Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
На столе был графин с водой, стакан, подсвечник; платок, несколько блестевших шпилек; ничего другого. Я быстро осмотрел весь альков. Ужас отчаяния сжимал мне горло. «У Джулианны есть морфий, некоторое количество его всегда имеется у нее в жидком виде для впрыскиваний! Я уверен, что она хочет им отравиться. Куда она спрятала маленькую склянку?» У меня запечатлелся в глазах вид этой стеклянной бутылочки, виденной как-то раз в руках Джулианны. На ней была наклеена мрачная этикетка, которую употребляют аптекари, чтобы отметить яд. Возбужденное воображение внушало мне:
— А если она уже выпила?.. Эта испарина… — Я дрожал на своем стуле; сердце сильно билось. — Но когда? Каким образом? Она, ведь, не оставалась одна? — Достаточно одного мгновения, чтобы проглотить яд. — Но тогда должна была последовать рвота… — А эта судорожная рвота, сейчас же по возвращении домой. Обдумав самоубийство, она, вероятно, захватила с собою морфий. Могло быть, что она приняла его до приезда в Бадиолу, в коляске, в полумраке? И потом, действительно, она не позволила Федерико ехать за доктором… — Я хорошо не знал симптомов отравления морфием. Вот почему этот белый влажный лоб, эта полнейшая неподвижность Джулианны приводили меня в ужас. Я собирался ее разбудить. — А если я ошибаюсь? Она проснется, и что я ей скажу? Мне казалось, что первое ее слово, первый взгляд, нами обмененный, произведут на меня поразительное впечатление непредвиденной, невообразимой силы. Мне казалось, что я не смогу совладать с собой, скрыть, и что тотчас же, с первого взгляда, она догадается, что я все знаю. Что тогда? — Я стал прислушиваться, надеясь и боясь прихода матери. И затем (я не дрожал бы так, если бы приподымал край савана, чтобы увидеть умершего человека) я медленно раскрыл лицо Джулианны. Она открыла глаза.
— А! это ты, Туллио?
Она говорила своим обыкновенным голосом. И я, к величайшему удивлению, тоже мог говорить.
— Ты спала? — сказал я, избегая глядеть ей в глаза.
— Да, я задремала.
— Значит, я тебя разбудил… Прости меня… Я хотел открыть тебе рот. Я боялся, что тебе тяжело дышать… что одеяло тебя душит.
— Да, это правда. Мне теперь жарко, чересчур жарко… Сними одно из этих одеял… прошу тебя.
Я поднялся, чтобы освободить ее от одеяла. Невозможно определить состояние, в котором я совершал эти поступки, в котором я говорил и слушал слова, в котором я присутствовал при явлениях, происходящих так естественно, как будто Джулианна и я были невинны, как будто тут, в этом спокойном алькове, не было прелюбодеяния, разочарования, угрызений совести, ревности, страха смерти и всех человеческих ужасов.
Она спросила меня:
— Теперь очень поздно?
— Нет, еще нет полуночи.
— Мать легла спать?
— Нет еще.
После паузы.
— А ты… ты не ложишься спать? Ты, вероятно, утомился…
Я не знал, что мне ответить. Должен ли я ответить, что я остаюсь? Спросить у нее позволения остаться? Повторить ей нежные слова, произнесенные в кресле, в нашей комнате, в Вилле Сиреней. Но если я останусь, как я проведу ночь? Здесь, на стуле, бодрствуя или в кровати, возле нее? Как вести мне себя? Могу я притворяться до самого конца?
Она прибавила:
— Лучше тебе уйти Туллио… сегодня вечером… Мне ничего не нужно, мне нужен лишь покой. Было бы лишнее тебе оставаться… Лучше уйти на этот вечер, Туллио.
— Но тебе может понадобиться…
— Нет. И потом на всякий случай Кристина будет спать тут рядом.
— Я устроюсь с одеялом здесь, на диване.
— Почему ты хочешь терпеть всякие неудобства? Ты ведь очень устал, это видно по твоему лицу… И потом, если я буду знать, что ты здесь, я не буду спать. Будь добр, Туллио! Завтра утром, рано, ты придешь навестить меня… А сейчас мы оба нуждаемся в покое, в абсолютном покое…
У нее был слабый, ласковый голос, в нем не было ничего необычного, кроме той настойчивости, с которой она убеждала меня уйти, ничто не указывало на ее роковой план. Она казалась утомленной, но спокойной. Время от времени она закрывала глаза, как будто оттого, что сон опускал ее веки. Что делать? Оставить ее так? Но именно ее спокойствие и пугало меня. Такое спокойствие могло происходить лишь от твердо принятого решения. Что делать? Собственно говоря, мое присутствие в течение ночи могло быть совершено бесполезным. Без всякого затруднения она могла бы привести в исполнение свой план, если она его подготовила и добыла средство. Был ли действительно морфий этим средством? И куда она спрятала склянку? Под подушку? В ящик ночного столика? Каким образом искать его? Тогда нужно все открыть, сказать прямо: «Я знаю, что ты хочешь лишить себя жизни». Но какая сцена последовала бы за этим? Тогда невозможно было бы скрыть и остальное. И тогда, чтобы это была за ночь!
