Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
Женщина встала перед Керном.
– Вы не хотите показать нам дорогу назад? – резко спросила она.
– Нет! – ответил Керн.
– Вы!.. Это вы виноваты в том, что нас поймали! Вы, негодяй!
– Анна! – повторил муж.
– Не трогайте ее, – сказал Керн. – Пусть выговорится, тогда ей станет легче.
– Вставайте! – закричала женщина.
– Я останусь здесь. Вы можете поступать, как хотите. Сразу за лесом свернете налево и подойдете прямо к чешской таможне.
– Жидовская морда! – закричала женщина.
Керн усмехнулся.
– Только этого не хватало.
Керн увидел, что мужчина что-то шепнул разъяренной женщине и попытался оттеснить ее.
– Он наверняка пойдет на ту сторону, – всхлипывала она. – Он пойдет и пройдет! Он должен… Он обязан…
Муж медленно увел жену в сторону леса. Керн достал сигарету. Он увидел, как в нескольких метрах от него, словно гном из-под земли, поднялось что-то темное; это был старик еврей, который тоже улегся на траву по примеру Керна. Сейчас он приподнялся и покачал головой.
– Какие люди!
Керн ничего не ответил. Он зажег сигарету.
– Вы останетесь здесь на ночь? – мягко спросил старик спустя минуту.
– До трех. Это лучшее время. Сейчас они еще сторожат. А к утру им надоест.
– Ну, подождем до трех, – миролюбиво ответил старик.
– Путь далекий, и часть пути нам, наверно, придется проползти, – заметил Керн.
– Пустяки. Превращусь на старости лет из еврея в индейца.
Они замолчали. Постепенно на небе высыпали звезды. Керн нашел Большую Медведицу и Полярную звезду.
– Мне нужно добраться до Вены, – сказал старик спустя некоторое время.
– А у меня, собственно, нет определенной цели, – сказал Керн.
– Бывает и так. – Старик пожевал травинку. – А потом когда-нибудь окажется, что и у вас тоже есть цель. Так бывает. Приходит со временем. Нужно лишь подождать.
– Да, – согласился Керн. – Нужно подождать. Но чего?
– В сущности, ничего, – спокойно ответил старик, – Когда ты дождешься чего-нибудь, то видишь, что это ничто. И тогда начинаешь ждать чего-нибудь другого.
– Да, может быть, – согласился Керн.
– Меня зовут Мориц Розенталь, я из Годесберга-на-Рейне, – сказал старик через минуту. Он достал из рюкзака тонкий серый плащ и накинул его на плечи. Теперь он еще больше походил на гнома. – Временами кажется смешным, что у человека есть имя, правда? Особенно ночью…
Керн смотрел на темное небо.
– …и особенно когда у человека нет паспорта. Имена должны быть записаны, иначе они человеку не принадлежат.
В кронах деревьев зашумел ветер. Казалось, сразу за лесом начинается море.
– Как вы думаете, они будут стрелять, те, на той стороне? – спросил Мориц Розенталь.
– Не знаю. Наверно, нет.
Старик наклонил голову.
– Все-таки у людей, которым за семьдесят, есть преимущество – они уже не так рискуют своей жизнью…
Штайнер, наконец, узнал, где скрываются дети старого Зелигмана. Адрес, который он нашел в еврейском молитвеннике, оказался верным, но за это время детей успели перевезти в другое место. Прошло много времени, прежде чем Штайнеру удалось узнать, куда – сперва его принимали за шпика и не доверяли.
Он захватил из пансиона чемодан и отправился в дорогу. Дом находился в восточной части Вены. Прошло более часа, прежде чем он добрался до места. Он поднялся по лестнице. На каждом этаже – по три двери. Он чиркал спички и отыскивал нужную. Наконец, на четвертом этаже он увидел овальную медную пластинку с надписью: «Самуэль Бернштейн. Часовщик». Штайнер постучал. За дверью послышался топот ног и шепот. Затем раздался робкий голос:
– Кто там?
– Мне нужно вам кое-что отдать, – сказал Штайнер. – Чемодан.
Внезапно он почувствовал, что за ним наблюдают, и быстро обернулся.
Дверь квартиры за его спиной бесшумно отворилась. В проходе появился тощий мужчина в жилете. Штайнер поставил чемодан на лестницу.
– Вы к кому? – спросил человек в дверях.
Штайнер взглянул на него.
– Бернштейна нет, – добавил мужчина.
– У меня здесь вещи старого Зелигмана, – ответил Штайнер. – Его дети должны быть здесь. Я был рядом с ним, когда случилось несчастье.
Мужчина смотрел на него еще минуту.
– Ты его можешь спокойно впустить, Мориц! – крикнул он.
