Жорис-Карл Гюисманс - Без дна
— У меня ужасная мигрень, — пожаловалась гостья, проведя по лбу рукой, затянутой в перчатку.
Он помог ей скинуть меха, пригласил сесть в кресло и уже хотел приблизиться к ней, чтобы, как было задумано, занять исходную позицию на маленьком стуле, но госпожа Шантелув отвергла кресло и устроилась подальше от камина, у стола, на низком сиденье.
Дюрталь подошел, взял ее руку.
— Какая у вас горячая ладонь! — воскликнула Гиацинта.
— Это от волнения, я так плохо сплю. Если бы вы знали, как часто я о вас думаю. Вы всегда здесь, рядом со мной. — И он заговорил о стойком запахе корицы, который примешивался к другим неуловимым ароматам, исходящим от ее перчаток. — Вот и сейчас, — он наклонился к ее пальцам, — вы меня покинете, но после вас останется это благоухание.
Вздохнув, она поднялась.
— А у вас кот? Как его зовут?
— Муш[10].
Она позвала кота, но тот дал деру.
— Муш! Муш! — позвал Дюрталь, но кот забился под кровать и выходить не желал. — Он немного диковат… никогда не видел женщин.
— Вы хотите сказать, что ни разу не принимали у себя женщин?
Дюрталь поклялся, что нет — она первая.
— И вы, согласитесь, не слишком стремились, чтобы эта… первая навестила вас.
Дюрталь покраснел:
— Зачем вы так говорите!
Гиацинта сделала неопределенный жест.
— Просто хотела вас подразнить, — рассеянно бросила она, усаживаясь на этот раз в кресло. — Впрочем, не знаю, с чего это я позволяю себе задавать вам такие нескромные вопросы.
Дюрталь устроился рядом. Все наконец пошло по его сценарию, и он начал атаку: прикоснулся своими коленями к ее коленям.
— При чем тут нескромность, вы единственная имеете право…
— Нет у меня никаких прав, да я и не хочу ими обзаводиться!
— Почему?
— Потому что… Ладно, давайте начистоту… — Ее голос зазвучал твердо и сурово. — Чем больше я думаю, тем сильнее хочу просить вас, ради всего святого, не разрушать нашей мечты. И потом… буду откровенна, рискуя показаться вам чудовищной эгоисткой… лично я не хотела бы нанести урон тому уже достигнутому, безусловному счастью, которое приносит мне наша связь. Я, наверное, говорю сбивчиво, невразумительно… Поймите, сейчас я могу предаваться с вами любви постоянно в любое время дня и ночи, подобно тому, как прежде предавалась этому чувству с Байроном, Бодлером, Жераром де Нервалем, с теми, к кому меня тянуло…
— Что вы имеете в виду?
— Только то, что стоит мне пожелать вас, и перед тем, как заснуть, я…
— Что?
— О боже, как вам далеко до моей мечты, до того Дюрталя, которого я люблю всем сердцем и чьим безумным ласкам предаюсь по ночам, лежа в постели.
Дюрталь в изумлении воззрился на Гиацинту. В ее подернутых мечтательной поволокой глазах застыла печаль. Казалось, она не видела его и говорила в пустоту. Странное смятение охватило его, вспомнился внезапно рассказ Жевинже об инкубах. «После разберусь, — подумал Дюрталь, — а пока…» Он нежно притянул к себе руки Гиацинты, слегка привстал и быстро поцеловал ее в губы…
Гиацинта мгновенно вскочила с места. Покрывая ее лицо неистовыми поцелуями, он сжал ее гибкое тело в объятиях. С каким-то гортанным воркованьем, тихо постанывая, она запрокинула голову, зажав ногами его ногу.
В ярости Дюрталь закричал, чувствуя, как ходят ходуном ее бедра. И тут только он все понял, а может, ему казалось, что понял: Гиацинта не хотела ни с кем делиться своей страстью, хотела наслаждаться в одиночку, любить про себя…
Он оттолкнул ее. Бледная, с закрытыми глазами Гиацинта стояла, задыхаясь, и простирала руки, как испуганное дитя.
Гнев Дюрталя рассеялся — дрожа от страсти, он снова подступил к ней и обнял, но она забилась в его руках.
— Нет, умоляю, отпустите меня!
Он еще крепче прижал ее к себе, стараясь повалить на спину.
— Прошу вас, не надо!
В голосе Гиацинты звучало такое отчаяние, что он ослабил хватку. Мелькнула мысль повалить ее на ковер и взять насильно. Но его напугал ее безумный взгляд.
Опустив руки, прислонившись к книжному шкафу, Гиацинта стояла без кровинки в лице и прерывисто дышала.
— Проклятье! Проклятье! Проклятье! — твердил он, кружа по комнате, натыкаясь на мебель. — Я, наверное, и впрямь вас люблю, если, несмотря на ваши мольбы и отказы…
Гиацинта вскинула руки, словно готовясь оттолкнуть его.
