Оливия Уэдсли - Ты и я
— О, нет! Чего ради мне сердиться, скажите пожалуйста?! Ты уходишь в полдень, предупредив, что вернешься к ленчу. Я захожу за тобой и жду почти до одиннадцати, когда ты являешься и как ни в чем не бывало объясняешь, что провела день с Чарльзом Треверсом, причем, видимо, рассчитываешь, что я должен быть в восторге!
— Тебя не очень интересовало, что я буду делать, когда ты уходил, — вспыхнула Тото, — ты ушел… о, я не умею объяснить, ты был совсем другой… и сам знаешь, что это так. А когда я запоздала — не по своей вине, — ты злишься. Хотя и не имеешь права злиться.
— Знаю прекрасно, что вообще не имею права вмешиваться в твою жизнь, — неосторожно начал Ник, злясь на Тото, на самого себя, на обстоятельства, а пуще всего на Треверса за то, что тот встретил Тото и повез ее гулять.
Тото взглянула на него, пожала плечами и улыбнулась. Сказала деловито:
— Очень жалею, что ты расстроен. Я страшно голодна, поищу чего-нибудь поесть. Анри ушел, должно быть?
— Конечно, больше часу тому назад.
Тото кивнула, пошла на кухню и вернулась с зеленым подносом, на котором лежали холодный цыпленок, хлеб с маслом и персики.
Может ли что-нибудь скорее довести до белого каления уже взбешенного человека, чем вид его противника, спокойно и с аппетитом уплетающего, в то время как сам он рвет и мечет?
Ник стоял у окна, глядя в темную летнюю ночь, расцвеченную огнями; катили мимо омнибусы, сверкая яркой раскраской, мягко скользили, поблескивая, дорогие автомобили; он ничего, в сущности, не видел, но уставился в окно, лишь бы не встречаться взглядом с Тото.
Треверс… Что сказала ему Тото? Он, наверное, спросил, у кого она остановилась. О чем они могли беседовать?
Голос Тото прервал его мысли:
— Чарльз сказал мне, что виделся, с тобой вчера.
Наступило молчание, полное сердитых подозрений со стороны немного сконфуженного Ника и обидного недоумения с примесью лукавства со стороны Тото. Она отчасти догадывалась, почему Ник так странно отнесся к ее пикнику с Чарльзом; к тому же она и в самом деле страшно запоздала; она чувствовала себя чуточку виноватой, когда входила, но была уверена, что быстро все уладит. И это ей не удалось. Было прескверно.
— Ник?
— Что такое?
— Почему ты сегодня такой нехороший?
Он круто обернулся и засмеялся тем же деланным смехом.
— Хотя тебе это, видимо, не приходило в голову, но я, представь себе, очень беспокоился, когда тебя не было. Разумеется, не следовало. Теперь для меня это ясно, но я и не подозревал, что ты в таких надежных и приятных руках.
— О, я была в полной безопасности! — Тщательно проделанный зевок.
— Я устала. Я, кажется, лягу сейчас.
— Хорошо. А я выйду ненадолго. Спокойной ночи. — В дверях Тото обернулась и взглянула на него.
Лицо Ника не выражало никакой ласки, не говорило "спокойной ночи", в нем не было ни малейшего намека на доброту. Очень бледный, он казался усталым и угрюмым. Она быстро прошла к себе в комнату, бросив через худенькое плечо:
— О, в таком случае спокойной ночи.
Она ждала, затаив дыхание. Вот он вышел в переднюю. Он в самом деле собирается идти. Хлопнула дверь. Он ушел!
— Почему? Почему? — громко спросила Тото. — Утром он надулся, тоже не из-за чего. А сейчас разозлился, что я каталась с Чарльзом. Если он ревнует меня к Чарльзу, он идиот!
Сознание несправедливости, чувство обиды помогли бы снести создавшееся положение. Но лежать одной в постели летней ночью, когда в комнату проникает теплый ветерок, а в квартире царит полная тишина, вовсе не так покойно и приятно, как можно было бы думать. И сон не идет.
Это их первая ссора…
Однако от усталости Тото заснула тотчас после того, как приняла решение дождаться Ника, сидя у окна, — она была уверена, что он вернется с минуты на минуту, — чтобы он так и застал ее; ведь она почти весь день провела на воздухе и много миль прошла пешком. Проспала она с час. В два часа Ника еще не было, и Тото, совсем проснувшаяся и сильно задетая, пришла в негодование.
Она вскочила с кровати, заперла дверь на ключ, легла и, не зажигая света, ждала.
Ник вернулся, повернул ручку двери, тихонько толкнул, подождал. Позвал осторожно:
— Тото!
Тото не отвечала. Он подождал немного и прошел, не на цыпочках, в свою гардеробную.