Зазвенела цепь, щелкнул ключ. Дверь в квартиру Бернштейна открылась. Штайнер вгляделся в тускло освещенную переднюю.
– Что? – удивился он. – Ведь это… ну, конечно, это отец Мориц!
В дверях стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную поварешку. На плечи был накинут плащ.
– Это я… – ответил он. – А это… Штайнер! – внезапно сказал он радостно и удивленно. – Я должен был бы догадаться! Действительно, мои глаза слабеют! Я знал, что вы в Вене. Когда мы встречались в последний раз?
– Приблизительно год тому назад, отец Мориц.
– В Праге.
– В Цюрихе.
– Правильно, в Цюрихе, в тюрьме. Хорошие там люди. В последнее время у меня что-то все перемешалось. Полгода тому назад снова был в Швейцарии. В Базеле. Там отлично кормят, но, к сожалению, там нет таких сигарет, какие дают в городской тюрьме, в Локарно. У меня в камере даже стоял букет камелий. Не хотелось уходить оттуда. Милан с ним не сравнишь. – Он помолчал. – Входите, Штайнер. Мы стоим на лестнице и обмениваемся воспоминаниями, словно старые грабители.
Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и комнатки. В комнате стояло несколько стульев, стол, шкаф и лежали два матраца с одеялами. На столе разбросаны инструменты. Между ними стояли дешевые будильники и статуэтки в стиле барокко с ангелами, держащими старые часы; секундная стрелка часов изображала смерть, размахивающую косой.
Над плитой на согнутой ручке висела кухонная лампа с зеленовато-белой ржавой газовой горелкой. На железных конфорках газовой плиты стояла суповая кастрюля, от которой шел пар.
– Я как раз варю для детей обед, – сказал Мориц Розенталь. – Нашел их здесь, как мышек в мышеловке. Бернштейн – в больнице.
Трое детей покойного Зелигмана сидели на корточках у плиты. Они но обращали внимания на Штайнера. Они уставились на кастрюлю с супом. Старшему было около четырнадцати лет, самому младшему – семь или восемь.
Штайнер опустил чемодан.
– Вот… чемодан вашего отца, – сказал он.
Все трое посмотрели на него равнодушно, почти не шевельнувшись. Они только чуть-чуть повернули головы.
– Я его видел, – продолжал Штайнер, – он говорил мне о вас.
Дети молча смотрели на него. Их глаза сверкали, словно отшлифованные черные камни. Газ в горелке шипел. Штайнер почувствовал себя неловко. Он знал, что должен. сказать им что-то теплое, человечное, но все, что приходило ему в голову, казалось глупым и неискренним по сравнению с той сиротливостью, которая исходила от трех молчащих детей.
– Что в чемодане? – спросил старший через некоторое время. У него был бесцветный голос, он говорил медленно, твердо и осторожно.
– Я точно не знаю. Разные вещи вашего отца. И немного денег.
– Теперь это наше?
– Конечно, потому я его и принес.
– Можно мне его взять?
– Ну, конечно, – удивленно ответил Штайнер.
Юноша поднялся. Это был худощавый, длинный, темноволосый парень. Медленно, не спуская глаз со Штайнера, он подошел к чемодану. Затем быстрым звериным движением схватил его и сразу отпрыгнул обратно, точно боясь, что Штайнер снова отнимет у него добычу. Он сразу же потащил чемодан в комнату. Двое других быстро пошли за ним, прижавшись друг к другу, словно две большие черные кошки.
Штайнер взглянул на отца Морица.
– Ну, вот, – сказал он с облегчением. – Они, наверно, давно об этом знали…
Мориц Розенталь помешал суп.
– Это уже их не очень трогает. Они видели, как умирали их мать и два брата. И они теперь почти не реагируют на смерть близких. То, что случается часто, приедается.
– Бывает и наоборот, – сказал Штайнер.
Мориц Розенталь посмотрел на него, вокруг его глаз собрались морщинки.
– Если человек еще совсем молод – нет. И если человек стар – тоже нет. А вот остальные годы – это плохое время.
– Да, – согласился Штайнер. – Эти никчемные пятьдесят лет между младенчеством и старостью – плохое время.
Мориц Розенталь мирно кивнул головой.
– Я вот уже миновал этот возраст. – Он закрыл кастрюлю крышкой. – Детей мы разместили, – сказал он. – Одного возьмет с собой Мейер в Румынию. Другой поедет в детский приют в Локарно. Я знаю там человека, который сможет за него платить. А старший останется пока здесь, у Бернштейна.
– Они уже знают, что их ждет разлука?
– Да, но это их не особенно тревожит. Они даже считают, что так будет лучше. – Розенталь повернулся к нему. – Штайнер, – сказал он, – я знал его двадцать лет. Как он умер? Он спрыгнул с машины?
