Эмма Донохью - Падшая женщина
Снаружи сгущались сумерки. С тех пор как они выехали со Стрэнда, Мэри не видела ни единого фонаря. Она уже почти забыла этот запах горящего масла. Здесь, в настоящем мире, — а Мэри уже начинала понимать, что это и есть настоящий мир, — в забытом богом захолустье, которое составляло основную часть страны, день кончался в то же мгновение, как солнце садилось за горизонт. Все, что мог сделать человек, — это найти укрытие до того, как угаснет большой дневной фонарь и черные небесные стены сойдутся над головой; держаться ближе к другим, чтобы защититься от странных существ, рыщущих там, в темноте, созданий, для которых, может быть, еще не придумано имени. Даже храпящая жена фермера, локоть которой впивался Мэри в бок, казалась ей почти родственницей, несмотря на то что во сне она время от времени пускала слюни прямо на «приличное» синее платье.
Наступила темнота. Мэри попыталась вспомнить, что она делает здесь, в… как бы там ни называлась эта пустошь в почти сутках пути от последнего постоялого двора, но не смогла. Она больше не ехала из одного города в другой; она просто ехала. Куда? Для чего? За воспоминанием, даже не своим собственным, а женщины, которая была когда-то ее матерью. Ради слабой надежды получить приют. Наверное, она потеряла рассудок, как та мисс с Ковент-Гарден, которая сошла с ума после родов и сбежала куда-то в Стаффордшир. Ребенок скоро умер без молока, но никто так и не узнал, что сталось с ней самой. Нет, пожалуй, с Мэри все было не так плохо. Но о чем она думала, когда села в дилижанс, который едет в никуда?
Когда стадо наконец прошло и карета сдвинулась с места, оказалось, что дорога едва ли не по колено завалена навозом. Колеса скрипели и не желали ехать. Мэри хотелось спать, спать, спать, а потом проснуться и увидеть, что все уже кончилось.
— Пока что вы должны мне четырнадцать шиллингов, мисс Сондерс, — обронил Джон Ниблетт утром, когда Мэри усаживалась на свое место.
Не может быть, чтобы так много, судорожно подумала она и напряженно улыбнулась, чтобы не выдать своего ужаса.
— Все верно. Я же еду в Монмут — там я и рассчитаюсь с вами сполна.
Он равнодушно пожал плечами:
— Просто народ обычно рассчитывается в конце каждого дня. Только и всего.
Мэри слегка закатила глаза:
— Какая суматоха. Так можно и со сдачей запутаться.
— Ну да, — согласился Ниблетт. — Не слишком-то это и удобно. Но вез я как-то одного чертова мошенника, так он сбежал в Глостере и не заплатил мне восемнадцать шиллингов.
Он хрипло рассмеялся. Предупреждение? Мэри покачала головой, словно не могла поверить, что на свете существуют такие подлецы.
В своем углу она засунула руку в сумку и на ощупь пересчитала монеты в свернутом чулке. Полкроны и еще пенни. Мэри чертыхнулась. К чему тратить половину сбережений на достойное платье, если не можешь заплатить по счету? Хороша же она в нем будет, когда ее посадят в долговую тюрьму в Монмуте! К тому же подол уже залоснился, а косынка измялась и лежала неровными складками.
Весь день она думала, что делать. Бежать некуда; Монмут был ее единственной надеждой на спасение. Если бы только удалось улучить минуту и продать что-нибудь из одежды…
Но когда они добрались до постоялого двора в Челтнеме, на улице совсем стемнело. Торговец распрощался с остальными — он ехал на воды лечить свою водянку. Мэри лежала на заскорузлых простынях и не могла сомкнуть глаз. Что, если утром метнуться в город и найти лавку, где торгуют подержанной одеждой?
Но к тому времени, как она проглотила свою чашку чаю и вышла во двор, Джон Ниблетт уже запрягал уставших лошадей. Увидев Мэри, он широко улыбнулся:
— Сегодня проделаем хороший путь.
— С божьей помощью, — ответила Мэри и почувствовала, как желудок наливается свинцовой тяжестью.
В Глостере оттепели все еще не было. На окнах собора застыли причудливые морозные узоры. В дилижансе появился новый пассажир — валлиец, по виду трактирщик. У него были густые кустистые брови и слегка кривой парик, и он все время щурился от солнца. Почувствовав на себе взгляд Мэри, валлиец приосанился и выпрямил спину. Она попыталась посмотреть на себя его глазами. Что он видит? Возможно, горничную, очень порядочную и приличную, разве что с чересчур широким алым ртом, который не нуждался ни в какой краске. Он явно не был богачом, но, видя, что она за ним наблюдает, кинул Ниблетту шиллинг за первый участок пути и отмахнулся от сдачи.
