Эрнст Юнгер - Африканские игры
Полюсу все это не нравилось, но он молчал. Наконец, когда однажды я в очередной раз вошел в спальный зал за три минуты до построения с возгласом: «Массари, мои вещи готовы?» — он попытался потребовать от меня объяснений, но, к его удивлению, в наши препирательства вмешался капрал Давид и сказал, что это наше личное дело — мое и Массари. Полюс не знал, что Давид — в тот же вечер, когда я получил письмо, — доверительно отвел меня в сторонку и посоветовал быть с такой крупной суммой поосторожнее. А поскольку наш капрал как раз намеревался отправиться в веселый поход по злачным кварталам, он воспользовался случаем, чтобы упомянуть о небольшом денежном затруднении, в котором-де оказался… Впрочем, такие вещи настолько лежат на поверхности, что Полюс наверняка что-то в этом роде подозревал. Он в итоге ограничился тем, что предрек мне: в полевом лагере, вдали от комфортной гарнизонной жизни, я еще пожалею о столь легкомысленном поведении… Но поскольку я мечтал о совершенно других походах, его предостережения на меня не подействовали.
Замечу, что я был не единственным, кто получал финансовую поддержку. Так, Кандидату регулярно присылали небольшие суммы, на которые он приобретал табак и сигареты; из этих денег он расплачивался и за уроки иностранных языков, которые брал. Я часто видел, как он сидит у южной стены — то с арабом, то с итальянцем — и со степенностью, свойственной уроженцам Востока, повторяет слова и фразы, которые произносит его собеседник.
Леонард, владевший собственным состоянием, получил деньги примерно тогда же, что и я. Несмотря на предостережение, я время от времени навещал его в столовой, где по вечерам он всегда сидел за бутылкой вина. Удивительно, как быстро этот человек терял контроль над собой: черты его лица с каждым днем становились все более расплывчатыми и печальными. Когда я попытался ему объяснить, как легко избавиться от удручающего положения, в котором он оказался, Леонард чуть-чуть повеселел и тоже занялся приготовлениями к бегству. Но, не зная правил моей игры, он, должно быть, вскоре принял меня за безумца: ведь я требовал, чтобы он не покупал билет на поезд и не запасал заранее продукты. Мы с ним тянули за одну веревку, но — с противоположных концов.
Мне, с моей точки зрения, представлялось, что ему мешает патологическая пугливость. И я, наверное, не ошибался, поскольку всякие мелочи, которые мне казались едва ли заслуживающими внимания, на него оказывали исключительное воздействие. Так, в эти дни он дал мне прочитать письмо своего брата, из которого я понял, что «ужасные» вещи, которые Леонард невольно подслушал, на самом деле были обычным семейным разговором, значимость которого он безмерно преувеличил. Он полагал, что и здесь за каждым нашим разговором, за каждой отлучкой в город следят шпики. Но ни о чем подобном, конечно, и речи быть не могло: это как если бы рыбак, перегородивший сетью залив, следил за передвижениями каждой отдельной рыбы…
Наконец мне удалось договориться с ним, что во второе воскресенье нашего пребывания здесь мы отправимся на прогулку к Тлемсенским воротам и просто не вернемся в казарму. Но к моменту, когда прогулка должна была начаться, его снова охватили сомнения: он, дескать, хочет прежде сделать у парикмахера точно такую прическу, с какой был изображен в объявлении о розыске.
Поскольку отвлечь его от этой мысли не удалось, мне пришлось ждать. Он исчез в лавке цирюльника, где ему подбрили волосы на висках, чтобы получились длинные баки в классическом стиле. Когда он вышел, я сразу понял, что с ним произошла какая-то нехорошая перемена. Леонард без обиняков признался: когда он почувствовал на своей коже лезвие бритвы, его охватил панический ужас; он трясся в ознобе, словно больной, и потребовал стакан вина. Рассчитывая, что выпивка придаст ему храбрости, я проводил его до нашей столовой; но, когда и там он начал жаловаться, что-де не хочет провести Рождество в пустыне, я махнул на него рукой и в ярости поспешил прочь.
