Божена Немцова - Карла
— Ну и глупо, что она девочка.
— Да что ты, кум, неужто тебе хочется, чтобы у меня был мальчик? То-то была бы мне радость превеликая! Я бы парня в лучшем виде вырастила, а у меня бы его потом забрали в солдаты, и он бы там умер.
— Так ведь не все умирают... это самое... я вот не умер.
— Это же ты, тебе все нипочем, да ведь не все такие, как ты!
— Ты что, кума... это самое... имеешь в виду? — рассердился Барта и накрутил ус на палец.
— Что имею в виду? Ничего. Если бы покойный Драгонь был таким, как ты, сидел бы и он сейчас тут с нами, — ответила на это Маркита. Она частенько дразнила Барту, но сердить его не хотела.
— Вот и я про то же, — сразу подобрел Барта. — Будь у тебя мальчик, я научил бы его делать артикул[5], он бы его знал... это самое... как «Отче наш».
— Отвяжись-ка ты со своим артикулом, я о нем и слышать-то не хочу! Слава богу, что у меня девочка! — Так обычно заканчивались их споры по этому поводу.
Как только наступал вечер, Барта отправлялся в дом старосты, а в воскресенье приходил туда сразу же пополудни. Односельчане собирались, чтобы потолковать о том о сем, летом устраивались во дворе под деревьями, зимой проводили время в доме. А когда темнело, всей компанией шли в трактир попить пива, сыграть в кости.
Больше всего Барта любил рассказывать, как было в армии и об артикуле. Один старый крестьянин всегда возражал ему, приводя каждое воскресенье один и тот же довод:
— Артикул нам ни к чему. Когда с французами война началась, забрали нас спешно, кого где нашли. Ружья нам дали, а мундиры нет. Стали артикулу учить. Пан офицер, что учил нас, был немец. Не понимали мы его, он потому нас ничему не научил. Очень с нами мучался да все жаловался, мол, у этих, которые в красных шапках, головы дубовые, потому он выучить их ничему не может. Ну, дошло до дела. Парни наши похватали ружья за стволы и стали молотить врагов, да как молотили! Эх, видели бы вы, люди добрые, эту заваруху! Где только красная шапка появлялась, французы —ноги в руки и драпать! Наш дорогой офицер поглядел на нас и сказал: «Я и не знал, что вы так умеете драться». А мы ему в ответ: «Это, пан офицер, по-нашенски!»
Хотя односельчане этот рассказ уже сто раз слышали, он им все равно нравился и всякий раз они гордились земляками и одобрительно кивали рассказчику. Тем не менее Барта оставался при своем мнении и защищал обучение артикулу.
Когда же он оказывался в женском окружении, его донимали сватовством, предлагали разных невест, на что он отвечал: «Зачем ходить мне к Барборе, коль есть все на своем дворе?»
Милота же попал в самую точку, когда однажды завел разговор о Марките.
— На ней бы я женился... она знает, что я ее люблю, и женщина она хорошая. А девчонку... это самое... я люблю чертовски, — сказал Барта и стал так усердно гладить усы, что цеплял пальцем подбородок.
— Ну что ж, тогда я замолвлю за тебя слово, надо думать, она не откажется, парень ты стоящий да и обеспеченный.
— И я думаю, что стоящий, — сказал Барта, гордо выпячивая грудь. Милота пообещал прийти к нему на следующий день с ответом. Наутро Барта проснулся раньше обычного, убирая комнату, он то и дело останавливался, в задумчивости поглаживал усы пыльной рукой, а темно-серые глаза его светились радостью. Кто знает, какие мысли проносились у него в голове? В тот день он даже забыл взглянуть на кафтан турка и вместо того, чтобы вырезать сердечко на прялке, вырезал его на ложке.
После обеда в дверях появился Милота и без обиняков выложил ему чистую правду:
— Вот что, брат, из этой тучи дождя не будет! Маркита не хочет ни тебя, ни кого-либо другого. Никогда не знаешь, чего этим бабам надо.
— Да знал я, что так выйдет, — проворчал Барта, трижды накрутив ус на палец. — Милота, ты... это самое... понимаешь, не распускай язык...— попросил он чуть погодя.
— Правильно! Не принимай близко к сердцу и забудь, — утешал его Милота.
Несмотря на утешение, Барта два дня накручивал усы. Когда же на третий день он взглянул в зеркало и увидел, что они торчат у него, как клыки, стал гладить их книзу. Приглаживал целый день, а вечером отправился к старосте. Маркита стояла на завалинке и сыпала курам зерно. Она ласково поздоровалась с ним, подала руку и сказала:
— Пусть все останется как было.
