Жорис-Карл Гюисманс - Без дна
— А черная месса? — напомнил Дез Эрми, обращаясь к астрологу. — Вы забыли про черную мессу. Каноник служит ее вместе с женщинами легкого поведения, в обществе каких-то подонков и потасканных эротоманов. Его открыто обвиняют в присвоении чужого наследства и в организации нескольких загадочных смертей. К несчастью, святотатство не преследуется по закону, а как обвинить человека, который насылает болезни на расстоянии и убивает так, что никакое вскрытие не обнаруживает следов отравления?
— Прямо современный Жиль де Рэ! — криво усмехнулся Дюрталь.
— Да, только не такой дерзкий, не такой откровенный. Лицемерный и жестокий, каноник не убивает своими руками, он лишь насылает порчу и подстрекает людей к самоубийству. Думаю, он весьма поднаторел в искусстве внушения, — хмуро бросил Дез Эрми.
— А может он внушить своей жертве не только то, что пить, но и то, как пить? — спросил Дюрталь и пояснил: — Я слышал, что если долгое время пить яд малыми дозами, то впоследствии чрезвычайно трудно определить истинную причину смерти.
— Разумеется. Современные эскулапы — мастера ломиться в открытую дверь, однако и они признают подобную возможность. Опыты Бони, Льежуа, Льебо и Бернхайма убедительно это подтверждают. Можно даже внушить мысль об убийстве, и реципиент, обагривший руки в крови, потом даже не вспомнит о совершенном преступлении.
— Я вот тут подумал об инквизиции, — вырвалось вдруг у Каре невпопад: в задумчивости он явно пропустил мимо ушей глубокомысленные рассуждения своих гостей о гипнозе. — Ее существование было по-своему оправдано, ведь только она могла бы пресечь деятельность этого падшего священника, которого Церковь изгнала из своих рядов.
— Тем более, — иронично усмехнувшись, поддержал его Дез Эрми, — что жестокость инквизиторов сильно преувеличена. Пусть благодушный Боден рекомендует вонзать под ногти ведьмам длинные иглы — лучше пытки, по его словам, не придумаешь. Пусть он выступает за то, чтобы сжигать колдунов — такую смерть Боден считает самой мучительной, — но ведь этим он лишь хотел отвратить нечестивцев от дальнейшего грехопадения и спасти их заблудшие души! Дель Рио заявляет, что не следует пытать бесноватых после того, как они поели, иначе их может вырвать. Славный человек — заботился о желудках некромантов. Еще он рекомендует не пытать дважды в день, ведь надо давать колдунам время оправиться от страха и боли. Какая трогательная заботливость, согласитесь!
— Докр, — брякнул ни с того ни с сего Жевинже, как будто и не было исполненной едкого сарказма тирады Дез Эрми, — единственный, кто проник в древние тайны и благодаря им получил практические результаты. Он посильнее будет, поверьте уж мне, тех жалких профанов, о которых мы тут беседовали. Впрочем, об ужасном канонике они преотлично наслышаны, на многих из них он наслал неизлечимые болезни глаз. Поэтому они трясутся от страха при одном упоминании его имени!
— Но как священник дошел до такого?
— Понятия не имею. Если хотите узнать о нем подробнее, — ответил Жевинже, обращаясь к Дез Эрми, — справьтесь у своего знакомого Шантелува…
— Шантелува! — воскликнул Дюрталь.
— Да, было время, он со своей женушкой частенько хаживал к Докру. Надеюсь, однако, они давно прекратили всякие сношения с этим чудовищем, так было бы лучше для них самих.
Дюрталя как громом поразило. Госпожа Шантелув знала каноника Докра! Так она тоже сатанистка? Но на одержимую она вроде не похожа. Нет, решительно этот астролог не в своем уме. Госпожа Шантелув! Ее образ снова встал перед его глазами. Завтра она, конечно же, отдастся ему. Ах, у нее такие странные глаза — словно две свинцовые тучи, пронизанные солнечными лучами!
Ее образ снова вернулся к Дюрталю и, как прежде, не отпускал его.
«Если бы я не любила вас, зачем мне было приходить?» Дюрталь все еще слышал эту фразу, которую она произнесла с таким неподражаемым лукавством, что он уж не знал, чему и верить: то ли скрытой насмешке, исподволь прозвучавшей в ее словах, то ли нежному выражению лица своей странной гостьи.
— Замечтался! — Дез Эрми хлопнул его по плечу. — Нам пора, часы уже бьют десять!
На улице они пожали руку Жевинже — астролог жил на другом берегу Сены.