— Вы будто каменная, — с горечью воскликнул Дюрталь.
Придя в себя, Гиацинта умоляюще прошептала:
— Я и так достаточно страдаю, пощадите меня, — и забормотала что-то невнятное о муже, о духовнике, речь ее была так бессвязна, что Дюрталь растерялся. Она замолкла, но тут же уже совсем другим, певучим голосом томно мурлыкнула: — Скажите, вы придете ко мне завтра вечером?
— Нет, это выше моих сил, я так не могу!
Гиацинта, казалось, не слышала. Затуманенные глаза осветились вдруг изнутри слабым светом. Все так же нараспев она прошептала:
— Ведь вы придете, друг мой?
— Да, — выдавил он наконец.
Тогда она оправила платье и, не говоря ни слова, вышла из комнаты. Дюрталь молча проводил ее до порога. Гиацинта открыла дверь, обернулась, взяла его руку и нежно прикоснулась к ней губами…
Дюрталь остолбенел. Он терялся в догадках. «Что сие означает? — думал он, возвращаясь в комнату; машинально расставил по местам мебель, расправил сбившийся ковер. Теперь надо привести в порядок мысли, поразмыслить о случившемся. — Чего добивается эта женщина, ведь должна же быть у нее какая-то цель! Она не хочет близости. Потому ли, что, как уверяет, опасается разочарования? Или понимает, как нелепы любовные игры? Нет, похоже, я связался с холодной, влюбленной в себя меланхоличной кокеткой, которая не желает делить ни с кем из смертных свою извращенную страсть. Господи, какой запредельный эгоизм! Один из тех сложных грехов, разобраться в которых может лишь опытный духовник. В таком случае она из тех, кому достаточно потереться о мужчину! А тут еще инкубы… Без всякого стеснения она признается, что мысленно сожительствует с живыми и мертвыми. Уж не сатанистка ли она? И кто, как не каноник Докр, наставил ее на эту темную стезю, ведущую в инфернальные бездны».
Сколько вопросов, на которые невозможно ответить. Что означает это неожиданное приглашение на завтра? Хочет отдаться ему у себя дома? Может, ей так удобнее, или мысль о том, что она предается блуду в непосредственной близости от мужа, как-то особенно распаляет ее похоть? Может, она ненавидит Шантелува, и это рассчитанная месть, или страх разоблачения щекочет ей нервы, возбуждая ее?
Впрочем, не исключено, что это просто-напросто последняя уловка опытной кокетки, попытка побороть щепетильность, — нечто вроде аперитива перед обедом. Чужая душа — потемки, а женская и подавно! А что, если этой отсрочкой Гиацинта просто хотела дать ему понять, что она не легкомысленная особа, готовая лечь в постель с первым встречным? Или тут чисто физиологическая причина, продиктованная особенностями женского организма, которому необходимо повременить день-другой?
Дюрталь выискивал другие возможные причины, однако на ум больше ничего не приходило.
«Я вел себя как форменный идиот, — подумал он, раздосадованный своей неудачей. — Мне следовало идти напролом, не обращать внимания на ее мольбы, не поддаваться на хитрость. Надо было целовать насильно, обнажить ей грудь… Дальше все пошло бы как по маслу, а теперь начинай все сначала. А у меня, черт возьми, и так дел невпроворот!
Кто знает, не смеется ли она сейчас надо мной? Может, она надеялась, что я буду настойчивее, смелее? Хотя нет, сокрушалась она непритворно, и растерянность в ее глазах не выглядела наигранной… И что означает этот прощальный поцелуй, исполненный уважения и признательности?
Ума не приложу. А тут еще в животе бурчит, среди всех этих сердечных мук я забыл подкрепиться и выпить чаю. Снять, что ли, ботинки, теперь я один, а то от всей этой бестолочи, суеты и уборки квартиры ноги горят так, будто их уже сейчас на адском огне поджаривают!
Лучше всего лечь спать, я сейчас все равно ни на что путное не способен, — решил Дюрталь и откинул одеяло. — Вот уж поистине, человек предполагает, а Бог располагает. А ведь я не так плохо все продумал…»
Вздохнув, он погасил лампу и вытянулся на постели; выбравшийся из укрытия кот стрелой пронесся по одеялу и бесшумно занял свое законное место.
ГЛАВА XI
Несмотря на свои опасения, Дюрталь всю ночь спал как убитый и на следующее утро проснулся со свежей головой, бодрый и безмятежный.
Вчерашняя сцена, которая должна была усилить его чувства, возымела противоположное действие. По правде сказать, Дюрталь был не из тех, кого притягивают препятствия. Он делал попытку перемахнуть через них с ходу, но, когда видел, что маневр не удался, отходил в сторону без всякого желания возобновлять атаку. Если госпожа Шантелув тонко рассчитанными ходами хотела еще больше возбудить его страсть, то она просчиталась. Чувства Дюрталя притупились, наутро холодное кокетство Гиацинты казалось скучным, бесплодные ожидания утомили его!
