Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
Мария-Клара не раз ловила на себе его взгляд, но юноша быстро отворачивался и принимался смотреть вдаль, на горы, на берег. Девушку тронуло его одиночество, она предложила ему печенье. Рулевой удивленно взглянул на нее, но тут же опустил глаза, взял печенье и коротко, чуть слышно поблагодарил.
Больше уже никто не интересовался рулевым. Молодежь шутила, весело смеялась, но ни один мускул не дрогнул на его лице; он не улыбнулся даже при взгляде на уморительную рожицу, которую скорчила веселая Синанг когда ее ущипнули.
После завтрака поплыли дальше, к двум рыболовным тоням, расположенным почти рядом и принадлежавшим капитану Тьяго. Еще издали можно было заметить цапель, застывших в позе наблюдателей на бамбуковых кольях изгороди, и белых птиц, которых тагалы называют калавай, — они носились над озером, едва не задевая воду крыльями, и пронзительно кричали. С приближением лодок цапли взмыли в воздух, и Мария-Клара следила за ними, пока они не скрылись за ближайшей горой.
— Эти птицы гнездятся в горах? — спросила она у рулевого не столько из любопытства, сколько из желания втянуть его в разговор.
— Вероятно, да, сеньора, — ответил он, — но до сих пор никто не видел их гнезд.
— Разве у них нет гнезд?
— Наверное, должны быть, иначе они были бы очень несчастны.
Мария-Клара не заметила, с какой грустью он произнес эти слова.
— Значит…
— Говорят, сеньора, — продолжал юноша, — что гнезда этих птиц невидимы и обладают свойством делать невидимым всякого, кто ими завладеет. Подобно тому, как душу можно разглядеть лишь в чистом зеркале человеческих глаз, точно так же их гнезда можно увидеть лишь в зеркале водной глади.
Мария-Клара задумалась.
Тем временем они подъехали к бакладу, и пожилой лодочник привязал лодки к столбу.
— Постой, — закричала тетушка Исабель сыну рыбака, который уже хотел взобраться на помост, держа рыболовную сеть, прикрепленную к бамбуковому шесту. — Нам надо сперва приготовить синиганг, чтобы рыба попала из воды прямо в суп.
— О, добрая тетушка Исабель! — воскликнул бывший семинарист. — Она не хочет, чтобы рыба хоть на мгновенье осталась без воды.
Несмотря на свой беззаботный вид, Анденг, молочная сестра Марии-Клары, славилась как отличная повариха. Она принялась готовить рисовый суп с томатами и камией, а молодые люди, желавшие завоевать ее благосклонность, помогали или, вернее, мешали ей. Остальные девушки чистили тыкву и горох, резали пааяп на кусочки длиной с папиросу.
Чтобы развлечь тех, кому не терпелось наконец увидеть, как живая, трепещущая рыба забьется в сетях, красавица Идай взялась за арфу; она не только прекрасно играла на этом инструменте, но, кроме того, была обладательницей очаровательных пальчиков.
Молодые люди зааплодировали, а Мария-Клара расцеловала ее; арфа — излюбленный инструмент в этой провинции, и на воде эта музыка была весьма кстати.
— Спой теперь, Виктория, «Песню о женитьбе»! — попросили матери.
Мужчины запротестовали, и Виктория, у которой был чудесный голос, заявила, что она охрипла. «Песня о женитьбе» — это прекрасная тагальская элегия; в ней поется о всех заботах и горестях брачной жизни, но не забыты и радости брака.
Тогда попросили спеть Марию-Клару.
— Все мои песни очень грустные.
— Просим, все равно просим! — закричали все.
Она не стала отказываться, взяла арфу, сыграла короткое вступление и запела звонким, приятным, полным чувства голосом:
Как сладостны часы в родной стране,
Где солнце нам волнует кровь,
Где жизнь — зефир, ласкающий поля,
Где краше смерть и горячей любовь.
Целует мать родимое дитя,
Едва рассвет забрезжит вновь;
Ребенок тянется к груди,
А на него глядит любовь.
И смерть мила за свой родимый край,
Где солнце нам волнует кровь,
Здесь смерть — зефир, ласкающий того,
Кто потерял очаг, мать и любовь.
Песня окончилась, голос замер, арфа умолкла, а окружающие все еще сидели словно завороженные; никто не аплодировал. У девушек глаза наполнились слезами; Ибарра, казалось, был взволнован. Молодой рулевой неподвижно смотрел куда-то вдаль.
Внезапно раздался громоподобный рев: женщины вскрикнули и заткнули уши. Это бывший семинарист Альбино во всю силу своих легких дул в буйволов рог. Снова воцарились радость и веселье, а потускневшие от слез глаза засверкали.
