Эрнст Юнгер - Африканские игры
Уже смеркалось; бесчисленные мерцающие огни, многоязыкий гул голосов и темные тени, мелькающие за окнами мазанок, придавали этому месту оттенок порочности. Я, должно быть, забрел в тот злачный квартал, где обычно развлекался капрал Давид и посещение которого, как гласило объявление у ворот казармы, каралось пятью сутками ареста.
С любопытством оглядываясь по сторонам, я вдруг увидел, что улица, словно по волшебству, мгновенно обезлюдела. Все праздношатающиеся скрылись в боковых переулках, и я, не ожидая ничего хорошего, поспешил за ними. Тотчас на длинной улице появился патруль, выполнявший тут полицейскую службу: патрульные, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, конвоировали нескольких солдат, которых им удалось поймать.
Едва опасность миновала, как все (словно при игре в кошки-мышки) опять устремились на улицу. Я тоже выбежал вслед за другими, прятавшимися в темных углах; среди них я узнал своего земляка Хуке, который, похоже, очень обрадовался нашей встрече. Он тут же стал меня уговаривать навестить за компанию с ним двух чудесных шестнадцатилетних испанок, чья квартира, как он сказал, находилась поблизости. В нашей спальне мне уже доводилось слышать, как Хуке расхваливал этих девушек своему приятелю, Официанту; ни о чем другом он, казалось, не мог говорить. Хотя подобная авантюра меня совсем не прельщала, я — отчасти из страха, отчасти из любопытства — позволил себя уговорить и последовал за своим приятелем, который, словно кот, уверенно крался по темным тропкам и задним дворам.
Мой страх еще больше усилился, когда мы наконец добрались до нужной улицы и Хуке завел меня в одно из мрачных жилищ. Там я увидел, как он, будто старый знакомый, приветствует двух девиц, которым вполне могло быть по двадцать, а не по шестнадцать лет и которые скорее напоминали евреек, чем испанок, однако на взгляд знатока они в самом деле были не лишены прелести. Желтые платья неплохо гармонировали с их иссиня-черными волосами, а пухлые губы придавали им вызывающий — или, как показалось мне, угрожающий — вид. Теоретически я понимал, что в таких местах происходит, но, когда столкнулся с этой ситуацией на практике, она представилась мне в совершенно ином свете: как будто мы с моим земляком проникли в запретное пространство, где из стены может выскочить демон и разорвать нас в клочья, прежде чем мы успеем опомниться.
Поэтому легкомысленную уверенность, с какой держался Хуке, я воспринимал как вынужденную браваду фокусника-иллюзиониста… Его забота обо мне ограничилась тем, что он отрекомендовал меня добрым малым, который, мол, сейчас устроит здесь большую пирушку… После чего Хуке, словно скатившись с ледяной горки, исчез с одной из девиц в соседнем помещении, оставив меня наедине с другой.
Оказавшись в этом щекотливом положении, я счел за лучшее вести себя так, будто не имею никого отношения к происходящему — будто оно меня не касается. Поэтому я уселся за стоящий у входа столик, на котором лежала (словно кто-то собирался писать натюрморт) разрезанная надвое громадная луковица: мы с приятелем, видно, помешали позднему ужину хозяек. После того как я посидел какое-то время, глубокомысленно вперив взгляд в пустоту, я отважился оглянуться по сторонам… и меня охватил новый, удвоенный ужас: ибо желтая дама, будто находилась в комнате совершенно одна, как раз стягивала через голову платье, под которым не было ни сорочки, ни нижнего белья. Застигнутый врасплох этой нежданной картиной, я, как ошпаренный, выскочил за дверь (не из-за каких-то моральных соображений, а просто по причине неодолимого чувства неловкости). Услышав за спиной крики, я лишь прибавил шагу, не думая о бедняге Хуке, который пообещал дамам пиршество.
Уклонившись на голубом глазу от этой авантюры, я решил, что пора отправляться в трактир, где мне назначил встречу Бенуа. От волнения я чуть не забыл сделать порученные мне покупки и вспомнил о них уже возле самой мечети, когда пересекал освещенный багровыми факелами базар.
Я сожалел, что мы не будем жить как те отшельники, что проводили в пустыне по сорок лет, не заботясь о припасах, но внезапно мне в голову пришла хорошая мысль. Я подумал, что в этих краях встречаются и плодовые деревья — например, низкорослые дикие смоквы, которые я сам видел из окна поезда, когда ехал сюда из Орана. Если я сейчас куплю нам такие плоды, то это будет сравнительно небольшим, простительным отступлением от строгих правил отшельнической жизни.
