Кнут Гамсун - Новая земля (Новь)
"Только подтвержденіе. Завтра это будетъ офиціально извѣстно. Да, не безпокойся, пожалуйста, насчетъ этого, — я ночью выяснилъ себѣ свое положеніе. Да, я еще надѣюсь спастись до извѣстной степени".
Тамъ впереди скоро всѣ пришли въ хорошее настроеніе. Ойэнъ страдалъ морской болѣзнью и пилъ, чтобъ ему легче было, онъ не могъ стоять прямо, онъ очень ослабѣлъ.
"Хорошо, что вы опять вернулись домой", сказала фру Ханка, чтобъ утѣшить его. "У васъ все по прежнему женственное личико, но къ счастью оно не такое блѣдное, какъ прежде…"
"Извините меня", воскликнула фру Паульсбергъ безжалостно, "я еще никогда не видѣла его такимъ блѣднымъ, какъ сегодня".
На этотъ намекъ по поводу его морской болѣзни раздался общій смѣхъ. Фру Ханка продолжала говорить. Да, она знаетъ его послѣднюю работу въ Терахусѣ, это стихотвореніе "Изъ старыхъ воспоминаній". Нужно признаться, что онъ не напрасно былъ въ деревнѣ.
"Вы еще не слышали моего новаго стихотворенія", сказалъ Ойэнъ слабымъ голосомъ: "оно египетское, и дѣйствіе происходитъ въ гробницѣ…" И, будучи совсѣмъ больной, онъ все-таки началъ искать стихотвореніе въ своихъ карманахъ. Что онъ съ нимъ сдѣлалъ? Онъ утромъ отложилъ его въ сторону, чтобы взять съ собой, — онъ подумалъ, что можетъ быть кто-нибудь захочетъ его послушать; онъ осмѣливается сказать, что оно довольно замѣчательно въ своемъ родѣ. Но онъ, по всей вѣроятности, оставилъ его гдѣ-нибудь. Онъ не можетъ себѣ представить, что онъ потерялъ его, или выбросилъ?
"Нѣтъ", сказала фру Ханка: "вы просто оставили его дома, вотъ увидите, оно навѣрно лежитъ на столѣ". Она дѣлала все возможное, чтобъ отогнать дурныя предположенія поэта: онъ, вѣроятно, чувствуетъ себя лучше въ городѣ, нежели въ деревнѣ.
Да, ахъ да! Какъ только онъ очутился на улицахъ и увидѣлъ прямыя линіи домовъ, такъ онъ почувствовалъ тотчасъ же, что мозгъ его началъ работать, и вотъ онъ задумалъ египетское стихотвореніе въ прозѣ; нѣтъ, не можетъ этого быть, чтобъ онъ его потерялъ…
Теперь и Мильде былъ на сторонѣ Ойэна, онъ начиналъ его вполнѣ признавать, теперь и онъ началъ постигать этотъ тонкій родъ поэзіи.
Иргенсъ, сидѣвшій недалеко и слышавшій эту рѣдкую похвалу, наклонился къ фру Ханкѣ и сказалъ глухимъ голосомъ:
"Понимаете ли вы, теперь Мильде получилъ премію, и ему нечего бояться своего опаснаго конкурента". И Иргенсъ стиснулъ губы и смѣялся.
Фру Ханка посмотрѣла на него. Сколько въ немъ было злости, и какъ это не шло къ нему. Онъ этого не сознавалъ, иначе онъ не сжималъ бы такъ губъ и не бросалъ бы такіе злые взгляды. Въ общемъ, онъ сохранялъ въ продолженіе всего времени свое обыкновенное молчаніе; къ Агатѣ онъ совсѣмъ не обращался и дѣлалъ видъ, что совсѣмъ не замѣчаетъ ее. Что она ему сдѣлала? развѣ она могла иначе поступить? Почему не хотѣлъ онъ этого понять?
Но онъ не смотрѣлъ на нее.
