Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
— Пойди ко мне.
У меня была странная вера в силу моих ласк. Я еще надеялся, что и эта ночь может хорошо кончится для меня. И как всегда, среди ужаса, порождаемого мыслью о страданиях Джулианны, чувственный образ определился, становился ясным и определенным. «Бледная, как ее рубашка», при свете лампадки, горящей за драпировками алькова, после первого, краткого сна, она просыпается, смотрит на меня полураскрытыми томными глазами и шепчет:
— Ты тоже ложись спать…
Вошел Федерико.
— Ну, как? — сказал он нежно.
— Это оказывается пустяки.
— Я только что разговаривал с мисс Эдит на лестнице, не хочешь ли ты спуститься вниз что-нибудь перекусить. Все уже готово…
— Нет, мне сейчас не хочется есть. Может быть позже… Я жду, когда меня позовут.
— Если я не нужен — я ухожу.
— Ступай, Федерико. Я потом приду. Спасибо.
Я следил за ним взглядом в то время, как он удалился. И на этот раз вид моего доброго брата внушал мне чувство доверия; и на этот раз я почувствовал облегчение на сердце. Прошло еще около трех минут. Часы с маятником, висевшие передо мной на стене, отмерили их своим тиканьем. Стрелки показывали три четверти одиннадцатого. В то время, как я нетерпеливо поднялся, чтобы направиться к комнате Джулианны, входила моя мать взволнованная и тихо сказала:
— Она успокоилась. Теперь ей нужен покой. Бедное дитя!
— Могу я войти, — спросил я.
— Да, слушай; но не тревожь ее.
Но когда я сделал движение, чтобы выйти, мать окликнула меня:
— Туллио!
— Что тебе, мама?
Она, казалось, колебалась.
— Скажи мне… После операции ты говорил с доктором?
— Да, иногда. А что такое?
— И он тебя успокоил насчет опасности…
Она колебалась.
— Насчет опасности, которой может подвергнуться Джулианна при новой беременности.
Я не говорил с доктором; я не знал, что ответить.
Смущенно я повторил:
— Почему?
Она все еще колебалась.
— Ты разве не заметил, что Джулианна беременна.
Точно пораженный молотом в самую грудь, я не мог сразу овладеть истиной.
— Беременна! — пробормотал я.
Моя мать взяла меня за руку.
— Ну, так что же, Туллио?
— Я не знал…
— Но ты пугаешь меня. Значит, доктор…
— Ну, да, доктор…
— Поди сюда, Туллио, сядь.
Она посадила меня на диван. Она смотрела на меня с испугом и ждала, чтобы я заговорил. В течение нескольких минут, несмотря на то, что она сидела передо мной, я не видел ее.
Потом, вдруг, резкий свет озарил мой ум; и вся драма мне стала понятной.
Откуда явилась у меня сила противостоять этому? Кто сохранил мне мой разум? Может быть, в самом приступе ужаса и горя я обрел героическое чувство, спасшее меня. Как только ко мне вернулись физическое ощущение и восприятие внешних предметов, и я увидел мать, со страхом глядевшую на меня, я понял, что прежде всего я должен успокоить ее. Я сказал:
— Я не знал… Джулианна ничего мне не говорила. Я ничего не заметил… Для меня это неожиданность… Правда, доктор говорил мне о некоторой опасности… Вот почему твое сообщение производит на меня такое впечатление… Ты знаешь, Джулианна так слаба теперь… Но доктор не предупреждал о чем-нибудь серьезном… Операция хорошо удалась… Мы увидим… Мы позовем, посоветуемся с ним…
— Да, да, это необходимо.
— Но ты, мама, уверена ли в этом? Может быть тебе Джулианна призналась? Или же…
— Ты знаешь, я сама это заметила по некоторым признакам. Невозможно ошибиться…
— Два-три дня тому назад Джулианна отрицала или, по крайней мере, говорила, что она не уверена в этом…
— …Она знает, что ты такой мнительный, и просила пока не говорить тебе этого. Но я хотела предупредить тебя…
— …Ты ведь знаешь Джулианну, она так неосторожна со своим здоровьем! Посмотри, вместо того, чтобы поправиться, мне кажется, что ее здоровье с каждым днем ухудшается; в то время, как прежде бывало достаточно одной недели деревенской жизни, чтобы она расцвела. Ты помнишь?
— Да, это правда.
— Предосторожность в таких случаях никогда не бывает излишней. Нужно, чтобы ты сейчас же написал доктору Вебести.
— Да, сейчас.
И, чувствуя, что я не в состоянии более сдерживаться, я поднялся и сказал:
— Я пойду к Джулианне.
