Оливия Уэдсли - Ты и я
— Недели две, может быть, месяц!
Тото сидела на маленькой скамеечке у ног Ника. Тут она встала на колени и заглянула ему в лицо.
— А если… если ты не поедешь и предоставишь все адвокатам — на сколько времени может это затянуться… пока ты не будешь свободен?
— Не знаю, радость моя…
Тото чуть улыбнулась.
— Все мое настоящее сейчас в моих объятиях — вот только кусочек спины не могу захватить, а если ты уедешь — настоящего у меня совсем не будет, и будущее — самое неопределенное.
— Я хочу быть свободным, хочу иметь право добиваться твоей руки, хочу жениться на тебе, чтобы ты была со мной всегда — в настоящем и в будущем, — торопливо убеждал Ник.
— Сейчас для нас такое чудесное, дорогое-дорогое время, — мечтательно продолжала Тото, — я просыпаюсь и знаю: в четыре часа или в три, если это скучное английское правительство сможет обойтись без него, он будет здесь… И мы начнем с того, что будем целоваться, потом будем говорить, говорить, потом будем пить чай со Скуик, а чай он пьет с двумя кусками и с ломтиком лимона — иноземный фрукт, очень-очень дорогой в разоренной войной Австрии, — но он на это и внимания не обращает, — ужасно беспечный человек, когда дело касается лимона! Потом чай кончен, стемнело, и Скуик засыпает, и мы шепчемся, и он закуривает папироску, а я обозреваю, все ли мои владения в целости! Вот, например, ямочка на затылке, где такие густые волосы? Благополучна ли она? Надо спросить, не носил ли он чересчур тесные воротнички? Они всегда сидят на нем так прекрасно, что я начинаю тревожиться, понимаете? О, Ник, я кажусь тебе совсем дурочкой, да?
— Вот это замечание первое вызывает у меня сомнение в твоей мудрости; ну, продолжай, рассказывай, что бывает дальше?
— Несколько похоже на наставления, которые даются на нотах шопеновских ноктюрнов: con passione, molto sehtimentale! Почему гораздо легче говорить откровенно, ничего не тая, в сумерки, чем утром или днем? Отчего в темноте два человека чувствуют себя такими близкими-близкими? Кажется, в полдень я бы не решилась сказать тебе, как говорю сейчас: "Я люблю тебя, я люблю тебя, каждый мой кусочек любит тебя, хочет тебя… И мои мысли идут к тебе, все желания связаны с тобой. Я обожаю тебя… я чувствую каждое твое прикосновение…"
Скуик молча признала сложившееся положение. Она была очень слаба и хотела лишь одного: чтобы Тото была счастлива, а Тото так и излучала счастье.
Появление Темпеста освободило старуху от многих тревог, главное — от подавляющего чувства ответственности, которое не покидало ее с того момента, когда Тото, доверчивая и радостная, свалилась ей как снег на голову.
И Темпест так помолодел, так искренне был увлечен, такой был красивый!
Тото скоро обнаружила, что Скуик тайно восхищается наружностью Ника, пришла от этого в восторг и стала затем усиленно распространяться на эту тему, теша себя так же, как и Скуик.
— Знаешь, Скуик, — серьезно говорила она, — волосы у него растут удивительно: не спускаются чересчур низко на шею и не отходят чересчур далеко от висков, и пробор — узюсенький, такие они густые! Он не мажет их брильянтином, а чем-то смачивает, и пахнет от них чудесно — немножко кедровым деревом и немножко повиликой! А его ресницы! Совсем непохожи на девические — густые и короткие! И знаешь, когда его целуешь — он всегда такой прохладный… вначале!
Скуик обычно лежала с закрытыми глазами, когда Тото присаживалась к ней на кровать и принималась обсуждать то, что она называла "голыми фактами".
— Бэби, похожий на Ника!.. О, Скуик, ведь ты бы обожала его? Я ни за что бы не стала распускаться раньше времени, как бы плохо себя ни чувствовала. Я заказала бы себе платья с напуском спереди, широкие, но красивые. Помнишь, когда мы были в Лондоне, как злилась тетя Бриджет, когда узнала, что у нее будет бэби? А я так прямо и сказала Нику, что ужасно обожала бы своего.
— Ты сказала это мистеру Темпесту? — простонала Скуик.
— Да… Отчего же было не сказать? Ведь это будет и его бэби.
— А он что сказал? — спросила Скуик (любопытство оказалось сильнее стыдливости).
— Он сказал, что у меня, конечно, должен быть бэби и с такими же зелеными глазами, как у меня. И пусть у него подбородок дрожит, как у меня, когда я смеюсь.
— Der liebe Himmel! — воскликнула Скуик, откидываясь назад на подушки.
