Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
— Я не повешусь, — ответил Керн.
— Все равно. Вы должны сдать.
Они отдали ему вещи и присели на нары. В комнате кисло пахло рвотой.
— Через час рассветет, тогда вы сможете все убрать, — сказал Керн.
В горле пересохло. Ему очень хотелось пить. Все внутри казалось сухим и забитым, будто он наглотался угля и ваты. И будто он никогда больше не очистится от этого.
— Страшно, правда? — спросил другой через минуту.
— Нет, — ответил Керн.
На следующий день их перевели в большую камеру, в которой уже сидели четверо. Керну показалось, что все они были эмигрантами, но это его не интересовало. Он слишком устал и забрался на нары. Но заснуть не мог. Он лежал с открытыми глазами, уставившись на маленький зарешеченный четырехугольник окна. Поздно, около полуночи привели еще двоих. Керн их не видел, слышал только, как они устраивались на ночлег.
— Интересно, когда мы снова выйдем отсюда? — робко спросил в темноте один из новоприбывших.
Ответ последовал не сразу.
Затем заворчал чей-то бас.
— Все зависит от того, что вы натворили. За убийство с целью грабежа будете сидеть пожизненно, за политическое убийство — восемь дней.
— Меня только во второй раз поймали без паспорта.
— Это хуже, — пробурчал бас. — Можете наверняка рассчитывать на четыре недели.
— О боже! А у меня в чемодане курочка! Жареная курочка! Она же протухнет, пока я выйду!
— Несомненно, — подтвердил бас.
Керн прислушался.
— А у вас не было и раньше курочки в чемодане? — спросил он.
— Да, была! Правильно! — удивленно ответил новичок не сразу. — А откуда вы это знаете, любезный?
— И тогда вас тоже арестовали?
— Конечно. А кто меня спрашивает? Кто вы? И как могло случиться, что вы знаете об этом? — возбужденно спросил голос из темноты.
Керн расхохотался. Он чуть не задохнулся от смеха. Он смеялся, словно его заставляли, смехом, похожим на болезненную спазму, и в этом смехе разрядилось все, что накопилось в Керне за два месяца, — ярость из-за ареста, одиночество, страх за Рут, попытки не потерять себя, ужас перед висельником.
— Цыпленок, — едва выдавил он. — Это, действительно, Цыпленок. И снова с цыпленком в чемодане! Какое совпадение!
— Вы называете это совпадением? — с яростью набросился на него Цыпленок. — Это мой проклятый рок — вот это что!
— Вам, кажется, не везет на жареных курочек, — сказал бас.
— Заткнитесь! — набросился на них другой. — Чума порази ваших жареных курочек! Устроить такой концерт среди ночи. У меня в животе все перевернулось от голода.
— Возможно, между ним и курочками есть и более глубокая связь? — высказал предположение бас.
— Он с таким же успехом может иметь эту связь и с детскими куклами, — промычал человек без родины.
— Или с раком желудка? — взвизгнул чей-то высокий раздавленный тенор.
— Не был ли он раньше лисицей? — предположил бас. — А теперь курочки мстят ему…
Цыпленок еще раз вставил свое слово.
— Это же безбожная подлость — издеваться над человеком в его несчастье!
— Когда это было? — звучно спросил бас.
— Тихо! — заорал из коридора дежурный. — Это тюрьма, а не какой-нибудь ночной клуб!
2
Керн подписал свое второе обязательство о выезде из Австрии без права возвращения в эту страну когда бы то ни было. Но на этот раз он не испытал никаких горестных чувств. Он думал только, что, быть может, уже на следующее утро снова будет в Пратере.
— Вам нужно захватить в Вене какие-нибудь вещи? — спросил чиновник.
— Нет, никаких.
— Вы знаете, что вас ожидает по крайней мере три месяца тюрьмы, если вы снова вернетесь в Австрию?
— Да.
Минуту чиновник смотрел на Керна. Потом сунул руку в карман и достал бумажку достоинством в пять шиллингов.
— Вот, возьмите и выпейте по этому случаю. Я тоже не в силах изменить законы. Купите «гумбольдс-кирхнер». В этом году оно самое лучшее. Ну, с богом!
— Спасибо, — Керн был ошеломлен. Первый раз в жизни он получил подарок от полиции. — Большое спасибо. Я не потрачу зря эти деньги.
— Хорошо, хорошо. А теперь собирайтесь. Ваш провожатый уже ждет.
Керн спрятал деньги. На эту сумму он мог не только купить две четвертинки «гумбольдс-кирхнер», но и проехать часть пути обратно до Вены по железной дороге. Это было менее опасно.
Они направились по той же дороге, что и в первый раз со Штайнером. Керну казалось, что с тех пор прошло лет десять.