— Ну как тебе новый знакомый, занятный, не правда ли? — через несколько шагов спросил Дез Эрми.
— Он, видно, немного не в себе?
— Не в себе? Что ты имеешь в виду?
— Но ведь его истории ни в какие ворота не лезут!
— А есть ли в этой жизни хоть одна сколь-нибудь необычная вещь, которая бы лезла в эти самые ворота? — невозмутимо возразил Дез Эрми, поднимая воротник пальто. — Сознаюсь, однако, что своим рассказом о суккубе он меня удивил. Жевинже явно не врет. Он тщеславен, любит поучать, но факты излагает всегда точно. Я слышал, что в Сальпетриере{50} подобные случаи нередки и о них помнят. Женщины, страдающие истерической формой эпилепсии, часто видят средь бела дня призраков и отдаются им в состоянии каталепсии, а по ночам совокупляются с какими-то бесплотными существами, подозрительно смахивающими на средневековых инкубов. Но эти женщины больны истерией и эпилепсией, а Жевинже здоров, это тебе говорю я, его врач.
Кто знает, где кончается область веры и начинается область доказательств? Материалисты взяли на себя труд просмотреть протоколы ведьмовских процессов и обнаружили у монахинь из Пуатье, у урсулинок из Лудена, даже у чудом исцеленных из обители Святого Медарда явные симптомы истерии — сведение суставов, мышечные судороги, вплоть до пресловутого выгибания в дугу. Ну и что? Все эти бесноватые больны истерической формой эпилепсии? Но это и так ясно. Выводы доктора Рише, весьма сведущего в этих вопросах специалиста, вполне доказательны. Но разве это ставит под сомнение одержимость? Разве из того факта, что многие больные истерией в Сальпетриере не имеют ничего общего с реальной одержимостью, следует, что и все другие пациенты этой клиники самые обыкновенные невротики, никогда не вступавшие в контакт с дьяволом и его приспешниками? И потом, надо бы сначала доказать, что все бесноватые больны истерией, но ведь это не так, среди явно бесноватых есть женщины уравновешенные и здравомыслящие.
Даже не будь этого последнего соображения, остается все та же неразрешимая проблема: женщина одержима, потому что больна истерией, или больна истерией, потому что одержима? Ответить на это может только Церковь, наука тут бессильна.
Нет, что ни говори, а в этой тупой самоуверенности позитивистов есть что-то патологическое! Видете ли, взяли и постановили, что сатанизма не существует. Все списывают на обострение истерии, толком даже не понимая, что это за болезнь такая и в чем ее причины. Разумеется, Шарко отлично распознает{51} различные стадии приступа, судорожные движения, конвульсии. Он обнаруживает истерогенные зоны, может, воздействуя на яичники, задерживать или ускорять припадки, но ведь предупредить их, докопаться до причин, вылечить — совсем другое дело! Никто не в силах справиться с этой поразительной и необъяснимой болезнью, она допускает самые различные толкования, ни одно из которых нельзя признать справедливым! Потому что здесь замешана такая метафизическая субстанция, как душа, — бессмертная душа, которая, обезумев от нервного перевозбуждения, вступает в конфликт с бренным телом.
Вот что я тебе скажу, старина, человеческая душа — это книга за семью печатями. Здесь все окутано непроницаемым покровом тайны, и разум спотыкается в темноте, стоит ему только приподнять завесу и двинуться в путь.
Завидев в сгустившихся сумерках свой дом, Дюрталь подвел итог сегодняшнего вечера:
— Что ж! Раз все допустимо и ничто не достоверно, признаем же смиренно не подвластное нашему уму существование инкубов и суккубов! В конце концов, присутствие этих призрачных креатур привносит в нашу скучную, однообразную жизнь хоть какой-то элемент таинственности, без которого немыслимо никакое искусство…
ГЛАВА X
Время едва ползло. Дюрталь проснулся на заре с мыслью о госпоже Шантелув и с тех пор не находил себе места, выискивая все новые предлоги, чтобы выйти из дома. Наконец он решил, что должен припасти для гостьи каких-нибудь диковинных ликеров, пирожных и конфет, и самым длинным, кружным путем отправился на авеню Де-л’Опера за настоящим лимонным ликером и алькермесом,{52} чей характерный вкус напоминает восточные сладости. Он хотел не столько угостить Гиацинту, сколько поразить ее редким напитком.
Нагруженный покупками, Дюрталь возвратился домой, потом снова вышел, и тут его охватила безмерная тоска. Он долго слонялся по улицам и в конце концов, оказавшись на набережной, зашел в пивную — присев за столик, раскрыл газету…
