Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл. Новые письма
от меня, твоего супруга,
Менахем-Мендла
Главное забыл. Я рассчитываю, если Бог даст дожить, на обратном пути, после конгресса то есть, заглянуть в Касриловку, чтобы повидаться с тобой и с детьми, чтобы они были здоровы, и со всем семейством, ненадолго, конечно, на несколько дней, я ведь себе не принадлежу. Но приеду я не прямо из Вены, я должен прежде побывать в нескольких больших городах: в Егупце, в Одессе, в Москве, в Риге и тому подобных местах[416]. Хотят, чтобы я там выступил с лекцией о моих проектах, посвященных Анголе и Земле Израиля. Не бесплатно, понятное дело. Наоборот, обещают мне златые горы. Меня, пишут они, удовлетворят наилучшим образом, не говоря уж о том, что возместят все расходы. Это был бы неплохой план, честное слово, я бы мог побывать со своей лекцией повсюду, во всех городах. Считая, что у нас семьдесят шесть губерний[417], по десять городов в каждой, это уже семьсот шестьдесят городов, без маленьких городков и местечек, эти я в расчет не беру, в каждом городе должна быть на худой конец хоть сотня евреев, вот и выходит по меньшей мере семьдесят с чем-то тысяч рублей — это бы мне не повредило и добавило бы к моим писательским заработкам лишний рубль, а как ты полагаешь?
Вышеподписавшийся
(№ 193, 2.09.1913)
36. Менахем-Мендл из Варшавы — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку.
Письмо двадцать первое
Пер. В. Дымшиц
Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!
Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Господи, нахожусь в добром здоровье, благополучии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!
Затем, дорогая моя супруга, да будет тебе известно, что у меня уже есть заграничный губернаторский паспорт[418] — думаешь, так уж легко получить еврею губернаторский паспорт? — и, если на то будет воля Божия, без опоздания, завтра вечером или в худшем случае послезавтра утром, если, не дай Бог, не случится чего-нибудь чрезвычайного, я уезжаю прямиком в Вену на конгресс. Представляю, что там начнется, когда сионисты узнают о моем плане аренды Земли Израиля. Доныне любой сионист полагает, что он уже тем осчастливил еврейский народ, что стал сионистом, а если уж он заплатил шекель[419] или купил акцию[420] — все, он выполнил свой долг. А уж если кто-нибудь из них пообещает поехать в Землю Израиля и купить там участок, тут уж и говорить не приходится — такому человеку цены нет! Сколько ни пиши о нем в газетах — все ему мало. Он бы хотел, чтобы все евреи со всего света поднесли ему золотую медаль весом в пуд. Потому что это же не шутка, человек пожертвовал собой, покинул страну, где все его так любят, все его обожают, все его уважают и дают ему все права, и ему, и детям его, и детям детей, — как же таким не восхититься? Нет, дорогая моя супруга, если только пойдет дело с моим планом аренды Земли Израиля, ты увидишь, что все евреи станут сионистами и все поедут в Землю Израиля, кроме разве что закоренелых антисемитов, или калек, которым с места не сдвинуться, или уж прямых выкрестов. Потому как, рассуди сама, кто же, например, откажется от такого? Тебя берут и отвозят в твою страну, в твою собственную страну — на твою, Боже мой, батьковщину! — и селят тебя, и дают тебе жилье, и покупают тебе скотину и машины в рассрочку с помесячной выплатой, все что нужно — полное хозяйство! — берите, прощенья просим, и сейте себе зерно или сажайте себе виноградник, и при этом тебе говорят: «Господин хороший! Все для вас готово: обзаведитесь фермой, держите молочный скот, разводите кур, гусей, уток». Нет, нужно быть совершеннейшим сумасшедшим, что бы сказать: я, дескать, буду лучше три раза в день, не считая ужина, подыхать с голоду, лишь бы пребывать в Касриловке!.. Осталось только выяснить: как кошке перебраться через речку?[421] То есть как собрать миллионы, не сглазить бы, евреев и переправить их с женами и детьми, с перинами и с пасхальной посудой на новое место? Ну и ребенку ясно, что такое сразу не делается. За один день ничего не построишь, людей следует переселять и селить потихоньку, полегоньку, по одному. Сперва поедут, ясное дело, люди зажиточные, наши «великие» — Бродские, Высоцкие, Гинцбурги и Поляковы вместе с Гальпериными и Зайцевыми[422] и прочими нашими миллионщиками, затем богачи поменьше, затем обыватели средней руки, затем простой народ: ремесленники, синагогальный причт, разорившиеся и просто бедняки. Жизнь — это рынок, и белый свет — это ярмарка. Так же как в лавке, где есть все что угодно, так же как на ярмарке, где ведут торговлю всем — от скота до всякой всячины, так же и в обществе. В государстве должно быть все. Коль скоро там есть богачи, толстосумы, миллионеры, там должны быть и бедняки, нищие, неимущие. Потому что если не будет бедняков, на что тогда богачи? С другой стороны, ты, верно, скажешь: а на что нам сдались богачи? Я совершенно с тобой