— Ступай; но сегодня пусть она отдохнет, не беспокой ее. Я пойду вниз, но скоро вернусь.
— Спасибо, мама.
И я прикоснулся своими устами к ее лбу.
— Милый мой мальчик! — прошептала она удаляясь.
XIIКто не слыхал фразы, произнесенной порой несчастным человеком: «В один час я прожил десять лет». Эта вещь непостижима. Но я ее постиг. В эти немногие минуты почти спокойного разговора с матерью, разве я не пережил более десяти лет? Ускорение внутренней человеческой жизни это самое непостижимое и страшное явление на свете. Теперь, что я должен делать? Меня охватывало безумное желание убежать далеко ночью, или же запереться в своей комнате и остаться одному, чтобы созерцать свою гибель, постигнуть всю ее безграничность. Но я сумел устоять против этого. Превосходство моей натуры сказалось в эту ночь. Я сумел освободить от этой ужасной муки некоторые высшие мои способности. И я думал: «Необходимо поступать так, чтобы ни один из моих поступков не казался странным и необъяснимым ни моей матери, ни моему брату, никому из всего дома».
Я остановился перед дверью комнаты Джулианны, не будучи в состоянии преодолеть физическую дрожь. Но, услыхав шаги в коридоре, я решительно вошел.
Мисс Эдит вышла на цыпочках из алькова. Она сделала мне знак, чтобы я не шумел. Она сказала лишь вполголоса.
— Она засыпает.
Она вышла, тихонько притворив за собою дверь.
Лампа горела посредине свода спокойным ровным светом. На одном стуле лежало амарантовое манто; на другом — черный шелковый корсет, корсет, который Джулианна сняла в Вилле Сиреней во время моего краткого отсутствия, а еще на другом — серое платье, то самое, которое она носила с таким изяществом в красивой сиреневой роще. Вид всех этих предметов так взволновал меня, что у меня опять явилось желание бежать. Но я направился к алькову, я раздвинул занавески; я увидел кровать, я увидел на подушке темное пятно волос, но я не увидел лица; я увидел рельеф тела, свернувшегося под одеялами… Мысленно мне представилась грубая истина во всей ее грубой действительности. «Ею владел другой; она носит в своем чреве семя другого». И целый ряд отвратительных физических образов, пронесся перед моими духовными глазами, которые я не мог закрыть. И то были не только образы совершившегося, но и того, что неизбежно должно было свершиться. Я увидел с беспощадной отчетливостью Джулианну в будущем (мою мечту, мой идеал), обезображенную громадным животом, беременную ребенком любовника…
Кто мог придумать более жестокое наказание? И все это была правда, все это было верно.
Когда страдание превосходит силы, тогда инстинктивно ищешь в сомнении временного облегчения от невыносимой муки; думаешь:
— Может быть, я ошибаюсь, может быть, мое несчастье не так велико, как оно мне кажется; может быть, все это страдание неразумно?
И чтобы продлить перерыв, стараешься исправить свой нерешительный ум на более точное ознакомление с истиной. Но у меня ни на одно мгновение не было сомнения, ни на одну минуту не было колебания.
Невозможно объяснить явления, происшедшего в моем сознании, ставшем поразительно ясным. Мне казалось, что вследствие какого-то неожиданного, тайного процесса, совершившегося в неведомой внутренней области, все незаметные признаки, относящиеся к этой ужасной вещи, согласовались, чтобы образовать логическое, полное, последовательное, окончательное, неизбежное понятие, а теперь это понятие обнаружилось сразу, всплыло в моем сознании с быстротой предмета, — который, не сдерживаемый в глубине воды скрытыми узами, плавает на поверхности и не может потонуть.
Все признаки, все доказательства были тут налицо.
Мне не нужно было делать усилия, чтобы отыскать их, выбрать и сгруппировать.
Незначительные далекие факты освещались новым светом; обрывки предыдущей жизни принимали настоящую окраску.
Непривычное отвращение Джулианны к цветам, к запахам, — странная тревога, плохо скрываемая тошнота, неожиданная бледность, эта постоянная озабоченность между бровями, эта бесконечная усталость, сказывавшаяся в ее движениях; и потом подчеркнутые ногтем страницы в русской книге, упрек старика графу Безухову, последний вопрос маленькой княгини Лизы, и этот жест, с которым Джулианна отобрала у меня книгу; а потом сцены в Вилле Сиреней, слезы, рыдания, двусмысленные фразы, загадочные улыбки, почти мрачная страсть, почти безумное многословие, призывание смерти, — все эти признаки группировались вокруг слов матери, запечатленных в моей душе.