Рыбка на крючке, как говорила Куколка, когда на ней останавливался взгляд клиента.
Мэри не ела весь день. Она не могла потратить свои последние гроши, не зная, когда у нее снова появятся деньги. Она притворилась больной, но, кажется, Ниблетт видел ее насквозь. В прежние времена они с Куколкой могли прожить едва ли не полнедели на нескольких пинтах вина и дюжине устриц из Эссекса, но Магдалина ослабила волю Мэри. Она забыла, как это — обходиться без пищи. И поэтому сейчас должна была забыть о своем намерении бросить старое ремесло.
В полночь Мэри сидела на скрипучей кровати в «Свон-Инн» в Колфорде. Здесь, как и везде, праздновали Двенадцатую ночь: то и дело раздавались звон колокольчиков, барабанная дробь и взрывы смеха. Когда валлиец снял парик, оказалось, что она выше его, и ему приходилось смотреть на нее снизу вверх. Точно не женат, отметила Мэри коричневые потеки на рубашке. Она вздрогнула. В комнате было так холодно, что ей не пришлось притворяться. Ее небольшая крепкая грудь, видневшаяся из-под сбившейся белой косынки, была покрыта мурашками; из-под красной ленты выбивались волосы. Мэри опустила глаза и уставилась в пол, на грязные щели между досками.
Она всхлипывала и уверяла, что только отчаянное положение заставило ее просить помощи у совершенно незнакомого джентльмена.
— Если бы только я не потеряла кошелек своей хозяйки… или кто-нибудь нашел его и отдал мне… если бы мистер Ниблетт не был таким жадным и позволил мне отдать ему деньги потом… если бы вы, сэр, одолжили мне немного, только чтобы заплатить за проезд, клянусь своей честью, я вернула бы вам все до последнего пенни, только бы добраться до дому… пусть дьявол заберет мою душу, если я вру…
Как легко. Слишком легко. Мэри посмотрела валлийцу прямо в глаза, пылающие и слегка влажные. Когда он осторожно занес руку и опустил ее на засаленное стеганое покрывало за ее спиной, она еле удержалась, чтобы не ударить его. Как может взрослый мужчина позволять так себя дурачить? Должно быть, ему показалось, что разом наступили и Рождество, и Новый год, и все праздники вообще. Девушка такого нежного возраста, такая одинокая, такая беззащитная. Теплая и смирная… возможно, она даже не будет возражать…
Но Мэри знала, как ведут себя приличные девушки. Как только толстые пальцы валлийца коснулись ее корсета, она набрала в грудь воздуха, как будто готовилась закричать, и он вынужден был зажать ей рот ладонью. Ее горячее дыхание жгло его пальцы. Он и не думал заходить так далеко, но ее косынка совсем развязалась, и маленькие грудки дрожали, словно испуганные кролики… и он уткнулся в них лицом, всего на мгновение.
Ей было ясно, что валлиец не делал этого уже много лет. С ним нужно поосторожнее, подумала Мэри. Как бы его не прикончить. Его немолодое сердце билось, словно рыба, вытащенная на берег. Ее фижмы вздыбились, словно протестуя, пена нижних юбок накрыла его колени.
— Но, сэр! — прошипела Мэри сквозь пальцы. — Но, сэр!
Чтобы погасить свечу, ему пришлось дунуть на нее целых три раза.
Валлиец был тяжелым, словно мешок с углем, но Мэри решила дать ему немного поспать и не будить сразу. Она бы с удовольствием проверила его кошелек, чтобы знать, сколько потребовать, но не могла до него дотянуться. Снизу донесся припев песенки о трех царях, у которых было кое-что в седельных сумках, затем грохот и громкий смех. В прошлом году Мэри с Куколкой провели этот вечер в театре, а потом отправились праздновать на Биржу, останавливаясь по пути в каждой лавочке, чтобы отведать традиционного пирога. Но сейчас она не могла думать о Куколке. При мысли о том, что тело Долл Хиггинс по-прежнему лежит в тупике за Крысиным замком, Мэри начинала трястись — а она не могла себе такого позволить. Вместо этого она стала представлять себе, какой завтрак закажет завтра утром.
За грязным окном забрезжил рассвет, и ее желудок заурчал так мощно, что валлиец наполовину проснулся. Он завозился и свернулся калачиком, словно собака. Мэри начала всхлипывать. Сначала слезы не шли, но она раскрыла глаза пошире, чтобы в них защипало, подумала о Куколке и заплакала по-настоящему.
Валлиец открыл глаза. Мэри заметила, что его лицо побелело от волнения. Она вывернулась из-под него и уселась на самый край кровати. Нет-нет, она не останется здесь ни на минуту. И свое имя тоже не скажет. Сквозь пальцы она увидела, как валлиец спешно застегивает панталоны. И какие еще полкроны!
