Жюльен Грин - Полночь
Продолжая размышлять о случившемся, она оглядывала комнату и в рассеянности покусывала уголок простыни. Комната оказалась меньше, чем ей представлялось накануне. Размером с какой-нибудь чулан, но обитая цветастым ситцем и обставленная просто, но со вкусом. Когда злость поулеглась, Элизабет принялась с какой-то детской радостью разглядывать малиновые цветные узоры на полотняных занавесках, хорошо сочетавшиеся с расцветкой ситца, которым были обиты стены. Чтобы сделать комнату повеселей и нарушить создаваемое ее размерами сходство с тюремной камерой, не пожалели ни ярких колеров, ни безделушек — немного наивный расчет, но он себя оправдал. Забавные вещицы украшали маленький, завешенный настенным ковром камин; там стояли позолоченные часы без стрелок, возвышавшиеся на черной подставке, точно Вавилонская башня, а вокруг — уйма выщербленных табакерок, чашек с отбитыми ручками, стеклянных лошадок, гарцевавших на трех ногах, фарфоровых пастушков и пастушек, кто без головы, кто без руки. Между дверью и окном стоял большой, деревенского вида шкаф, панели которого отливали бронзой, перед камином стояли одно напротив другого два кресла с плетенными из соломки сиденьями, как бы приглашая к беседе и одновременно загораживая в этом месте проход. Свободным оставалось лишь пространство между широкой кроватью красного дерева и стеной, до которой Элизабет могла дотянуться рукой, и она действительно потрогала стену: ей показалось, что обивка в одном месте немного отстала.
К своему великому удивлению, девушка почувствовала под рукой круглую дверную ручку, отвела подвешенную на кольцах ткань, повернула ручку, и дверь открылась. И тут она оценила, какая забота проявлена об ее удобствах при скромном достатке хозяев дома: перед ней оказалась туалетная комната, маленькая, конечно, освещаемая лишь забранным решеткой слуховым окошком, но на удивление чистенькая. На маленьком белом деревянном столике кто-то разложил по всем законам симметрии гребень, щетки и пилку для ногтей, подарок госпожи Лера. На полу рядом с большим эмалированным кувшином стояла большая лохань вроде тех, в каких купают собак, — она заменяла ванну. Девушка тотчас встала с кровати и принялась за утренний туалет. Под ледяной струей воды, которую она храбро лила на себя, кожу покалывало, так что ей приходилось сдерживаться, чтобы не взвизгнуть. В слабом утреннем свете блестело белое упругое тело. По-детски неловко Элизабет водила по бокам большим куском мраморного мыла, без конца выскальзывавшим из ее руки на выстеленный плиткой пол. Ей стало смешно. Снова и снова подбирала она мыло, встряхивала черными локонами или отводила их от лица рукой, намыливала ноги, с рук падали клочья пены. Теперь она почувствовала приятную теплоту. Опустив подбородок, Элизабет гордо взглянула на свою мокрую, словно посеребренную грудь. Никто еще не говорил ей, что она красива, и теперь она с непонятным волнением обнаружила это сама. Только что она смеялась, ловя мыло, а тут вдруг стала серьезной, словно почуяв близость какой-то тайны. С мечтательным видом втирала белую пену в слегка втянутый живот. Немного погодя девушка почувствовала смутную грусть и вместе с тем радость, о причинах которой также не догадывалась. И подумала, что пройдут годы, но она никогда не забудет эту странную минуту, когда в душе ее слились воедино радость и печаль. Тишина в доме, полумрак в комнатушке, где она мылась, ощущение под руками тепла собственного тела — все это было ей знакомо. В какую же еще минуту своей жизни испытывала она подобную телесную и душевную истому? Было ли это в такой же осенний день, когда воздух звенел щебетом и криками птиц? Элизабет постояла, стараясь вспомнить, но память не сказала ей ничего, и внезапно очарование прошло. Все вокруг перестало казаться знакомым, как это было несколько секунд назад.
Элизабет оделась, села на стул и подумала, который может быть час. В соседних комнатах не слышно было никакого движения, стало быть, еще довольно рано, но почему же ей так хочется есть? Как только настанет время завтрака, кто-нибудь постучит в ее дверь. Сцепив руки на коленке, Элизабет принялась болтать ногой, точно маленькая девочка, и смотреть в стоявшее перед ней овальное зеркало; потускневшее от старости стекло отражало угол потолка, стенку шкафа и белое лицо Элизабет в каком-то неверном свете, как будто небо стало вдруг пасмурным. Нижняя часть зеркала была закрыта гипсовым бюстом и отражала чью-то огромную лысину и бледное лицо, показавшееся девушке неприятным — ни красоты черт, ни осмысленного выражения; чем больше она разглядывала скульптуру, тем смешней та ей казалась; странно, как это она раньше не обратила на нее внимания, хотя, пожалуй, вчера вечером эта гипсовая голова показалась бы ей страшной. Это была голова стареющего человека безобидного вида с добродушным мясистым носом и хитрым прищуром глаз; на щеках и на лбу, словно следы какой-то болезни, проступили пятна сырости, делавшие эту комическую маску зловещей, и девушка вскоре отвела от нее взгляд.
