Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
— Да, конечно, — поддакнул Керн. Ему было жарко, и он с удовольствием выпил бы стаканчик виноградного сока, который стоял перед Оппенгеймом на каменном столе. Но у того и в мыслях не было предложить Керну выпить. Он задумчиво смотрел в прозрачную даль.
— А тюрьма… Замок… Террасы… Вам, конечно, все это хорошо известно, не так ли?
— Не очень хорошо. Больше с внешней стороны…
— Вот как, мой дорогой юный друг? — Оппенгейм с упреком посмотрел на Керна. — Не познакомились с такими вещами? Ведь это шедевры немецкого барокко. Вы что-нибудь слышали о Даниэле Поппельмане?
— Конечно, слышал! — Керн не имел ни малейшего понятия о мастере барокко, но он хотел понравиться Оппенгейму.
— Ну, вот видите! — Оппенгейм откинулся в своем кресле. — Вот какова наша Германия! Другой такой не будет!
— Конечно, не будет! И это очень хорошо…
— Хорошо? Почему хорошо? Что вы имеете в виду?
— Все очень просто. Это хорошо для евреев. Иначе мы бы все погибли…
— Ах, вот оно что! Вы — в политическом смысле… Все бы погибли! Все бы погибли! Слишком громкие слова! Поверьте мне, сейчас совсем не так уж плохо, как говорят. Я знаю это из надежных источников… Сейчас совсем не так плохо!
— Вот как?
— Да, да! — Оппенгейм нагнулся вперед и доверительно зашептал: — Между нами говоря, евреи сами виноваты во многом из того, что сейчас происходит! Это говорю вам я, а я знаю, что говорю! Многое, что они делали, совсем не нужно было делать! В этом я кое-что понимаю…
«Сколько он мне даст? — подумал Керн. — Хватит ли мне этого, чтобы добраться до Берна?»
— Вспомните, например, восточных евреев, переселенцев из Галиции и Польши, — продолжал Оппенгейм и выпил глоток виноградного сока. — Разве нужно было их всех впускать? Что нужно было всем этим людям в Германии? Я тоже придерживаюсь политики правительства. Евреи есть евреи, так было всегда! Но что общего между грязным торговцем в сальном кафтане и с пейсами, с одной стороны, и старой буржуазной еврейской семьей — с другой? Семьей, которая живет оседло уже столетия?
— Одни переселились раньше, другие — позже, — ляпнул Керн, не подумав, и тут же испугался — он ни в коем случае не хотел разозлить Оппенгейма.
Но тот был слишком углублен в свою проблему и даже не заметил промаха Керна.
— Одни ассимилировались, превратились в знатных, почетных, равноправных в национальном отношении граждан, а другие — просто переселенцы из других стран! Вот в чем все дело, мой дорогой! И что прикажете делать с этими людьми? Ничего, совершенно ничего! Пусть бы и жили себе в Польше!
— Но их там тоже не хотят…
Оппенгейм широко развел руками.
— Но какое это имеет отношение к Германии? Ведь это совершенно другой вопрос! Нужно быть объективным! Ненавижу, когда люди все пытаются свалить в одну кучу. О Германии можно сказать все, что захочешь, — вот этим и занимаются люди, которые живут вне Германии. И они кое-чего достигают. Уж с этим-то вы должны согласиться, Не так ли?
— Конечно…
«Двадцать франков, — подумал Керн. — На них можно прожить четыре дня… А может быть, даст и больше».
— Ну, а то, что какому-нибудь человеку или определенной группе людей приходится тяжело, — Оппенгейм тихонько засопел, — это объясняется жесткой политической необходимостью. Политике на высоком уровне чужда сентиментальность. И мы должны это принять как должное…
— Конечно…
— Понимаете, народу предоставляется работа, — продолжал Оппенгейм. — На высоту поднимается национальное достоинство. Разумеется, не обходится без перегибов, но так всегда бывает вначале. Вы только посмотрите, каким стал наш вермахт! Это нечто особенное! Внезапно мы снова превратились в полноценную нацию! Народ без большой и боеспособной армии — это ничто, абсолютное ничто.
— В этом я мало разбираюсь, — сказал Керн.
Оппенгейм искоса посмотрел на него.
— А вы должны разбираться! — сказал он и поднялся. — Именно потому, что вы живете за границей. — Он прихлопнул комара и тщательно его растер. — И нас снова начинают бояться. А страх — это все, поверьте мне! Только запугав людей, можно от них чего-нибудь добиться.
— Это я понимаю, — заметил Керн.
Оппенгейм выпил виноградный сок и сделал несколько шагов по саду. Внизу, словно голубая и упавшая с неба огромная вывеска, блестела вода озера.
— Ну, а как лично ваши дела? — спросил Оппенгейм изменившимся тоном. — Куда вы держите путь?
— В Париж.
