась, давая дорогу маленькому старичку с красным носом — деревенскому старейшине. Он приблизился к Магдалине и, коснувшись ее своим посохом, сделал знак, чтобы она удалилась.
Руки, лицо, непокрытая грудь Иисуса горели от пропитанных ядом злобы взглядов. Он чувствовал, что все тело его пылает, словно в него вонзаются тысячи невидимых шипов. И переводя взгляд со старейшины на честных жен, ухмыляющихся мужчин и краснеющих девиц, он лишь вздыхал. Сколько еще глаза людские будут оставаться слепыми, не давая увидеть людям, что все они братья?