согласен. Я, уж поверь, ничего не имею против того, чтобы у них забрали все их миллионы и разделили среди бедняков так, чтобы всем вышло поровну. Одна беда, нужно ведь у них, у богачей то есть, спросить согласия, а они, богачи, не согласятся ни в коем случае. Наоборот, чем больше у миллионера миллионов, тем ему их еще больше хочется. Он бы так и проглотил всех миллионеров и все миллионы со всего света! На том этот свет и стоит с самого своего сотворения. Я в грош не ставлю тех, кто хочет меня убедить и приводит тысячи философских доказательств того, что настанет время, когда все люди станут братьями и не будет ни богатых, ни бедных. Ослы! Они не знают того, что наш Исайя сказал это тысячи лет тому назад, да что с того? Он-то сказал это с «ежели»: вегоё, — так говорит пророк Исайя, — и будет, дескать, беахарис гайомим[423], то есть когда, дескать, придет Мессия…
Короче говоря, теперь у нас с эмиграцией, с переездом кучи евреев в Землю Израиля то есть, дело решено. Осталась снова та же самая беда: деньги! Караул, скажешь ты, где же взять столько денег? Должен тебе напомнить, дорогая моя супруга, о том, о чем я тебе уже писал в одном из моих предыдущих писем, а именно о том, что против этой беды у меня есть средство — акции. Тебе следует знать, что человек, будь он хоть величайший миллионер, даже Ротшильд[424], не в состоянии начать дело в одиночку, без компаньонов, акционеров то есть. Глупенькая! Самые большие займы, которые Ротшильд давал царям, он никогда не давал в одиночку, только с компаньонами. То есть, говоря о деле, цари, конечно, говорят с Ротшильдом! И, договариваясь о прицентах, договариваются-таки с ним. Но когда дело доходит до дела, до денег то есть, притаскивают Блехредера с Мендельсоном[425] из Берлина и реб Енкла Шиффа с Вандербильтом из Америки и прочих «шораборов» и «левиафанов»[426] биржи и устраивают общее собрание в Лондоне, во Франкфурте, в Вене или в Париже, и Ротшильд встает и говорит так: «Детки! Такое-то и такое-то царство, — говорит он, — нуждается в займе во столько-то миллиардов на такой-то и такой-то срок и под такие-то и такие-то проценты. Если вы, — говорит он, — согласны на акции, на партнерство то есть, я даю два с половиной миллиарда, а остальное даете вы, договорились? Коли так, — говорит он, — в добрый час…» Так произносит Ротшильд свою проповедь. И если это дело выгодное, так что, кроме прицентов, можно еще кое-что отхватить, то встает Вандербильт из Америки и обращается к Ротшильду так: «Скажите, прошу вас, что с вами, пане Ротшильд, что это вы так разошлись и забрали себе лучший стих из „Ато-орейсо“[427], — говорит он, — что ж вы выделили себе жирный кусок, половину, а другую, — говорит он, — оставили нам, беднякам? Да знаете ли вы, — говорит он, — что я, Вандербильт, могу сам поднять весь этот заем, все пять миллиардов?» Отвечает ему Ротшильд вежливо, дипломатично: «Я, — говорит он, — верю, герр Вандербильт, что вы, с вашими аппетитами, можете проглотить пять раз по пять миллиардов. Но вам не следует забывать, — говорит он, — что у нас в Торе сказано: „чтобы жил брат твой с тобою“[428], а на вашем английском языке, — говорит он, — это значит: „Lebett und leben lassen“…»[429] Сердится Вандербильт — он-то христианин, — почему этот еврейчик, Ротшильд то есть, учит его манерам? Опять-таки он, Вандербильт то есть, отвечает ему, тоже вежливо и тоже дипломатично, что, хотя, дескать, и не имеет чести быть евреем, как Ротшильды, тем не менее он, дескать, не хуже ихнего знает, что в еврейской Торе, в Библии то есть, сказано. А что до аппетитов, дескать, то, по его мнению, они, Ротшильды то есть, в этом ему, Вандербильту, не уступают. Неплохо отбрил! Ротшильд, конечно, не может вынести такой шпильки. Париж, понимаешь ли, — не Москва, и Ротшильд не привык выслушивать колкости, так что он хочет ответить Вандербильту с еще большей язвительностью. Но там ведь находится реб Енкл Шифф из Америки, человек умный и красноречивый, он — раз — и разнимает их, одного туда, другого сюда, тихо! И примиряет их: «Всем поровну…» Усвоила? Ты небось думаешь, что на этом все кончилось? То есть они разделили акции, выложили деньги, и до свидания? Ошибаешься! Деньги-то они дали, но тут же и вернули их, а как это? Очень просто. Каждый из них, из этих «шораборов» и «левиафанов» то есть, поехал к себе домой и распустил слух, естественно через газеты, что он такому-то и такому-то царству дал немаленький заем, вкусный, сладкий, что-то необыкновенное! И начинается восхваление этого царства, и самое-то оно прекрасное, и финансы-то его прочней железа! На бирже заваривается каша, и все начинают подписываться на эти акции и расхватывать акции как горячую лапшу. А акции — это такая штука, что как только о них кто-то спросит — сразу растут в цене! И вот таким-то образом акции расхватали и разобрали до последней, так что у Ротшильда не осталось ни одной, можно сказать, ни на понюх табаку!