Такая нерешительность истощала мою энергию, утомляла меня. Нервы мои ослабли.
Физическая усталость быстро росла. Весь мой организм дошел до состояния крайней утомленности, когда функции воли готовы прекратиться, когда действие и реакция не соответствуют друг другу, но вполне независимы. Я чувствовал, что не способен сопротивляться дольше, не способен бороться и совершать что-нибудь полезное. Сознание своей слабости, сознание неизбежности случившегося и того, что должно было еще случиться, парализовало меня; казалось, мое существо сразу и неожиданно подчинилось. Я испытывал слепую потребность ускользнуть от этого последнего, смутного сознания своего существования. И, наконец, все мои опасения привели меня к этой отчаянной мысли:
«Пусть что угодно случится, — и для меня есть смерть».
— Да, Джулианна, — сказал я, — я оставляю тебя в покое. Спи, завтра мы увидимся.
— Ты не держишься на ногах!
— Да, это правда, я не держусь на ногах… Прощай. Спокойной ночи.
— Ты не хочешь меня поцеловать, Туллио?
Дрожь инстинктивного отвращения пробежала у меня по телу. Я колебался.
В эту минуту вошла мать.
— Как! Ты проснулась! — воскликнула мать.
— Да, но я сейчас же засну.
— Я пошла повидать девочек. Натали не спала. Она сейчас же спросила меня: «Мама вернулась?» Она хотела прийти…
— Почему ты не скажешь Эдит привести ее ко мне. Разве Эдит уже легла?
— Нет.
— Прощай, Джулианна, — перебил я.
И я подошел и наклонился, чтобы поцеловать щеку, которую она подставляла мне, приподнявшись немного на локтях.
— Прощай, мама, я иду спать. Глаза мои слипаются ото сна.
— А ты ничего не закусишь? Федерико внизу ждет тебя…
— Нет, мама, мне не хочется. Спокойной ночи.
Я поцеловал также и мать в щеку и вышел поспешно — не взглянув на Джулианну; я собрался со всеми, немногими, остающимися силами, и, переступив порог, бросился бежать к своим комнатам, боясь, что упаду, не добежав до своей двери.
Я бросился плашмя на свою кровать. Меня душила спазма, предшествующая приступу слез; вот сейчас растворится ужас, напряжение ослабнет. Но спазма длилась, слезы не шли. То было ужасное страдание. Бесконечная тяжесть давила на все мои члены, тяжесть, которую я чувствовал не на поверхности, а внутри, точно мои кости и мои мускулы превратились в массивный свинец. А мозг мой продолжал думать. Сознание все еще было ясным.
«Нет, нет, я не должен был оставлять ее так. Нет, я не должен был согласиться уйти так. Наверное, когда моя мать уйдет, она лишит себя жизни. О! звук ее голоса, когда она выразила желание видеть Натали!..»
Неожиданно галлюцинация охватила меня. Мать вышла из комнаты. Джулианна садится на кровать и прислушивается. Потом, убедившись, что она одна, она достает из ящика ночного столика склянку с морфием; она ни минуты не колеблется; решительным движением она осушает склянку, забирается под одеяло, ложится на спину и ждет… Воображаемое видение трупа обрело такую силу, что я, как безумный, вскочил, три или четыре раза обежал комнату, задевая мебель, спотыкаясь о ковер, со страхом жестикулируя. Я открыл окно. Ночь была тихая, раздавалось монотонное, непрерывное кваканье лягушек. Звезды мерцали. Медведица сияла напротив очень яркая. Время шло.
Я постоял несколько минут у подоконника, в ожидании, пристально смотря на это большое созвездие, которое моему смущенному взгляду казалось приближающимся. Я право не знал, чего я ждал.
Я чувствовал себя растерянным. У меня было странное сознание пустоты этого громадного неба. Вдруг во время этой нерешительной паузы, точно в глубине моей бессознательности какое-то тайное влияние подействовало на мое существо; неожиданно поднялся вопрос: «Что вы сделали со мной?» И видение трупа, на мгновение отстраненное, снова появилось у меня перед глазами.
Ужас был таков, что не сознавая, что я намеревался предпринять, я повернулся, вышел не колеблясь и направился прямо к комнате Джулианны.
Я встретил в коридоре мисс Эдит.