— Ты будешь его бабушкой, и мы будем поручать его тебе, когда захотим удрать — мы, наверное, захотим удирать! Ты будешь его единственной бабушкой! Вот-то Верона разозлится! Но дэдди тоже будет любить его, я знаю. Странно, Скуик, что мы так давно не получаем писем!
— Твои родители путешествуют, — заметила Скуик, что не потребовало от нее особых умственных усилий, так как чета Гревиллей уже полгода как путешествовала более или менее непрерывно.
— Конечно, но в путешествиях ведь не атрофируется способность держать перо в руке, — возразила Тото.
Но долго огорчаться она не могла: через час придет Ник.
Он пришел, и вид у него был усталый и расстроенный.
— Мне надо ехать в Рим, бэби, этой же ночью. Я вернусь, как только смогу. Пришлю, конечно, телеграмму. Ты меня встретишь. Сегодня мы пообедаем где-нибудь вместе, потом потанцуем.
Они поехали к Фишеру, обедали там, и все глазели на Тото, которая на время забыла, что Ник сегодня уезжает, жила настоящей минутой и радовалась всей душой.
Ник хотел отвезти ее домой, но она упросила, чтобы он позволил ей проводить его на вокзал: "Будто мы уже в самом деле женаты; то же такси отвезет меня потом домой; зато я не потеряю ни одной минуточки, которую могла бы провести с тобой. Да?"
В автомобиле они прижимались друг к другу и целовались, как это до них проделывали миллионы людей в этих укромных тряских убежищах. Нечто в этом роде подумал Темпест, когда Тото, смеясь, прошептала у самых его губ: "Меня никогда еще не целовали в такси!"
Темпест с горькой усмешкой и с нежностью по адресу Тото подумал, что из всех женщин, которых он целовал, она одна могла этим похвалиться!
И она вдруг показалась ему такой маленькой, такой беспомощной, нуждающейся в любви и защите.
Он крепко прижал ее к себе, торопливо заверяя:
— Я вернусь при первой возможности.
Он сговорился с шофером, который должен был отвезти Тото домой, и они рука об руку вошли в помещение огромного вокзала. Локомотив экспресса шумно пыхтел, на платформе толпился народ, прошла с пением и музыкой кучка молодых людей — студентов-чехословаков, в каракулевых шапках, сдвинутых на затылок, с розетками из лент в петлицах пальто.
Тото вдруг задрожала, почувствовав себя чужой, затерянной, и отчаянно вцепилась в руку Ника:
— Я не в силах расстаться с тобой, дорогой.
И раньше уже — раза два — сердце его сжималось тревогой за нее, когда он видел, как глубоко и остро она все переживает; пустяки поднимали целую бурю — то он не успел заехать за ней, как обещал, то Скуик стало хуже, — помнится, это омрачило даже радость свидания в тот день.
Ник крепко обнял ее.
— Крошка моя любимая! Будь мужественна. А то мне очень тяжело уезжать. Позволь мне усадить тебя в такси. Не могу примириться с тем, что ты останешься тут, на платформе, одна.
Но Тото не хотела уходить.
— Хочется побыть с тобой до последней минуты. Любименький, ты, наверное, захватил все, что нужно? Бутылку с горячей водой?
— Никогда в жизни не брал с собой, бэби!
Он засмеялся, стараясь рассмешить Тото, но широко раскрытые зеленые глаза темнели и не улыбались.
— Не знаю… у меня такое чувство… будто "кто-то прошел по моей могиле", как говорила моя старая няня. Ник, тебе не приходило в голову хоть разочек за те дивные часы, что мы провели вместе… не приходило в голову на одну секундочку, что умри мы — ты и, я, — никто бы не мог помешать нам любить.
Темпест решительно повернулся к ней и сказал очень ровным голосом:
— Послушай, голубка, это не годится! Что за мрачные мысли! Ты просто устала. Я усажу тебя в такси, и ты покатишь прямо домой, а там — бутылка с горячей водой, допустим, и — это приказание! — успокаивающее лекарство, которое Уэбб должен прописать тебе завтра. Обещаешь?
— Обещаю, — ответила Тото.
Ник усадил ее в автомобиль и стал целовать, прощаясь.
С вокзала доносились к ним голоса студентов, которые пели какую-то народную песню, проникнутую тоской изгнания.
Слезы закапали на губы Ника.
Он отшатнулся.
— Тото, Бога ради, не плачь.
У него вдруг явилось безумное желание сказать:
"Поедем со мной" — и, будто угадав его мысли, Тото зашептала:
— Возьми меня с собой! О, возьми меня с собой! — Громко прозвучал колокол.
— Мне надо бежать, радость моя, — заторопился Ник. — Не отпускай меня со слезами. — Улыбнись своей милой улыбочкой. Прощай, крошка моя, достань же лекарство.
— Адрес, твой адрес!.. — крикнула Тото, но он уже скрылся в дверях вокзала.