— Почему именно в Париж?
— Не знаю… Ведь человеку нужна какая-нибудь цель. Кроме того, там, видимо, легче скрываться.
— А почему бы вам не остаться в Швейцарии?
— Господин коммерции советник… — У Керна вдруг перехватило дыхание. — Если бы я мог… Если бы вы помогли остаться мне здесь… Ведь достаточно какой-либо рекомендации… Или какой-нибудь работы у вас. Достаточно будет вашего имени, чтобы…
— Нет, нет, лично я ничего сделать не могу, — поспешно перебил его Оппенгейм. — Совершенно ничего. И я этого не имел в виду. Я просто спросил. В политическом отношении я должен быть абсолютно нейтральным. Абсолютно. И не могу ни во что вмешиваться.
— Это же не имеет ничего общего с политикой…
— В наше время все связано с политикой. В Швейцарии я — гость. Нет, нет, на это вы не рассчитывайте… — Оппенгейм все больше и больше раздражался. — Ну, а о чем вы еще хотели спросить у меня?
— Я хотел спросить, может быть, вам окажутся полезными в хозяйстве вот эти мелочи? — Керн вынул из кармана несколько вещей.
— Что там у вас? Духи? Одеколон… Не нужно! — Оппенгейм отодвинул флакончики в сторону. — Мыло?.. Ну, это можно взять. Мыло всегда пригодится. Покажите-ка! Прекрасно, прекрасно! Оставьте кусок здесь… Минутку… — Он сунул руку в карман, помедлил мгновение, сунул две монеты обратно в карман и выложил на стол два франка. — Вот! Я думаю, это — хорошая цена, не так ли?
— Даже очень хорошая, господин советник! — ответил Керн. — Мыло стоит один франк.
— Ну, это не имеет значения! — великодушно ответил Оппенгейм. — Только никому не говорите об этом. И так все делают из мухи слона.
— Именно по этой причине, господин советник, я бы и хотел взять ровно столько, сколько оно стоит, — сказал Керн.
Оппенгейм немного удивленно посмотрел на него.
— Ну, дело ваше. Впрочем, это хороший принцип — не позволять делать себе подарки. Я тоже всегда придерживаюсь этого правила.
После обеда Керн продал еще два куска мыла, расческу и три пакетика английских булавок. В общей сложности он заработал на этом три франка. Не рассчитывая особенно на что-то, он забрел, наконец, в прачечную, принадлежавшую Саре Грюнберг.
Фрау Грюнберг, женщина в пенсне и с нерасчесанными волосами, внимательно его выслушала.
— Вы ведь не профессиональный торговец, не правда ли? — спросила она.
— Нет, не профессиональный, — ответил Керн. — И мне кажется, я не слишком-то изворотлив для торговца.
— Хотите получить работу? Я как раз составляю инвентарную опись. И дня на два-три у меня найдется работа. Семь франков в день и хорошее питание. Можете прийти завтра в восемь утра.
— С удовольствием, — обрадовался Керн. — Но только…
— Я понимаю… От меня никто ничего не узнает. Ну, а теперь дайте мне кусок мыла. Трех франков хватит?
— Даже слишком много…
— Совсем это немного… Это даже мало. И не теряйте мужества!
— На одном мужестве далеко не уедешь, — ответил Керн, взяв деньги. — Но к людям рано или поздно всегда приходит счастье. И это уже лучше.
— Может быть, вы мне поможете и сегодня? Мне надо прибрать все. Работы часика на два. По франку — за час. Это вы тоже назовете счастьем?
— Конечно! — ответил Керн. — Правда, со счастьем тоже многого не сделаешь.
— Вы чему-нибудь учитесь, когда находитесь в пути? — спросила фрау Грюнберг.
— В пути — нет. Только в промежутках, когда я не в пути. Вот тогда-то я и размышляю обо всем этом и пытаюсь научиться чему-нибудь… Иногда даже у коммерции советников.
— А в белье вы разбираетесь? — спросила фрау Грюнберг.
— Только в самом простом. Не так давно в течение двух месяцев я в одном учреждении учился шить. Но только самые простые вещи.
— Это всегда пригодится, — сказала фрау Грюнберг. — Я даже умею вырывать зубы. Научилась этому лет двадцать назад у одного дантиста. Кто знает, может быть, именно это умение и принесет мне когда-нибудь счастье…
Керн проработал у фрау Грюнберг до десяти часов вечера и получил, не считая ужина, десять франков. Вместе с другими эти деньги составили сумму, которой хватит на два дня и которой Керн обрадовался больше, чем ста франкам, если бы он получил их от коммерции советника Оппенгейма.
Рут ждала его в маленьком пансионе, который значился в списке Биндера. Там можно было прожить несколько дней нелегально. Рут была не одна. Рядом с ней на маленькой террасе сидел стройный пожилой мужчина.