— Ну что ж, пусть так и останется, — ответил Барта, пожал ей руку и вошел в дом. С той поры они никогда больше не заводили речь об этом, а спустя какое-то время ни одной бабе даже в голову не приходило спрашивать у Барты, когда он женится. Всем было известно, что он твердо ответит: «Когда над очагом моим взойдет звезда».
IV
Каждый год понемножку подрастают елочки в соседнем лесу и, как елочки, год от года подрастали Карла и Гана. Они были очень дружны, и в деревне про них говорили «двойчата», потому что даже одевали их одинаково: на красных юбках ленты одного цвета, одинаковые фартучки и пояса, белые полоски девичьих веночков, повязанных над лбом, были вышиты синим, красным и черным шелком. Волосы у каждой заплетены в одну косу с красным бантом на конце, а второй завязан на затылке. Так их одевали, когда они с Маркитой отправлялись в костел или же когда она брала их с собой на посиделки, а так каждый день они ходили босиком, в темных юбчонках, в рубашках с длинными рукавами и воротниками, застегнутыми на булавки. Веночки же носили всегда.
Карла уже два года пасла гусей и делала это с большим удовольствием. Каждый день рано утром, позавтракав, она клала в мешок по куску хлеба себе и Гане, взяв подружку за руку, шла с хворостиной выпускать гусей. Птицы с гоготом разлетались по двору, но стоило Карле их покликать «гай, гуси, гай, гай», как они собирались и вперевалку шагали за нею на пастбище.
Когда на пастбище собирались все пастушки и пастухи, там становилось весело. Они пели, играли в «солнышко» и в «водяного», в «бедного солдата», в жмурки и во всякие другие игры. Бывало, усядутся все в кружок и кто-нибудь постарше рассказывает байку, тут же сочиненную.
Барта, когда бывал в поле, частенько заглядывал к ним, учил делать артикул, чему всегда были рады мальчишки. При этом обычно присутствовала Карла, и ее, как девочку и свою любимицу, Барта всегда назначал офицером. Но, как только про это узнала Маркита, обоим влетело как следует.
— Чертова девка, один ветер в голове! — выругала она дочку. А Барте сказала: — Ты с мальчишками играй, а девчонку мне муштрой не порть.
Тот стал крутить усы и ушел, словно его холодной водой окатили. Но когда он снова заглянул на пастбище и мальчишки стали просить, чтобы он их учил приемам, обойтись без Карлы солдат никак не мог, потому что она всегда была у него главным героем и самой способной ученицей.
Барта учил ее не только делать артикул, но и вырезать прялки, мешалки, поэтому много свободного времени на пастбище она провела с пользой.
Зимой Карла с остальной ребятней ходила учиться в деревню Медаков, где находились костел и школа. Две горы отделяли Медаков от Стражи. Не раз случалось идти в метель и бураны, в туман, когда впереди на шаг ничего не было видно, но Карла так хорошо знала дорогу, что могла туда добраться с закрытыми глазами.
Карла училась в школе уже третью зиму, когда жена Милоты привезла Гане с большой ярмарки доску, на которой черным по белому были обозначены все буковки, а над ними нарисован петух. Петух понравился Гане больше всего. Получила она также сумку, украшенную пестрыми лоскутками.
— Можешь теперь и в школу идти, — сказала мать, отдавая ей доску и сумку, — читать научишься.
Услышав, что вместе с Карлой она будет ходить в школу, Гана запрыгала от радости.
Карла рассказывала ей, как хорошо в школе, особенно когда пан учитель выйдет из класса, а мальчишки начинают прыгать по партам. И как здорово бывает идти домой через лес, где мальчишки ломают еловые лапы, а девчонки съезжают на них с горы.
— А когда Петр сталкивает меня в снег, я леплю снежки и, бывает, так его отделаю, что иногда даже шишек набью, — завершала свой рассказ Карла, а Гана слушала про геройские дела школяров не мигая, затаив дыхание.
Жена Милоты отдала Гану под охрану Карлы. Петр в ту зиму в школу уже не ходил, так что приводила ее домой Карла. Однажды лишь случилось приключение: Гана оступилась с тропинки в канаву, растянула ногу и не могла на нее ступить. Карла взяла ее на спину и донесла до самого дома. Маркита над больным местом пошептала, помазала черной мазью, и к утру все прошло.
