Уходи и будь счастлива - Сэнтер Кэтрин

Спустя час весь пол палаты был усыпан волосами. Я переползла в кресло, чтобы ничего не попало на кровать, и вокруг колес образовался настоящий ковер из моих локонов.

Китти все хлопотала и хлопотала вокруг меня, и стрижка длилась гораздо дольше, чем ожидалось, поскольку в моей сестре проснулся присущий нашей семье перфекционизм. Но, наконец, она объявила о том, что закончила, и протянула мне зеркало. Я взяла его в руку, но заколебалась.

– Посмотрись в зеркало, – сказала она.

Я сморщила нос.

– Ты не хочешь видеть, что получилось?

Мне хотелось увидеть новую прическу, но я не знала, как это сделать так, чтобы не смотреть на свое лицо.

– Знаешь, что? – сказала я, покачав головой. – Я уверена, что стрижка замечательная.

– Ты боишься, что ужасно выглядишь? Но это не так.

Да. Я боялась, что выгляжу ужасно. Конечно. Я должна была быть настоящим монстром, если моя родная мать не могла смотреть на меня. Но и это было еще не все. Как только я узнаю, как выгляжу, я буду помнить это всегда. Я не смогу притвориться, что я этого не видела.

Будет как тогда, когда моя тетя подвела меня к гробу моей бабушки, чтобы я с ней попрощалась. Я посмотрела на забальзамированную, уплощенную версию того лица, которое так долго знала и любила. И потом при воспоминании о бабушке у меня в памяти всплывал лишь этот искаженный образ. Он затмил то лицо, которое я хотела видеть. И я не желала, чтобы это повторилось еще раз.

Я не хотела, взглянув в зеркало, обнаружить, что меня прежней больше нет.

Кит словно прочитала мои мысли:

– Ты выглядишь такой же, как всегда. Словно немного обгоревшей на солнце. И на подбородке у тебя несколько волдырей. – Она дотронулась до своего лица. – А с самой роскошной прической из всех, что у тебя были, ты очень привлекательна. И ты все такая же, как раньше.

Я чуть-чуть приподняла зеркало.

– Не бойся, – настаивала Кит.

Но я все равно боялась. Мои руки были совсем холодными. Ни о чем не думай, уговаривала я себя. Настало время взглянуть в лицо своему будущему, как бы я ни выглядела. Я затаила дыхание и подняла зеркало. Сантиметр за сантиметром я приближала его к своему лицу, пока не увидела его целиком.

Мое лицо. Немного обветренное, но такое знакомое, как старый друг.

– Видишь? – спросила Кит. – Ты все такая же красавица.

Я с трудом перевела дыхание.

– Мне необязательно быть красавицей. Я просто хочу быть узнаваемой.

– Ты и так узнаваема, – сказала Кит. – Только теперь намного более элегантная.

Я никогда прежде не носила челку. Но теперь волосы густыми прядями спадали на лицо, а сзади были коротко постриженными. Как у эльфа. У меня всегда были длинные волосы. Я полагаю, что не стригла их из-за страха, что мне это может не понравиться и придется ждать очень долго, прежде чем волосы снова отрастут. К тому же мама считала, что молоденькие девушки с короткими волосами выглядят безобразно.

Но эта стрижка не была безобразной.

Кит широко улыбалась.

– Ну, разве ты не хороша? – настаивала она. – Разве это не та прическа, о которой ты мечтала всю свою жизнь?

– Не могу сказать, что мне она не нравится.

– Да ты в восторге от нее. Ну же, признайся!

А потом я потихоньку поднесла зеркало к своей шее. Когда я увидела, что мое лицо было в лучшем состоянии, чем я ожидала, во мне вспыхнула надежда, что и все остальное не так уж плохо.

Но трансплантаты на шее были хуже, чем я думала.

Одна сторона шеи, от челюсти до ключиц, была совершенно неузнаваемой. Она была темно-лиловой, покрытой гусиной кожей и пятнистой, как пицца с красным перцем. Лицо, если я не буду расчесывать его, со временем заживет. Но трансплантаты, даже зажившие, будут всегда выглядеть как пластилин, о чем мне так тактично сообщил Чип. Я навсегда стану человеком, на которого окружающие будут стараться не глазеть. Я буду человеком, в обществе которого окружающие будут чувствовать себя неловко.