Элизабет стало скучно. Однако из боязни снова предстать перед господином Эдмом она не хотела подходить к окну; к тому же царившая в доме тишина начала ее беспокоить. Может, о ней забыли? Решив пуститься на поиски господина Аньеля, Элизабет подошла к двери, но тут ее ожидал неприятный сюрприз: она стала крутить ручку туда и сюда, но дверь не открывалась.
От злости Элизабет крепко стукнула кулаком по двери, и в голове ее снова стали зарождаться планы бегства. Позабыв о недавних страхах, она подбежала к окну и перегнулась через подоконник, чтобы посмотреть, высоко ли над землей расположено окно. Сердце ее оборвалось. Стена из серого камня отвесно вздымалась над пропастью, которой она раньше не заметила из-за тумана. Можно было подумать, что усадьба Фонфруад была построена где-то выше, а потом сползала по пологому склону, пока не остановилась над самым обрывом. Правда, из окна девушка не могла видеть плоскую поверхность ржаво-красной скалы, на которую старый дом опирался уже более трехсот лет. На какую-то долю секунды у Элизабет возникло ощущение, что усадьба держится над бездной каким-то чудом, ей стало страшно, и она, зажмурившись, отступила от окна. Пол медленно поплыл у нее под ногами. Она присела, вцепившись в подоконник и глядя перед собой неподвижным, как у слепого, взглядом, стала ждать, пока не пройдет головокружение.
Чуточку оправившись, подняла ресницы и стала смотреть не на пейзаж, который теперь внушал ей страх, а на высокую бугристую стену, где было окно комнаты господина Эдма. Занавески не были задернуты, и сквозь стекло можно было видеть, что находится внутри; Элизабет не побоялась нанести соседу, так сказать, ответный визит, потому что в эту минуту комната казалась пустой. Сначала девушка увидела белый стенной шкаф с полуоткрытой дверцей, затем — угол стола, заваленного книгами и рулонами бумаги вроде географических карт, и наконец — кухонный стул. Приподнявшись на полу, Элизабет вытянула шею и устремила взгляд по-над пропастью, чтобы заглянуть в глубь комнаты. И ее усилия не пропали даром. В открытой двери она увидела невысокого мужчину и встретилась с ним глазами.
Щеки Элизабет тотчас залились краской, будто ей надавали пощечин, она отпрянула от окна и на четвереньках проследовала в угол за шкафом, где уже нельзя было увидеть ее через окно. Сгорая от стыда, забилась в угол и бросила полный ненависти взгляд на гипсового старика, который добродушно улыбался всем своим изъеденным язвами лицом. Отвратительная комната, отвратительный дом, отвратительный лицемер господин Аньель, который закрывает на ключ все двери за ней и бесшумно расхаживает по коридорам в своих огромных калошах! Накануне вечером он, конечно, дождался, пока она уснет, и тихонько прокрался к ее двери. Подкарауливал, как подкарауливают шмыгающую возле мышеловки мышь. Эта мысль вывела ее из себя, и она решила жестоко отомстить этому коварному бородачу, который притворяется добреньким, а сам лишает ее свободы. В течение нескольких минут Элизабет строила планы один другого безжалостней и так увлеклась мыслями о мщении, что не заметила, как дверь отворилась.
Внезапно она увидела перед собой ноги в черных брюках — видимо, господин Аньель обожал черный цвет. Вскрикнув от неожиданности, подняла глаза и состроила презрительную гримасу, увидев заросшее щетиной лицо господина Аньеля, который смотрел на нее чуть ли не с нежностью.
— На полу… — сказал он. — Во что вы играете, Элизабет?
— Ни во что я не играю, — сердито ответила девушка, поднимаясь на ноги. — Дайте мне пройти, господин Аньель. Я вас ненавижу.
Он тотчас закрыл за собой дверь и загородил ее своим долговязым тощим телом.
— Минутку, — сказал он. — Уделите мне одну минутку. Вы сердитесь на то, что вас закрыли на ключ.
Элизабет вложила во взгляд все презрение, на какое была способна.
