Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
— Ба, все это выдумки скаредного монаха! — сказал он, распорядившись, чтобы женщину отпустили и не морочили ему голову этим делом. — Если он хочет получить обратно то, что потерял, пусть обратится к святому Антонию или пожалуется папскому нунцию. Так-то.
И Сису почти силой выпроводили из казармы, потому что сама она даже не могла подняться с места.
Оказавшись на улице, она инстинктивно направилась к дому. Вид ее был страшен: голова непокрыта, волосы растрепаны, неподвижные глаза устремлены к далекому горизонту. Сияло полуденное солнце, ни единое облачко не скрывало его пылающего диска; ветер слегка шевелил листья деревьев, росших вдоль почти уже просохшей дороги; ни одна птица не решалась выглянуть из тени листвы.
Сиса добрела наконец до своей хижины и молча отворила дверь. Оглядев все углы, она выбежала в сад, заметалась из стороны в сторону. Затем бросилась к дому старого Тасио и постучала в дверь, но никто ей не ответил. Несчастная женщина вернулась к хижине и принялась громко звать Басилио и Криспина, время от времени умолкая и прислушиваясь. Эхо, отвечавшее ей, да нежное журчанье воды в реке и шелест тростника были единственными звуками, нарушавшими тишину. Она звала снова и снова, подбегала к реке; ее блуждавшие глаза то мрачнели и затухали, то вспыхивали ярким светом, а потом опять темнели, будто небо в грозовую ночь; казалось, это искрился в них свет разума, готовый угаснуть навсегда.
Снова вернувшись в хижину, Сиса опустилась на циновку, где спала прошлой ночью. Вдруг она подняла глаза и увидела на изгороди у самого обрыва клочок рубахи Басилио. Схватив лоскут, она стала рассматривать его на солнце. На ткани были следы крови, но Сиса вряд ли замечала их; выбежав на улицу, она ежеминутно подносила к глазам клочок рубашки, стараясь лучше разглядеть его. Но внезапно все потемнело вокруг, словно померк свет солнца. Сиса смотрела ввысь широко раскрытыми глазами.
Она побрела прочь, сама не зная куда, оглашая воздух стонами и воплями, и голос ее мог испугать всякого; такие страшные звуки, казалось, не способно издавать человеческое горло. Если ночной порой, когда завывает буря и ветер мчится, отбиваясь невидимыми крыльями от полчища теней, что гонятся за ним, вы окажетесь в одиноком разрушенном доме, то вам послышатся какие-то таинственные вздохи; и хотя вы будете знать, что это воет ветер в высоких башнях и потрескавшихся стенах, звуки эти наполнят вас страхом, и вы невольно вздрогнете. Но вопли несчастной матери были еще ужасней, чем неведомые жалобы среди темной ночи, когда бушует ураган.
Так настиг ее вечер. Быть может, небеса даровали ей несколько часов сна, чтобы незримое крыло ангела, коснувшись ее бледного лица, унесло с собой ее память, а заодно и горести; а может быть, такое страдание просто не по силам слабой человеческой натуре, и само провидение ниспосылает ей свое сладостное лекарство — забвение. Как бы там ни было, на следующий день Сиса уже ходила, улыбалась, пела и разговаривала со всевозможными тварями в лесах и полях.
XXII. Свет и тень
После описанных событий прошло три дня, в течение которых жители городка Сан-Диего только и делали, что готовились к празднику, обсуждали его и в то же время роптали. Хотя все радовались предстоящим удовольствиям, одни порицали префекта, другие — лейтенант-майора, третьи — «молодых», а нашлись и такие, которые осуждали всех и вся.
Приезд Марии-Клары с тетушкой Исабель вызвал немало разговоров. Горожане были рады ему, ибо девушку любили и восторгались ее красотой, но всех поразила перемена, происшедшая в отце Сальви. «Священник часто бывает рассеян во время службы, почти не беседует с нами, сохнет и мрачнеет прямо на глазах», — говорили прихожанки. Повар замечал, что падре худеет не по дням, а по часам, и жаловался на то, что хозяин оказывает мало внимания его блюдам. Особенно много пересудов вызывало то обстоятельство, что по вечерам в монастыре горело больше двух огней сразу, в то время как отец Сальви сидел в гостях в частном доме… в доме Марии-Клары! Богомолки осеняли себя крестным знамением, но продолжали ворчать.
Хуан Крисостомо Ибарра прислал из главного города провинции телеграмму, в которой приветствовал тетку Исабель и ее племянницу, но не объяснял причину своего отсутствия. Многие уже думали, что его посадили в тюрьму за дерзкое обхождение с отцом Сальви в День всех святых. А когда на третий день под вечер увидели, что Ибарра выходит из экипажа у дома своей невесты и вежливо раскланивается со священником, направляющимся в этот же дом, пищи для сплетен прибавилось.