От станции они должны были пройти некоторое расстояние пешком. Вскоре они подошли к буфету, в котором продавалось молодое вино. В палисаднике стояло несколько столов и стульев. Керн вспомнил о совете чиновника.
— Не хотите ли выпить рюмочку? — спросил он у сопровождающего.
— Что?
— «Гумбольдс-кирхнера». В этом году оно самое лучшее.
— Можно… Сейчас все равно еще слишком светло, чтобы являться на таможню.
Они уселись в палисаднике и выпили прозрачного терпкого «гумбольдс-кирхнера». Вокруг все дышало тишиной и спокойствием. Небо было ясное, далекое и светлое. По небу в сторону Германии пролетел самолет. Хозяин принес лампу со стеклом, которое защищало огонь от ветра, и поставил ее на стол. Это был первый вечер Керна на свободе. Уже два месяца он не видел такого необъятного неба. Ему казалось, что только сейчас он снова начал дышать. Он сидел тихо и наслаждался тишиной. Через час-два снова начнутся страхи и преследование.
— Это, действительно, невыносимо! — проворчал чиновник.
Керн взглянул на него.
— Я тоже так думаю.
— Я не о том.
— О чем же?
— Я имею в виду вас, эмигрантов, — ворчливо объяснил чиновник. — Вы заставляете нас, полицейских, стыдиться своего мундира. Сейчас больше ничего не делают — только эскортируют эмигрантов! Каждый день! От Вены — до границы. Что за жизнь! Никогда больше не встретишь честный конвой с наручниками!
— Возможно, через год-два нас придется сопровождать к границе в наручниках, — сухо ответил Керн.
— Но это же не совсем то. — Чиновник посмотрел на него с откровенным презрением. — Вы же — ничто в полицейском смысле. Мне приходилось с револьвером наготове конвоировать четырежды убийцу, взломщика Мюллера II, а два года назад — Бергмана, убийцу женщин, позднее — взломщика Бруста, не говоря уже об осквернителе трупов Тедди Блюмеле. Да, вот это было времечко! А сейчас — вы… с вами можно подохнуть от скуки. — Он вздохнул и выпил вино. — Вы-то хоть разбираетесь в вине. Хотите распить еще четвертинку? На этот раз плачу я.
— Идет.
Они дружно распили вторую четвертинку. Потом отправились дальше. Постепенно стемнело. Над дорогой запорхали летучие мыши и ночные бабочки.
Таможня была ярко освещена. И чиновники там были все те же, знакомые. Сопровождающий сдал Керна.
— Присядьте пока в таможне, — сказал один из чиновников. — Еще слишком рано.
— Я знаю, — ответил Керн.
— Ах вот как, вы уже знаете?
— Конечно. Ведь границы и есть наше отечество.
С рассветом Керн снова был в Пратере. Он не рискнул идти в вагон к Штайнеру, и будить его, так как не знал, что произошло за это время. Он бродил поблизости от вагона. В тумане стояли пестрые деревья. Пока он сидел в тюрьме, наступила осень. На минуту он остановился перед каруселью, завешенной серой парусиной. Потом приподнял край чехла, залез внутрь и забрался в гондолу. Здесь он был надежно скрыт.
Он проснулся, услышав чей-то смех. Светло, парусина сброшена… Он быстро вскочил. Перед ним в синей спецовке стоял Штайнер.
Керн одним прыжком выскочил из гондолы. Внезапно он очутился дома.
— Штайнер, — крикнул он, сияя. — Слава богу, я опять здесь!
— Я вижу. Блудный сын возвращается из полицейских подземелий. Ну-ка, подойди, дай на тебя взглянуть. Немного побледнел, похудел от тюремных харчей. А почему ты не зашел в вагон?
— Я ж не знал, там ли ты еще.
— Пока еще там. Ну, ладно, пойдем завтракать. После завтрака ты будешь смотреть на мир другими глазами. Лила! — крикнул Штайнер в сторону вагона.
— Наш мальчик вернулся! Ему нужно плотно позавтракать. — Он снова повернулся к Керну. — Подрос и выглядишь мужественнее. Чему-нибудь научился, малыш, за это время?
— Да. Я узнал, что если не хочешь подохнуть, нужно быть твердым. И понял, что им не сломить меня! Кроме того, я научился шить мешки и говорить по-французски. И узнал, что приказы действуют лучше, чем просьбы.
— Блестяще! — Штайнер ухмыльнулся. — Блестяще, мальчик!
— Где Рут? — спросил Керн.
— В Цюрихе. Ее выслали. Больше с ней ничего не случилось. У Лилы есть письмо для тебя. Лила — это наш почтамт. Настоящие документы только у нее. Рут писала тебе на ее имя.
— В Цюрихе… — повторил Керн.
