Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
— Как они добры, какое у них доброе сердце! — пробормотала она, чуть не плача от радости.
Если бы солдаты сожгли ее дом, но оставили сыновей на свободе, она осыпала бы их благословениями. Она снова с благодарностью взглянула на небеса, где пролетала стая цапель, этих легких облачков филиппинского неба, и с новой надеждою в сердце продолжала путь.
Приблизившись к этим страшным людям, Сиса отвела взгляд в сторону, делая вид, что не замечает своей курицы, которая кудахтала, взывая о помощи. Едва она разминулась с ними, как ей захотелось пуститься бегом, но осторожность заставила ее умерить шаг.
Сиса не успела далеко уйти, как вдруг услыхала повелительный оклик. Она вздрогнула, но не подала виду, что слышит, и спокойно продолжала свой путь. Жандармы снова позвали ее, на этот раз громче, с оскорбительной руганью. Она невольно обернулась к ним, бледная и дрожащая. Один из жандармов сделал ей знак приблизиться.
Сиса, словно неживая, подошла к ним: от страха у неё отнялся язык и пересохло в горле.
— Говори правду, или мы привяжем тебя к тому дереву и пристрелим, — сказал один из них угрожающим тоном.
Женщина уставилась на дерево.
— Это ты — мать воров? — спросил другой.
— Мать воров, — машинально повторила Сиса.
— Где те деньги, что сыновья принесли тебе вчера вечером?
— Ах, деньги…
— Мы пришли арестовать твоих сыновей. Старший удрал от нас, а где ты спрятала младшего?
— Услышав это, Сиса вздохнула свободней и ответила:
— Уже много дней, сеньор, я не видела Криспина; надеялась увидеть его сегодня утром в монастыре, но там мне сказали…
Солдаты многозначительно переглянулись.
— Хорошо, — воскликнул один из них, — отдай нам деньги, и мы оставим тебя в покое.
— Сеньор, — умоляюще сказала несчастная женщина. — Мои сыновья ничего не украдут, даже если будут умирать с голоду: мы к нему привыкли. Басилио не принес мне ни одного куарто; можете обыскать весь дом, и если найдете хотя бы реал, делайте с нами все, что хотите. Не все бедняки — воры.
— Если так, — медленно проговорил один из жандармов, глядя Сисе в глаза, — ты пойдешь с нами. Небось тогда сыновья твои сами прибегут и выложат украденные деньги.
— Я? С вами? — пробормотала женщина, отступая на шаг и взирая со страхом на их мундиры.
— Вот именно.
— Сжальтесь! — умоляла Сиса, едва не падая на колени. — Я женщина бедная и не могу дать вам ни золота, ни драгоценностей. У меня была только курица, которую я собиралась продать, но вы ее уже взяли… Возьмите все, что есть в моей хижине, но оставьте меня в покое, дайте мне здесь умереть.
— Пошли. Ты должна отправиться с нами, а не пойдешь по доброй воле, мы тебя свяжем.
Сиса горько расплакалась, но жандармы были неумолимы.
— Позвольте мне хотя бы идти на некотором расстоянии от вас! — взмолилась Сиса, когда они ее схватили и грубо толкнули вперед.
Жандармы как будто немного смягчились. Они пошептались между собой, и один из них сказал:
— Ладно! До города будешь идти между нами, чтобы не сбежала, а там пойдешь шагов на двадцать впереди, да смотри, не смей входить в лавки или глазеть по сторонам. Ну, шагай быстрей!
Все мольбы и доводы были тщетны, посулы — бесполезны. Жандармы твердили, что они и так уже сделали слишком большие уступки.
Идя между ними, Сиса сгорала от стыда. Правда, дорога была пустынна, но она стыдилась даже воздуха и дневного света. Истинно стыдливым повсюду чудятся глаза. Закрыв лицо платком, Сиса брела, ничего не видя перед собой, тихо оплакивая свою несчастную судьбу. Она испытала нищету, знала, что все ее оставили, даже собственный муж, но до сих пор считала себя порядочной и уважаемой женщиной и с состраданием смотрела на ярко разодетых особ, которых в городе называли солдатскими девками. Теперь ей казалось, что она спустилась на ступеньку ниже их на общественной лестнице.
Раздался цокот копыт, и на дороге показался небольшой караван жалких кляч, верхом на которых между корзинами с рыбой сидели мужчины и женщины. Это были люди, перевозившие рыбу в отдаленные от моря городки. Некоторые из них, бывало, проезжая мимо ее хижины, просили дать им напиться и дарили рыбу. Теперь же ей казалось, что, проезжая мимо нее, они топчут и попирают ее ногами, а их взгляды, снисходительные и презрительные, проникают сквозь платок и жалят лицо.