— Ты что, хочешь оглушить нас, еретик? — воскликнула тетушка Исабель.
— Сеньора, — торжественно ответил Альбино, — я слышал однажды о бедном трубаче с берегов Рейна, который игрой на трубе завоевал сердце одной знатной богатой девушки и женился на ней.
— Конечно, трубач из Закингена![98] — воскликнул Ибарра, невольно поддаваясь общему веселью.
— Слышите? — продолжал Альбино. — Я тоже хочу попытать счастья.
И он с удвоенной силой принялся дуть в рог, поднося его к уху тех девушек, которые казались грустнее других. Разумеется, поднялся переполох, и матери, пустив в ход туфли, быстро заставили трубача умолкнуть.
— Увы, увы! — говорил он, ощупывая свои руки. — Как далеко от Филиппин до берегов Рейна! О времена, о нравы! Одним оказывают почести, других колотят туфлями!
Все рассмеялись, даже серьезная Виктория, а проказница Синанг прошептала Марии-Кларе:
— Какая ты счастливая! Ах, если бы я тоже умела петь!
Анденг наконец заявила, что суп готов и она может угощать гостей.
Мальчик, сын рыбака, взобрался тогда на помост в узкой части тони, где можно было бы написать для рыб, если бы несчастные умели читать по-итальянски: «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate»[99], ибо ни одна рыба не выходила отсюда живой. Это был почти круглый садок, около метра в диаметре, устроенный так, что, стоя на помосте, можно было доставать рыбу сачком.
— Здесь никогда не надоест ловить рыбу на удочку, — сказала Синанг, поеживаясь от предвкушаемого удовольствия.
Все устремили взор на воду, а иным уже казалось, что они видят рыб, бьющихся в сетях и сверкающих чешуей. Но когда мальчик запустил туда сачок, из воды не выпрыгнула ни одна рыба.
— Да здесь их полно, — прошептал Альбино, — сюда уже пять дней никто не заглядывал.
Рыбак вытащил сачок, увы… его не украшала ни одна рыбешка; сочась крупными каплями сквозь сеть и блестя на солнце, вода будто смеялась серебристым смехом. Из уст всех вырвались возгласы удивления, досады и разочарования.
Мальчик снова проделал все сначала, но результат был таким же плачевным.
— Ты не знаешь своего дела! — сказал Альбино, взобравшись на помост и выхватив сеть из рук мальчика. — Вот сейчас увидите! Анденг, приготовь кастрюлю!
Но Альбино, видно, тоже ничего не смыслил в этом деле, сачок вынырнул пустым. Все стали над ним потешаться.
— Не шумите так, а то рыба услышит и испугается. Наверное, сеть у нас рваная.
Но оказалось, что все ячейки сети целы.
— Дайте-ка мне, — сказал Леон, жених Идай.
Он удостоверился в том, что изгородь в порядке, осмотрел сеть и, убедившись, что она цела, спросил:
— А вы уверены, что никто здесь не был в течение этих пяти дней?
— Конечно, уверены, последний раз ловили в канун дня всех святых.
— Тогда — или это озеро заколдованное, или я что-нибудь да вытащу.
Леон опустил шест в воду, и на лице его изобразилось изумление. Молча посмотрел он в сторону соседней горы и, двигая шестом в воде, тихо пробормотал, не вынимая сачка:
— Кайман!
— Кайман! — повторили все; слово это передавалось из уст в уста, вызывая испуг и удивление.
— Что ты сказал? — спрашивали юношу.
— Я говорю, что сюда попал кайман, — убежденно сказал Леон и опустил в воду рукоять шеста. — Разве вы не слышите? Это шуршит не песок, а твердая чешуя на спине каймана. Видите, как дрожат колья? Он на них напирает, хоть и притаился на дне. Постойте… да, он крупный, не меньше пяди в поперечнике.
— Что же нам делать? — прозвучали голоса.
— Поймать его, — ответил кто-то.
— Господи Иисусе, но кто же его поймает?
Никто не изъявил желания спуститься в воду. Садок был глубокий.
— Надо привязать его к нашей лодке и притащить домой как трофей! — предложила Синанг. — Какая наглость, съесть рыбу, предназначенную нам на завтрак!
— Я никогда не видела живого каймана, — прошептала Мария-Клара.
Рулевой встал, взял в руку длинную веревку и легко вскочил на помост. Леон посторонился, давая ему место.
Никто, кроме Марии-Клары, не замечал его раньше, но теперь все восхитились его стройной фигурой. Ко всеобщему изумлению, он нырнул в воду, невзирая на предостерегающие крики.
— Возьмите нож, — крикнул Крисостомо, протягивая широкий толедский кинжал, но рулевой уже не слышал; сверкнув тысячей брызг, вода таинственно сомкнулась над ним.