О Сисе и ее сыновьях больше не вспоминали.
Если мы заглянем теперь в дом Марии-Клары, прелестное гнездышко, окруженное апельсиновыми деревьями и иланг-илангом, то еще застанем молодых людей у выходящего на озеро окна, затененного цветами и вьюнками, издающими легкий аромат.
Их губы шепчут слова, более нежные, чем шелест листьев, и более сладостные, чем ароматный воздух сада. Это час, когда наяды в озере, под покровом быстро сгущающихся сумерек, поднимают над волнами свои веселые головки, чтобы взглянуть на умирающий день и проводить его песней. Говорят, что волосы и глаза у них голубые, что на голове у них венки из водорослей с белыми и красными цветами, что порой в пене мелькают их дивные тела, белее самой пены, а когда наступает глубокая ночь, они предаются своим божественным играм, и тогда над озером слышатся таинственные аккорды, подобные звукам эоловой арфы; говорят также… Однако вернемся к нашим влюбленным и подслушаем конец их разговора. Ибарра говорил Марии-Кларе:
— Завтра на рассвете твое желание будет исполнено. Сегодня же вечером я все подготовлю.
— Тогда я напишу моим подругам, чтобы пришли. Но сделай так, чтобы с нами не было священника!
— Почему же?
— Мне кажется, что он следит за мной. Его запавшие глаза смущают меня; взглянет, и мне становится страшно. Когда он говорит со мной, у него такой голос… И говорит он все о вещах странных, непонятных… Однажды он спросил, не снились ли мне когда-нибудь письма моей матери. Я даже думаю, что он полубезумный. Моя подружка Синанг и моя молочная сестра Анденг говорят, что у него не все дома, потому что он не ест, не моется и сидит по вечерам впотьмах. Не надо, чтобы он был с нами!
— Мы не можем не пригласить его, — задумчиво ответил Ибарра. — Этого требуют обычаи страны. Он сейчас находится в твоем доме, и, кроме того, он благородно поступил со мной. Когда алькальд спросил его о том деле, о котором я тебе рассказывал, он принялся хвалить меня и не чинил никаких препятствий. Но я вижу, ты серьезно озабочена этим; не беспокойся, он не попадет в нашу лодку.
Послышались легкие шаги, и к ним подошел священник; на его губах блуждала кривая улыбка.
— Какой холодный ветер! — сказал он. — Стоит теперь простудиться, и уже не поправишься, пока не установится жара. Вы не боитесь простудиться?
Голос его дрожал, а взор был устремлен к далекому горизонту; он старался не смотреть на молодых людей.
— Напротив, для нас обоих этот вечер очень приятен, а ветерок просто упоителен! — ответил Ибарра. — В эти месяцы в наших краях царит и осень и весна одновременно. Часть листьев опадает, но бутоны не перестают распускаться.
Отец Сальви вздохнул.
— По-моему, сочетание двух времен года, без вмешательства холодной зимы — прекрасно, — продолжал Ибарра. — В феврале раскроются почки на фруктовых деревьях, а в марте уже будут спелые плоды. Когда же наступит жара, мы переедем в другое место.
Отец Сальви усмехнулся. Разговор зашел о самых обычных вещах — о погоде, о городе, о празднике. Под каким-то предлогом Мария-Клара удалилась.
— Раз уж зашла речь о празднествах, разрешите пригласить вас принять завтра участие в увеселительной прогулке. Мы намерены отправиться за город вместе с нашими друзьями.
— Куда же вы думаете поехать?
— Девицы хотят отправиться к ручью, который протекает в ближнем лесу, недалеко от балити; надо встать пораньше, чтобы не ехать в самую жару.
Задумавшись на мгновение, священник ответил:
— Приглашение очень заманчивое, и я принимаю его в доказательство того, что нисколько не сержусь на вас. Но мне придется приехать позднее, после того как я выполню свои обязанности. Как вы должны быть счастливы, что свободны, совершенно свободны!
Через несколько минут Ибарра откланялся — надо было заняться приготовлениями к завтрашнему выезду.
Сгущались сумерки. На улице кто-то подошел к нему и почтительно поклонился.
— Кто вы? — спросил Ибарра.
— Мое имя, сеньор, вам неизвестно, — ответил незнакомец, — но я уже два дня жду встречи с вами.
— Для чего же?
— Я ни в ком не нахожу сочувствия, сеньор, все твердят, что я бандит. Я потерял двух сыновей, жена моя сошла с ума, а люди говорят мне, что я заслужил такую участь.