Когда путники наконец проехали, она вздохнула и на мгновенье приподняла платок, чтобы посмотреть, далеко ли до города. Нужно было миновать еще несколько телеграфных столбов, а там уже виден бантаян — караульная будка при входе в город. Никогда этот путь не казался ей прежде таким долгим.
Вдоль обочины тянулись густые бамбуковые заросли, где она когда-то отдыхала в тени и где ее возлюбленный нежно говорил с ней: он помогал ей тогда носить корзины с фруктами и овощами. Увы, все это прошло как сон. Возлюбленный стал ее мужем, а мужа сделали сборщиком податей, и тогда беды начали стучаться в ее дверь.
Солнце стало припекать, и солдаты спросили ее, не хочет ли она отдохнуть.
— Нет, спасибо, — ответила женщина со страхом.
Когда же они приблизились к городу, ею овладел настоящий ужас. В тоске оглядывалась она по сторонам, но вокруг были лишь обширные рисовые поля, несколько чахлых деревцев да маленький оросительный канал, — ни обрыва, ни скалы, о которую можно было бы разбиться! Сиса жалела о том, что последовала сюда за солдатами. Она вспоминала глубокую реку, протекавшую возле ее хижины; высокие берега с острыми скалами сулили такую легкую смерть! Но мысль о сыновьях, о Криспине, чья участь была ей еще неизвестна, озарила светом ее душу, и она пробормотала, смирившись:
— Потом… потом… мы уйдем и поселимся в глухом лесу.
Осушив слезы и стараясь казаться спокойной, она обернулась к своим стражам и сказала тихим голосом, в котором слышались и жалоба, и мольба, и упрек, и боль:
— Вот мы и в городе.
Даже солдаты, казалось, были тронуты и кивнули ей в ответ. Сиса попыталась овладеть собой и быстро пошла вперед.
В этот миг звон церковных колоколов возвестил окончание большой мессы. Сиса ускорила шаги, чтобы как-нибудь избежать встречи с выходившими из церкви людьми. Но, увы, разминуться с ними было невозможно. С горькой улыбкой поклонилась она двум знакомым женщинам, которые устремили на нее вопрошающий взгляд. Чтобы не подвергать себя и далее подобным унижениям, она опустила голову и уставилась в землю, но, как ни странно, продолжала спотыкаться о дорожные камни.
При виде Сисы люди останавливались на мгновение и, переговариваясь, указывали на нее; а она, хоть и не отрывала глаз от земли, все замечала, все чувствовала.
Вдруг Сиса услышала у себя за спиной громкий наглый женский голос:
— Где вы ее поймали? А деньги нашли?
На этой женщине было не платье, а желто-зеленая юбка и голубая блуза. По одежде в ней легко было узнать солдатскую девку.
Сисе показалось, будто ее ударили по лицу: такая женщина поносила ее перед толпой! На секунду она подняла глаза, чтобы до конца испить чашу людского презрения и ненависти; людей она видела словно в тумане, где-то далеко-далеко, и все же ощущала холод их взглядов, слышала быстрый шепот. Бедная женщина шла, не чуя земли под ногами.
— Эй, ты, сюда! — крикнул ей жандарм.
Как автомат, в механизме которого что-то испортилось, она резко повернулась на каблуках. А затем, ничего не видя, ничего не соображая, побежала — ей хотелось где-нибудь спрятаться. Она кинулась к какой-то двери, где стоял часовой, потянула ее, но чей-то еще более повелительный голос приказал ей остановиться. Неверными шагами направилась она в ту сторону, откуда послышался голос, кто-то толкнул ее в спину, она закрыла глаза, сделала еще два шага и, совершенно обессилев, опустилась сначала на колени, а потом упала. Все тело ее сотрясалось от беззвучных рыданий.
Это была казарма. Сиса оказалась среди солдат и женщин, свиней и кур. Мужчины чинили обмундирование, их возлюбленные, положив голову им на колени, лежали, развалившись на скамьях, и курили, вперив скучающий взор в потолок. Другие женщины, мурлыча непристойные песенки, помогали мужчинам чистить одежду и оружие.
— Видно, цыплята сбежали и досталась вам только курица, — бросила какая-то женщина, обращаясь к вновь прибывшим. Неизвестно, говорила ли она о Сисе или о все еще кудахтавшей курице.
— Что ж, курица всегда дороже цыплят, — ответила сама Сиса, так как солдаты промолчали.
— Где же сержант? — спросил один из ее стражей недовольным тоном. — Альфересу уже доложено?
В ответ ему все лишь пожали плечами: никто не собирался утруждать себя, чтобы облегчить участь бедной женщины.
Целых два часа отупевшая от горя Сиса сидела, съежившись, в углу и обхватив руками голову. Волосы ее растрепались и беспорядочной массой ниспадали на лицо. В полдень о ней доложили альфересу, но он не поверил в ее виновность.
