Оливия Уэдсли - Ты и я
— О нет, мы останемся.
Ник так неожиданно отпустил ее, что она зашаталась.
— О, в чем дело, отчего ты опять переменился?
Он сказал странным сдавленным голосом:
— Я борюсь с самим собой, рада тебя.
— Ты борешься и со мной, — с деланной веселостью промолвила Тото.
Он ближе придвинулся к ней.
— Послушай. Сегодня — равносильно навсегда. Пойми хорошенько. Другого исхода нет. Пройдет несколько месяцев, пока мы сможем обвенчаться. А живя общей жизнью, мы будем подвергаться осуждению. Осуждать будут тебя: свет так устроен, что винят всегда женщину, хотя виноват обычно мужчина. Мы будем счастливы, я знаю, но будем ли мы настолько счастливы, что это вознаградит тебя за все? Подумай об этом. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Мы будем жить, где ты захочешь… Я возьму отпуск, и мы уедем, постранствуем. — Вопреки его желанию тон его стал молящим, горячая любовь и тревога звучали в нем.
Тото мягко сказала:
— Зажги свет, Ник.
Он повиновался, удивленный, слегка озадаченный.
— Посмотри мне в глаза… Милый, то, что ты говорил сейчас, говорилось по чувству долга. Ник, свет не существует для меня помимо тебя. Жизнь моя принадлежит тебе. Я не в силах переносить эти препирательства, когда все сводится к одному. Не будем спорить больше. Мы принадлежим друг другу — в этом все, будем же счастливы.
Она смотрела на него улыбающимися и в то же время грустными глазами. Он вдруг привлек ее к себе и стал осыпать поцелуями — ребяческими, торопливыми, крепкими поцелуями, между поцелуями невнятно повторяя: "Прости, прости меня!"
Тото первая слегка оттолкнула его и вернула к счастливой действительности, заявив:
— Ник, знаешь, я голодна!
И он отозвался тоном человека, только что посвященного в важную тайну:
— Клянусь Юпитером, и я тоже!
Они вместе обследовали кладовую Анри, вместе заваривали чай, готовили сандвичи, и Ник сообщил все подробности своей поездки в Лондон, а Тото рассказала ему все, что могла вспомнить о проведенных без него неделях.
Они вместе разобрали вещи Тото и повесили ее платья в гардероб Ника; в квартире была комната для гостей, крошечное помещение через квадратную площадку лестницы, — она будет служить Нику туалетной.
Он приготовил для Тото ванну, объяснил ей капризы крана с горячей водой, который имел обыкновение бастовать в самый неподходящий момент и так же неожиданно приходить снова в действие.
Тото остановилась перед зеркалом Ника и разглядывала себя: широко раскрытые глаза, полуоткрытые губы, откинутые от пылающего лица волосы.
Ник, бесшумно вошедший в комнату, застал ее в этой позе.
Он подошел к ней сзади, обвил рукой, и темная голова склонилась к золотой головке.
В тоненькой розовой ночной рубашке Тото казалась особенно юной, и Ник прошептал:
— Ты еще совсем дитя! — и в голосе его были и пламенная любовь, и щемящее сомнение.
— Только не сердцем… теперь! — отозвалась Тото.
Она проснулась на рассвете, позолотившем комнату сквозь открытые окна. Ник держал ее и во сне, как бы защищая. Тото смотрела на обнимавшую ее руку — какой дорогой, какой сильный тюремный засов! Она слегка повернулась и заглянула Нику в лицо.
— Совсем, совсем моя, — твердил он перед тем, как она уснула, и другие, не такие собственнические, но бесконечно милые ей, нежные слова.
Так вот она, тайна любви, чудесная, потрясающая. Но многое ей еще дороже в любви. Ник был бесконечно близок ей, когда положил голову ей на грудь, еще ближе сейчас, когда спит подле нее.
Он вдохнул в нее душу живую, он открыл ее сущность ей самой. Что важнее?
И вдруг, отогнав серьезные мысли, она поймала себя на том, что думала: какой хорошенький Ник и какие красивые у него пижамы.
Глава XX
Ник без труда получил отпуск.
— Побудем здесь еще немного, — попросила Тото, и они остались и накупили множество вещей для Тото — шляпок, и платьев, и два кольца — одно из них с изумрудом-кабошоном в оправе работы Картье.
Неожиданно быстро наступила жара. Май был похож скорее на июль; обедали все на свежем воздухе и меню выбирали из холодных блюд.
Получив письмо от своего адвоката, Ник решил, что ему необходимо ехать в Лондон.
— Бэби, — сказал он Тото, — мы снимем в Лондоне квартиру, и ты обставишь ее по своему вкусу.