На яхтѣ начали варить кофе, но изъ вниманія къ Ойэну, который все еще страдалъ морской болѣзнью, рѣшили его пить на шхерахъ, къ которымъ подъѣхали. Катеръ присталъ. Расположились на камняхъ, и началась возня, это было такъ весело, такъ ново. Ойэнъ смотрѣлъ на все широко раскрытыми, удивленными глазами, на море, на волны, потрясавшія своимъ шумомъ воздухъ, на этотъ пустынный островъ, гдѣ не было ни одного деревца, гдѣ солнце и морская вода уничтожили всю траву. Какъ это было все странно! Агата обходила всѣхъ съ чашками и стаканами, ея крошечныя руки боялись что-нибудь уронить; она шла такъ осторожно, какъ будто балансировала, и при этомъ она высовывала кончикъ языка
Мильде предложилъ выпить за ихъ здоровье.
"У тебя нѣтъ шампанскаго?" спросилъ онъ Олэ.
Принесли шампанское, нашли стаканы и выпили за ихъ здоровье съ громкимъ ура. Мильде былъ въ превосходномъ настроеніи духа, онъ предложилъ закупорить бутылку и броситъ ее въ море съ бумажкой, на которой всѣ напишутъ свои имена, дамы и мужчины.
Всѣ написали, за исключеніемъ Паульсберга, который рѣшительно отъ этого отказался. — Человѣкъ, пишущій такъ много, какъ онъ, не будетъ писать шутки ради на какой-то запискѣ, сказалъ онъ. Съ этимъ онъ поднялся и пошелъ одинъ вглубь острова.
"Тогда я припишу его имя", сказалъ Мильде и взялся за карандашъ.
Но теперь фру Паульсбергъ сердито воскликнула:
"Что вы хотите дѣлать? Я надѣюсь, вы оставите это. Паульсбергъ сказалъ, что онъ не хочетъ, чтобъ его имя стояло здѣсь, и этого достаточно". Фру Паульсбергъ состроила очень обиженное лицо. Она положила одно колѣно на другое и держала чашку, какъ будто это была кружка пива.
Мильде тотчасъ же извинился, — вѣдь это была шутка, сказалъ онъ: самая невинная шутка. Но если подумать, то дѣйствительно фру Паульсбергъ права; это была глупая выдумка, и Паульсбергъ не могъ этого сдѣлать, однимъ словомъ… Впрочемъ, онъ находить, что въ этомъ нѣтъ никакой шутки; и онъ предлагаетъ оставить исторію съ бутылкой. Если не будетъ имени Паульсберга, то… Какъ полагаютъ остальные?
Но Иргенсъ не былъ больше въ состояніи удерживаться, и началъ высмѣиватъ Мильде, скрывая свою злобу:
"Ха-ха-ха, премированный господинъ, ты божествененъ!"
Премированный господинъ! Онъ все еще не могъ забытъ преміи.
"А ты", возразилъ ему Мильде разозленный и посмотрѣлъ на него пьяными глазами, "становится невозможно имѣть съ тобою дѣло!"
Иргенсъ сдѣлалъ удивленный видъ.
"Что такое? Мнѣ кажется по твоему тону, что мои слова тебя оскорбили?"
Теперь должна была вмѣшаться фру Ханка. зачѣмъ же ссориться вдругъ на прогулкѣ? Это очень непріятно, нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ! Итакъ, если они не будутъ сидѣть смирно, ихъ потопятъ!
