Божена Немцова - Карла
— Гана, тебе-то лучше знать, скажи нам, как оно на самом деле? — она отвечала:
— Откуда я знаю!
— Ну как же, вы вместе спите, вместе одеваетесь.
— Не спим мы вместе и не одеваемся. Какая бы Карла ни была, я с нею дружила и буду дружить.
В конце концов к этому привыкли и вспоминали все реже. Большинство, однако, осталось в убеждении, что какой-то порок в Карле есть.
V
Жатва позади, скошены овес и отава. Полотно девушки отбелили, перья ощипали. Настали длинные, с туманами вечера, «на белом коне приехал Мартин»[6], пришло время зимних посиделок.
Хозяйки готовили себе и прислуге пеньку для пряжи на летнюю одежду мужчинам, на веревки, на мешковину. Старухи запасали кудель для грубой ткани, девушки же заправляли прялки мягким льном, чтобы получились тонкие прочные нити, из которых потом сами и ткали.
У Барты хорошо пошла торговля прялками. Каждый парень, который решался подарить девушке прялку, что считалось публичным признанием в любви, покупал ее обязательно у Барты, потому что никто, кроме него, не умел так искусно украшать. И каждый из парней старался послать своей девушке по возможности самую красивую прялку.
Первую неделю посиделки проходили в доме у старосты. Под вечер Карла достала с чердака прялку, вырезанную из дерева сливы, украшенную цветочками, птичками, сердечками и всякими узорами из олова.
На прялку она накрутила белоснежного льна и красиво обвила ее красной гарусной ленточкой. Кончик ленты закрепила булавкой, у которой головка была из искусственных гранатов в виде розы с двумя желтыми железными листочками. В лен воткнула веретено, а на него насадила красное яблоко. Выглядело все это очень красиво.
Карла любовалась своей рукотворной красотой, когда в дверях появилась Маркита.
— Чья это прялка? —спросила она у Карлы.
— Разве вы не узнаете ее, мама? Это та, что я летом сделала.
— Значит, ради нее ты лучину жгла и глаза себе портила, да? А зачем же ты для себя ее так разукрасила? Ведь ни у одной хозяйской дочки такой не будет, а ты батрачка. Не показывай ее, скажут еще, что ты хвастаешься перед подругами, — сказала мать.
— Так ведь я не для себя ее украсила. Я подарю ее Гане!
— Ты что, спятила? Это неприлично, парни засмеют вас! Оставьте это им, — выговаривала ей мать.
— Уж меня-то как-нибудь не высмеют, а то я им скажу кое-что. Гана пока никого из парней не любит, почему бы ей не взять эту прялку? Ну, возьмет она ее, так кому какое до этого дело?
— Хозяйка для нее жениха присмотрела, Томаша Косину, который на обмене[7] в Германии. Он летом вернется. Только про то никто не ведает, и ты знай, да помалкивай, даже Гана знать не должна, — предупредила Маркита.
Карла даже опешила.
— И все-таки я подарю! А не возьмет, так брошу в печку! — крикнула она и схватила прялку.
— Богоматерь Клатовская! Чем дальше, тем больше ты становишься дикарем, что же из тебя потом будет! — вздохнула Маркита.
Карла через двор побежала с прялкой в дом. Гана была в горнице одна, расставляла скамейки для прях.
— Вот это да! До чего же красивая прялка! Кто тебе ее прислал? — спросила она Карлу, любуясь прялкой с нескрываемым удовольствием.
— Мне ни от кого не надо, это тебе!
— От кого? — спросила Гана удивленно и отдернула руку от прялки.
— Да бери же, я ее тебе дарю. Я же знаю, что парня у тебя нет, ну, вот я и сделала тебе прялку сама. А лен на ней тот, что мы сеяли, пололи и дергали.
— Ах боже, что за радость ты мне доставила! — воскликнула Гана, и глаза ее при этом засияли от счастья. — Такой прялки не будет ни у кого... Слушай, Карла, а что я скажу, когда меня спросят, кто мне ее подарил?
— А ты не говори, пусть ломают голову. Никто не угадает, а нам будет смешно.
— Но маме-то я должна сказать?
— Как хочешь.