Услышав приглушенное "черт", свидетельствующее о том, что душ оказался закрученным, — они всегда открывали его друг для друга, — Тото прониклась к нему жалостью, нерешительно высунула одну ногу из-под одеяла — очень хотелось, чтобы Ник ее целовал, успокаивал, объяснял, — высунула другую ногу.
Но тут Ник стал почти громко напевать популярную шансонетку.
А, он может напевать, когда они поссорились, когда они столько часов не виделись, когда он виноват перед нею!
Так пускай же напевает — хоть всю ночь, если угодно!
— Хорошо спала?
— О, замечательно, благодарю.
Улыбка учтивая, вполне дружелюбная.
— Скоро собираешься встать?
— Скоро, вероятно. Не задерживайся из-за меня.
— У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?
— Ничего особенного.
Кивок.
— Так я пойду. Вернусь, вероятно, к ленчу.
— Я предупрежу Анри.
В холле он приостановился.
"Не вернуться ли? Бедная детка! Вид у нее такой, будто она совсем не выспалась. Нет, черт возьми, я не вернусь. Незачем было устраивать такую историю!"
У себя в спальной Тото сидела на краешке кровати.
"Что ж, пусть уходит! Если ни о чем не жалеет — пускай. Я ничего дурного не делала, а он воображает, что может дуться без конца!.."
Скучная процедура — одеванье! Сегодня выдался как раз такой день, когда волосы не хотят лежать, как следует, и все вообще скверно: платье, которое хочется надеть, измято, а на чулках, выбранных после долгих колебаний, спускается петля.
Наконец Тото вышла на улицу — усталая, обиженная, злая на себя, на Ника и на жизнь.
Делать ей было нечего; предстоял длинный пустой день; отчаянно хотелось, чтобы Ник был подле нее.
Их ссора перестала занимать ее, как это было вначале; сознание собственной правоты утратило всякое значение, и в довершение начинала болеть голова.
Тото повернула к дому и, только обогнула последний угол, как из остановившегося у тротуара роскошного автомобиля вышла ее мать.
Порой в жизни все складывается так, как не должно было бы складываться: будь Тото с Ником, встреча была бы для нее, конечно, не приятная, но совсем не такая трагичная.
Верона остановилась, улыбнулась очень сдержанно и воскликнула, по обыкновению мягко:
— Тото! — затем добавила с некоторым смущением: — Я только что из Парижа.
Она была шикарно одета в черное, и каждая линия ее фигуры поражала стройностью и изяществом.
— Ты знаешь, конечно! — продолжала она. — Я никак не могла найти тебя. В Вене о тебе ничего не знали; позже мне написал из Будапешта какой-то мужчина, что ты уехала в Париж. В Париже, разумеется, я поехала прямо к мадам Ларон и от нее узнала, что ты забрала свои вещи, что ты останавливалась в "Ритце", а в "Ритце" сказали — ну, да это неважно! Довольно, если я скажу, что все это было очень утомительно. Но что ты делаешь здесь? Где остановилась?
— Вот в этом доме.
— Придется серьезно переговорить с тобой. Что за особа твоя хозяйка?
— Хозяйки нет, — с отчаянием проговорила Тото.
— Ты сняла отдельную квартиру? — Верона замолчала, так как была и слишком удивлена, и слишком рассержена.
Она прошла вслед за Тото в гостиную, опустилась на большой диван и вопросительно посмотрела на Тото.
— Ты знаешь, конечно, что Карди оставил тебе все решительно?
— Не знала до сих пор.
— Тото! Да где же ты была, в конце концов! Видит небо, я мать непритязательная, но, право, тебе следует немного считаться со мной, из вежливости хотя бы. Было чрезвычайно неприятно отвечать все это время людям, что я понятия не имею, где ты. Сегодня я обедаю с Чарльзом Треверсом и его сестрой, — он, наверное, спросит. Я еще не видала его. Но с его сестрой (она вышла замуж за Рауля де Шовена) мы возвращались одним пароходом из Нью-Йорка.
— Я видела вчера Чарльза. Я провела с ним весь день, — сказала Тото.
— Ах, вот что! Но то, что ты поддерживала отношения с Чарльзом, еще не объясняет остального. Эта квартира, например? Неужели ты сняла ее сама, в твоем-то возрасте? И если так — откуда ты достала деньги?
Тото мигом инстинктивно поняла, что ей не выдумать никакого объяснения; с самой встречи с Ником в Вене ей ни разу не приходилось объяснять, теперь, очутившись в таком трудном положении, она покраснела до корней волос, и в первый раз в сердце зашевелился страх.
Она сказала, то краснея, то бледнея:
— Это квартира Ника.
— Ника? — переспросила Верона. — Ты хочешь сказать, что вышла за него замуж, ничего не сказав мне? Это в твои-то годы? И что за Ник?