Иргенсъ тотчасъ же замолчалъ: онъ даже не проворчалъ сквозь зубы, что у него было привычкой, когда онъ бывалъ разозленъ. Фру Ханка углубилась въ размышленія; какъ измѣнился съ нѣкотораго времени ея герой и поэтъ. Откуда все это. Какъ выцвѣли его темные глаза! Его усы обвисли, онъ потерялъ свѣжесть лица, его лицо не было такимъ обворожительнымъ, какъ прежде. Но потомъ она вспомнила о его разочарованіи, о его горѣ по поводу преміи, которой онъ не получилъ, о его книгѣ, - этомъ чудномъ собраніи стихотвореній, о которомъ умалчивали съ злымъ умысломъ, и, нагнувшись къ Агатѣ, она сказала:
"Иргенсъ, къ сожалѣнію, сдѣлался желчнымъ; вы, вѣроятно, это замѣтили, но это пройдетъ". Фру Ханка хотѣла сдѣлать для него все, что могла, оправдать его, по добротѣ душевной; она говорила теперь то же самое, что говорила и Иргенсу съ глазу на глазъ: нечего удивляться, что онъ сталъ раздражительнымъ; такую горечь, какъ его, нужно уважать. Онъ цѣлые годы старался и работалъ, а страна, городъ…
"Да, подумайте только!" сказала также Агата. Вдругъ Агата вспомнила, что она по отношенію къ этому человѣку не была какъ должна была быть, она была неделикатна, да, груба; она напрасно оттолкнула его. Она такъ хотѣла бы, чтобъ этого не было, но теперь уже поздно.
Теперь Паульсбергъ вернулся со своей одинокой прогулки и сказалъ, что пора подумать о томъ, чтобъ вернуться домой. Нельзя быть увѣреннымъ въ томъ, что не пойдетъ дождь, онъ думаетъ, что это очень даже вѣроятно. Солнце уже почти совсѣмъ зашло, и дуетъ довольно сильный вѣтеръ.
Агата обошла еще разъ съ чашками и предложила кофе. Совершенно незамѣтно, она наклонилась къ Иргенсу и сказала:
"А вы господинъ Иргенсъ?"
Этотъ почти умоляющій голосъ заставилъ его взглянуть на нее. Онъ не хочетъ кофе, но онъ удивленно улыбнулся, когда посмотрѣлъ на нее. Она сіяла, она не знала, удержитъ ли она дольше подносъ въ своихъ рукахъ, и тогда она пробормотала: "Ну, немножко". Онъ посмотрѣлъ на нее еще разъ и сказалъ: "Нѣтъ, благодарю".
На обратномъ пути Иргенсъ былъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Онъ говорилъ, занималъ общество, помогалъ даже бѣдному Ойэну, которому совсѣмъ приходилось плохо. Передъ Мильде опять уже стояла бутылка подъ предлогомъ, что теперь пришло настоящее время выпивки. И Иргенсъ пилъ съ нимъ только для того, чтобъ показатъ свою любезность. Фру Ханка сіяла и была счастлива, какъ ребенокъ; мысленно она сказала самой себѣ, что она не должна забытъ сегодня же вечеромъ попросить у мужа денегъ, — сотню или двѣ кронъ.
Также и на обратномъ пути Тидеманъ правилъ рулемъ, и нельзя было его уговоритъ оставить его. Онъ слѣдилъ за парусомъ и за волнами и не говорилъ ни слова. Онъ былъ красивъ съ рулемъ въ рукѣ; съ легкою просѣдью волосы очень шли къ нему, его фигура то исчезала, то снова появлялась въ воздухѣ. Его жена крикнула ему разъ, не холодно ли ему, — вниманіе, которому онъ почти не вѣрилъ, вотъ, почему онъ сдѣлалъ надъ, что не слышитъ.
"Онъ не слышитъ", сказала она и улыбнулась, "не холодно ли тебѣ, Андрей?"
"Холодно? Нѣтъ", отвѣчалъ онъ.
И скоро все общество было опять уже въ гавани.
Ойэнъ, какъ только вышелъ на берегъ, тотчасъ же позвалъ извозчика. Онъ сейчасъ же долженъ ѣхать домой и поискать свое стихотвореніе, и тогда рѣшится его судьба. Онъ не будетъ покоенъ, пока не убѣдится въ этомъ. Но, можетъ быть, онъ можетъ позже встрѣтиться съ компаніей? Пойдутъ они въ ресторанъ?