Тото была в восторге. Не хотела задерживаться надолго в том тихом отеле, в котором они с Ником остановились по приезде, и всё торопила его поскорее снять квартирку: "Все равно где, какое имеет значение та или другая часть города?" — Наконец он нашел половину дома на маленькой уличке в Найт-бридже. В ней имелась большая жилая комната и большая спальная; квартира была меблирована, но Ник договорился, что обстановка будет сдана на хранение: он хотел, чтобы Тото устроила все по своему вкусу.
Они еще в Париже решили, что заведут старинную французскую кровать стиля ампир, с зеленым, оттенка нефрита покрывалом, и действительно, достали такую кровать за баснословную цену и покрывало к ней, не менее дорогое, — так что получилось, как выразилась Тото, "просто ужасно красиво". Покрывало было китайское: сереброперые фламинго с алыми ногами шагали по изумрудной воде у берегов серебристых островков, поросших померанцевыми деревьями, а поодаль виднелась пагода с красной крышей и бледно-золотыми стенами.
Ник покупал все, что нравилось Тото. Он наполнял маленькую квартирку цветами. Каждый день обновлялись гардении в черной ониксовой чаше, и снопы гвоздик выглядывали из-за японских ширм.
Никто из знакомых не видел их; они обедали вне дома, танцевали по вечерам и были так счастливы, что Тото иногда пугалась.
— Верно, когда любишь, всегда боишься, — говорила она Нику, который уверял, что это у нее от воображения, и заботливо осведомлялся, не болит ли у нее голова.
— Я никогда не болею, — возражала Тото и добавляла с укором: — О, Ник, неужели ты не можешь быть на высоте положения? Не отдаешь себе отчета в том, чего требует данный момент?
— А именно?
— Романтики, а не аспирина!
Они купили автомобиль, и Тото управляла им, блаженно игнорируя правила уличного движения.
Волны жары докатились и до Лондона, и они часто выезжали поздно ночью в Сюррей и варили кофе в небольшой сосновой роще, причем выкуривали несметное количество папирос, чтобы отгонять комаров — этих несносных созданий, которые появляются, как только наступает пора счастливых прогулок, кажется, только для того, чтобы досаждать влюбленным.
Но никакие комары не могли ни на секунду омрачить радость Тото; она попала в райскую обитель, где не было места ни разладу, ни скуке, ни сердечным страданиям.
Все влюбленные переживают хотя бы однажды эту пору полного, слепого, безрассудного, напряженного счастья, когда они вполне уверены во взаимности и счастливы выше всякой меры; когда все хорошо и малейший пустяк приводит в восторг, а неприятности не огорчают, потому что есть с кем делить их или потому что они дают лишний повод проявить любовь, жертвуя своими удобствами.
Только тогда засыпаешь с тем, чтобы проснуться с мыслью: сегодня увидимся. Только тогда каждое прощание — конец всему, каждое новое свидание — воскресение. Только тогда пышным цветом распускаются все желания, все стремления; только тогда думаешь, глядя в глаза другому: "Лишь один этот цветок — для стебля души моей"; только тогда бросаешь вызов звездам и солнцу и, простирая руки, чтобы обнять мир, говоришь: "мой".
— Найтбридж и рай — синонимы, — чинно уверяла Тото Ника.
Они шалили, как дети, говорили на том нелепом языке, который так быстро усваивают влюбленные, и пополняли его собственными словечками, приводившими их в восхищение, но, к счастью, совершенно непонятными для остальных смертных.
С тех пор как Тото прочла книгу Осборна, Ник стал, разумеется, величаться Большой Медведь, а за Тото окончательно утвердилось имя Бэби, — ведь она была до смешного молода, и Ник легко поднимал ее одной рукой. Но больше всего они любили играть в "уменьшения": ладонь Ника изображала Атлантический океан, цветок в его бутоньерке — "Сады Плодовства", в которых заблудилась Тото, такая же миниатюрная.
Лишь раз в жизни бываем мы непроходимо, божественно глупы, лишь раз в жизни женщина может быть вволю, фантастично нелепа, не вызывая этим ничего, кроме нежных взглядов и счастливого смеха.
— Индийский вождь! — восклицала Тото, когда Ник просыпался с вызывающе торчащим пучком темных волос. — Индийский вождь! — и дергала его за хохол.
Анри приехал с ними в Лондон и приносил им по утрам кофе, а как только он уходил, Тото превращалась в царицу Савскую, и ей прислуживал Ник, поднимавшийся первым, как истый мужчина, которого ждет каждодневный труд. А Тото изображала прекрасную леди, которая "не сеет и не жнет", но уж конечно, кофе пьет всегда в постели, расстилала салфетку на бледно-зеленом одеяле и благосклонно принимала свой завтрак из рук Ника.