К своей радости я обнаружил, что инжира здесь хоть пруд пруди. Он был в огромных количествах выставлен на продажу почти на каждом прилавке — либо в виде горок золотисто-коричневых плодов, либо как большие спрессованные блоки. Мне особенно понравился один такой блок, состоящий из совсем еще свежих, травянисто-зеленых плодов. Они показались мне очень правильной пищей для предстоящего нам путешествия. В общем, я вытащил из-за пазухи оба хлебных мешка и велел продавцу наполнить их доверху, после чего взвалил на себя, как взваливают на осла, эту тяжелую ношу.
Навьючившись, я решил, что подготовительная часть экспедиции завершена наилучшим образом, и поспешил к условленному месту встречи, чтобы полакомиться блинчиками. Бенуа не зря расхваливал это блюдо: повар вынимал каждый блинчик из большой, наполненной кипящим жиром сковороды, обмакивал в желтый мед и сверху посыпал сахаром. Здесь также можно было попить хороший кофе, сваренный в маленькой медной джезве на раскаленных древесных углях. Пока я в одиночестве наслаждался этими изысками, пробило девять часов и я услышал со стороны вала сигнал горниста, означающий, что ворота казармы сейчас запрут и по городу начнут бродить ночные патрули.
Наконец, уже собираясь покинуть трактир, я увидел входящего Бенуа; на лбу у него красовался шрам, и поздоровался он со мной неприветливо. Как человек, который хочет перевести дух, он заказал себе кофе и бренди; по его словам я понял, что он в курсе моего галантного приключения, но не одобряет его: прежде всего потому, что я сбежал, не позаботившись о товарище.
Чувствуя, что он прав, я не пытался оправдываться — тем более, когда услышал, что бедного Хуке после моего исчезновения здорово отдубасили. Уже упреки, брошенные в мой адрес Реддингером, вызывали у меня постоянные угрызения совести; теперь я дал себе слово, что впредь не стану уклоняться от драк, а буду по мере сил в них участвовать.
Бенуа узнал обо всем от толстяка Гоора, чье подозрение, что я собираюсь пуститься в какую-то авантюру, из-за моих отговорок только усилилось. Поэтому Гоор, незримый телохранитель, крадучись следовал за мной и видел, как мы с Хуке исчезли у желтых дам. Гоор решил на всякий случай подыскать себе помощников и нашел троих — Франци, Пауля и Бенуа; возвращаясь к подозрительному дому, они еще издали услышали жалобные вопли Хуке, а вскоре увидели, что дом осаждает толпа арабов, которая быстро увеличивается. С другой стороны к дому уже бежали солдаты, ибо отношения между ними и туземцами, которых они пренебрежительно называли «холуями», всегда были напряженными и такого повода было вполне достаточно, чтобы противники сошлись стенка на стенку.
Со смесью ужаса и удовольствия я услышал от Бенуа, что дело дошло до настоящего уличного побоища, в ходе которого сражающиеся сбрасывали с крыш черепицу и разламывали заборы на колья. Толстяк Гоор совершал чудеса с жердью от забора, и в первую очередь именно ему Хуке обязан тем, что выпутался из скверного положения.
Втайне гордясь тем, что мне удалось взбаламутить весь городской квартал, я все-таки постарался, чтобы Бенуа этого не заметил. Я показал ему два туго набитых мешка с провизией; он одобрительно кивнул и предложил побыстрее сматываться, потому что, дескать, снаружи творится черт знает что.
Мы наполнили одну из больших фляг вином, другую — водой, и вышли на площадь позади мечети.
22На улицах мы действительно увидели множество снующих (словно муравьи в растревоженном муравейнике) патрульных — и, еще не добравшись до городских ворот, вынуждены были два или три раза затаиваться в темных подворотнях.
Мы даже не попытались пройти через городские ворота, а просто в некотором отдалении от них перелезли через высокий вал. Садами и по арабскому кладбищу, огибая мерцающие в лунном свете каменные тюрбаны, мы вышли на проселочную дорогу и, значит, как я полагал, оставили позади ту зону, где нас могли задержать: ведь здесь, в чистом поле, мы были сами себе господа.
В Тлемсен вела хорошая дорога, с которой мы, однако, скоро свернули, поскольку, как нам почудилось, услышали за спиной шаги; да и впереди показались огни машины. Мы шли чуть в стороне от дороги, по усеянной бессчетными камнями равнине. Временами попадались участки, поросшие сухой травой — редкой, как щетина на хребте у кабана.