— Не дело вы затеяли, так нельзя, — отругала их жена Милоты, однако на просьбу Ганы никому не говорить, от кого прялка, пообещала, что пока посиделки не кончатся, не скажет.
Пришли девчата, принесли с собою прялки, кто совершенно новенькую, кто прошлогоднюю. Каждая хвалила свою, но когда увидели прялку Ганы, долго рассматривали ее и удивлялись.
— От кого? От кого? — со всех сторон сыпались вопросы, но Карла сказала:
— Вам этого знать нельзя.
— Так ведь мы все равно увидим, — сказали девчата, намекая, что скоро придут парни.
В железные гнезда, подвешенные к потолку, вставили горящие лучины, девушки уселись в кружок на скамеечках и лавках, перекрестились и принялись прясть и петь песни.
Вскоре подошли парни. «Теперь-то мы узнаем, кто кого любит», — подумали девчата.
Каждый парень, у которого была избранница, садился либо рядом, либо за нею. Те, у кого милых не было, остались посреди кружка, меняли догоревшие лучины, ходили от веретена к веретену, рассказывали сказки, а некоторые помогали хозяину лучину щепать.
К Гане с одной стороны подсела Карла, а с другой — Петр. Это удивило и парней, и девчат, ведь они рассчитывали узнать, кого же себе выбрала Гана. Спросили Петра, но тот ничего не знал. Девушки стали допытываться у Карлы, но она держалась загадочно, так что никто ничего не узнал. И все посиделки Карла пробыла рядом с Ганой, словно караулила ее, поэтому ни один из парней не посмел подсесть к ней, опасаясь Карлы, которая могла так высмеять, что перед девчатами стало бы стыдно.
Наступили рождественские праздники, и посиделки кончились. Веселье началось девичьей колядой[8].
Жена Милоты напекла для девочек гнетанок, вкусных, прямо таявших во рту лепешек на сметане и масле с изюмом, орехами и корицей.
— Кого же мы будем угощать ими? — спросили друг друга девушки, получив каждая по одной для своего парня.
— Мы сделаем так: твою съедим пополам, а мою я отдам Петру, — решила Карла.
Гана, как всегда, с нею согласилась.
После полудня на деревенской площади собралась вся взрослая молодежь и дружно с песнями отправилась в Медаково. На девушках были суконные курточки и красные платки.
День выдался солнечный, но морозный, обильно выпавший снег скрипел под ногами, а разбросанные по холмам деревни, казалось, были занесены по самые крыши. Парни валяли друг друга в снегу, двое прихватили с собою санки и катали на них девчат с гор. Гана же все время старалась быть рядом с Карлой.
— До чего все-таки зимой печально! — сказала Гана, оглядывая занесенное снегом пространство и темневшие зеленью леса. — Ни травинки не видно, ни птички не слышно, ни лесного шума.
— Все спит! — заметила ей на это Карла и тряхнула стоявшую у дороги пихту, ветви которой провисли под тяжестью снега.
— Видно, потому мне и не хочется петь, когда зимой я иду через поле. А летом — всюду зелень, в поле, в лесу весело, и не хочешь да невольно запоешь.
— И мне тоже летом весело. А как же должно быть хорошо там, где все время тепло и круглый год лето, как в той земле итальянской, про которую нам вчера рассказывал Барта.
— И все-таки я бы не хотела там жить, даже если бы меня кормили булочками и в золото наряжали, — задумчиво сказала Гана.
— А вот я бы хотела свет повидать! — ответила ей на это Карла.
— Да ты только поднимись на Перси пресвятой Девы Марии[9] и увидишь край света!
— Э, нет, девонька, Барта рассказывал мне как-то, что свет очень большой, даже если пройдешь во сто крат дальше, чем до Клатов, все равно по всюду будут земли да моря, и так без конца.
— Вот видишь, куда тебя может занести. Никто тебя там не знает, никто тебе там «здравствуй» не скажет. Ты даже и не думай об этом. Лучше, чем у нас, нигде нет. Я бы даже в Пажежницы жить не пошла, — кивнула Гана в сторону деревни, до которой было меньше часу ходьбы.
— А что, если бы тебя посватал парень из Пажежниц?