И во мне зародилось новое чувство: негодование.

Я знала, каково это – не любить какие-то части своего тела. Какая женщина не знакома с этим чувством? Вы «ненавидите» маленькие складки жира на животе или палец на ноге, который длиннее остальных, или кривоватый зуб. Все, что мешает вам в ваших попытках стать безукоризненной, обречено стать предметом вашей ненависти.

Но это было совсем другое. Эти трансплантаты даже не выглядели живыми.

Казалось, что какое-то чужеродное тело прилепилось к моей шее. Прежде я «ненавидела» те части тела, которые не были совершенными, и думала, что они «уродливы», но я даже не понимала значения этого слова до сего момента. И вид этих трансплантатов – морщинистых, липких, блестящих от мази – был таким шокирующим, что тошнота подкатила к горлу.

И я вынуждена была отвести глаза в сторону.

Именно этого чувства я и боялась. Но оно оказалось еще страшнее, чем я думала. Словно часть меня прежней – нежной, ранимой и на удивление невинной – умерла. Одно дело размышлять об этом теоретически, и совсем другое увидеть, как это случилось на самом деле. Часть меня была уничтожена. Я крепко зажмурилась, испытывая жгучее сожаление. Почему я раньше никогда не ценила изящный изгиб моей шеи и нежность кожи, покрытой бледными веснушками? О чем я думала в тот вечер, наряжаясь в платье с открытыми плечами? Почему я не была более осторожной? Как могла я владеть таким бесценным сокровищем – моим телом! – и так глупо относиться к нему как к должному?

– Это могло быть твое лицо, – сказала Кит, дотронувшись до моего плеча. – Тебе повезло.

Повезло. Снова.

– Мне все без конца говорят об этом, – сказала я.

В тот вечер мы так и не посмотрели «Бриолин». Мне хватило стрижки и всего, что последовало за ней. Я позволила Китти включить компьютер, чтобы я могла проверить почту, но я быстро выключила его, когда увидела, что Чип опубликовал на Фейсбуке мою фотографию, сделанную им, когда я все еще находилась в реанимации и выглядела просто ужасно, и попросил всех молиться обо мне.

«После трагического события моя возлюбленная борется за жизнь в блоке интенсивной терапии».

– Трагического события? – с негодованием спросила Кит, когда я показала ей эту подпись. – Это он сам был трагическим событием в твоей жизни!

Он поместил фотографию на своей стене, на новостной ленте и в одной из газет.

Понятно, что многие люди стали переживать за меня. И с каждым размещенным комментарием Фейсбук присылал мне оповещение на почту, так что почтовый ящик оказался переполненным. Люди «молились» обо мне, посылали мне сердечки, поцелуи и изображения ангелов. Они писали о том, какая я замечательная, и всячески подбадривали меня. Но количество писем – больше сотни – показалось мне угнетающим.

Я внимательно вглядывалась в фотографию, пораженная тем, что Чип поступил так безумно и опубликовал ее. Я обычно не хотела смотреть даже на чужой педикюр, не говоря уже об обезображенных жертвах несчастных случаев, опутанных проводами, покрытых синяками и явно испытывающих жестокие страдания. О чем он думал? Что пытался доказать? Разве бы я допустила, будь моя воля, чтобы фотографию, на которой я выглядела куском сырого мяса, обнародовали и все могли глазеть на нее? Я сама едва набралась смелости посмотреть на себя в зеркале и, очевидно, была последней, кто увидел это. Мой бывший парень даже прислал мне картинку с щенками и котятами, которые облизывали друг друга.

Очевидно, именно так Нейл Путман и «Симтекс» узнали о моей истории. Похоже, о ней знал уже весь чертов город.

– Я больше никогда не стану заходить на Фейсбук, – сказала я.

– Правильно, – согласилась Кит. – Фейсбук – это место для наших бабушек. Просто заходи ко мне на Инстаграм.

Позже, когда мы уже умолкли и Кит начала тихонько посапывать во сне, мне пришлось разбудить ее.

– Кит! – прошептала я. И когда она не ответила, сказала погромче: – Кит!