Надеясь все же найти себе товарища, я обошел почти опустевшие к этому часу коридоры и залы. Желающих пуститься в бега, конечно, всегда хватало, но я не хотел брать в спутники абы кого. Кроме того, здесь было принято заранее обо всем договориться и совместно разработать план действий; я же искал человека, который последует за мной немедленно. Я бы охотно присоединился к Паулю, который уже обжился здесь и лелеял грандиозные планы. Однако он тратил время на бесконечные обсуждения, для чего собирал возле городского вала своих приятелей по бродячей цирковой труппе, которые мало-помалу здесь отыскивались, — и все это напоминало мне детскую игру в разбойников и жандармов. Они прибегали к громким словам, как будто собирались после побега вести жизнь вооруженных грабителей. Когда позже я прочитал в газетах, что сразу семнадцать беглецов были задержаны на испанской границе, я тотчас догадался, о ком идет речь…
В одном из спальных залов я обнаружил Бенуа; он был один — сидел, поджав ноги, на кровати, покуривая сигарету и углубившись в «Парижские тайны»[33]. Прежде, заходя к нему, я мог перекинуться с ним разве что несколькими словами, ибо он жил вместе со старослужащими, у которых были свои, строгие порядки. Теперь, когда я с порога брякнул: «Послушай, Шарль, я ищу кого-нибудь, кто отправится со мной в Марокко», — он отложил книгу и ответил:
— Что ж, это очень кстати: мне тут опять все наскучило.
21Бенуа, наверное, в самом деле томился смертельной скукой: ведь хотя он и знал (в отличие от меня) о предстоящих трудностях, но на сей раз проявил не меньшее легкомыслие, чем я. Может, он просто решил не портить мне удовольствие, а самому ему было, по сути, безразлично, как будут развиваться события; а может наоборот, его обрадовала перспектива совместного со мной путешествия.
Он попросил только, чтобы я раздобыл в городе съестные припасы на два дня; обновить этот запас он намеревался в Тлемсене, местечке близ границы. Он снабдил меня двумя мешками для хлеба, которые я спрятал под шинель. Сам же взялся пронести мимо караульных две большие походные фляги, поскольку рассчитывал на свой «пропуск». После наступления темноты я должен был ждать его в арабском трактире позади мечети, где мы собирались подкрепиться перед дорогой блинчиками с медом, которые Бенуа очень расхваливал.
Дело было слажено за четверть часа. Следующие четверть часа ушли у меня на то, чтобы отвязаться от толстяка Гоора, с которым я столкнулся на лестнице. Он непременно хотел сопровождать меня в город, искушения и опасности которого были, как он полагал, мне не по плечу. Я приводил столько отговорок, что он заподозрил неладное и сказал мне прямо в лицо, что я задумал рискованные вещи, с которыми без его помощи не справлюсь. Я избавился от него, лишь пообещав, что мы встретимся позже. Наконец, исполненный радостного ожидания, я выскользнул со своими мешками за ворота. Что Бенуа может подвести, такого у меня и в мыслях не было.
Мы с ним условились встретиться в девять вечера; оставалось еще несколько часов, которые я использовал, шатаясь по городу и совершая всякие глупости. Просто чудо, что еще в городе со мной не случилась какая-нибудь неприятность. Так, когда я оказался перед лавкой часовщика, мне взбрело в голову войти и приобрести карманный компас — самый подозрительный предмет, каким я мог здесь заинтересоваться. Ничего удивительного, что, когда я покинул лавку, часовщик тоже вышел на улицу и долго с любопытством смотрел мне вслед.
Чтобы избавиться от его взгляда, я поспешно свернул в лабиринт переулков, который вывел меня на длинную грязную улицу, где я увидел множество прогуливающихся солдат. Одни развлекались, обмениваясь шутками с девицами, которые сидели на корточках перед обветшалыми мазанками (как какие-нибудь землеройки перед своими норками) и — поскольку дул пронизывающий ветер — пытались согреть руки над глиняной жаровней, наполненной раскаленным древесным углем. Другие исчезали в маленьких барах, отделенных от улицы только пестрыми бамбуковыми занавесками со стеклянными бусинами, — оттуда доносились голоса расшумевшихся гуляк. В закоулках стояли продавцы в красных фесках и жарили на открытом огне кусочки проперченной баранины, нанизанные на шампуры.
Уже смеркалось; бесчисленные мерцающие огни, многоязыкий гул голосов и темные тени, мелькающие за окнами мазанок, придавали этому месту оттенок порочности. Я, должно быть, забрел в тот злачный квартал, где обычно развлекался капрал Давид и посещение которого, как гласило объявление у ворот казармы, каралось пятью сутками ареста.
С любопытством оглядываясь по сторонам, я вдруг увидел, что улица, словно по волшебству, мгновенно обезлюдела. Все праздношатающиеся скрылись в боковых переулках, и я, не ожидая ничего хорошего, поспешил за ними. Тотчас на длинной улице появился патруль, выполнявший тут полицейскую службу: патрульные, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, конвоировали нескольких солдат, которых им удалось поймать.
