Эрнест Хемингуэй - Иметь и не иметь
Гарри попытался отыскать в темноте широколицего. Лодка теперь кружилась на месте, и в кокпите стало немного светлее. Он затаил дыхание и стал осматриваться. Вот он, наверное, эта тень в углу у самого пола. Он вгляделся внимательнее, и тень шевельнулась. Это был он.
Он полз к нему. Нет, к тому кубинцу, который лежал, свесясь за борт. Он хотел взять его револьвер. Пригибаясь почти к самому полу, Гарри следил за его движениями, пока не увидел его совершенно отчетливо. Тогда он выстрелил. Вспышка осветила колени и руки ползущего, и когда боп-боп-боп-боп смолкло, Гарри услышал, как он судорожно бьется на полу.
– А, сукин сын, – сказал Гарри. – Сволочь мордастая!
Ощущение холода внутри исчезло, и в сердце был знакомый звонкий гул, и он пригнулся совсем низко и сунул руку под четырехугольный бензиновый бак, чтобы достать новый магазин. Магазин он достал, но рука была вся мокрая и быстро высыхала.
Пробил бак, сказал он себе. Нужно выключить моторы. Не угадаешь, в каком месте бак течет.
Он выбросил пустой магазин, вставил новый и вылез наверх.
Когда он выпрямился с автоматом в руке, чтобы осмотреться, прежде чем захлопнуть обрубком крышку люка, кубинец на левой койке, трижды раненный в плечо, причем две пули прошли навылет и попали в бак, вдруг сел, тщательно прицелился и выстрелил ему в живот.
Гарри качнулся назад и тяжело сел. Ему показалось, что его ударили в живот дубинкой. Спина его уперлась в одно из железных гнезд, куда вставлялись ножки стула, и когда кубинец выстрелил в него еще раз, расщепив перекладину стула над самой его головой, он пошарил возле себя, нашел автомат, осторожно поднял его, своим крючком придерживая приклад, и всадил половину магазина в кубинца, который сидел, наклонившись вперед, и спокойно расстреливал его. Тот бесформенной массой рухнул навзничь, а Гарри продолжал шарить по полу, и, найдя широколицего, который лежал на спине, он крючком зацепил его голову и повернул ее к себе, потом приставил к ней дуло автомата и спустил курок. Звук от выстрела был такой, какой бывает, когда палкой ударишь по зрелой тыкве. Гарри положил автомат и лег на пол.
– Я сволочь, – сказал он, губами почти касаясь досок пола. – Я сволочь, и теперь мне пришел конец. «Нужно выключить моторы, не то все сгорим, – подумал он. – Еще не все пропало. Еще нельзя сказать, что все пропало. О, черт! Чтобы одна случайность испортила все дело! Чтобы из-за одной случайности сорвалось! А, будь оно проклято! Будь ты проклят, кубинская сволочь! Кто б мог подумать, что я не прикончил его?» Он встал на четвереньки и, толкнув крышку люка так, что она с шумом захлопнулась над моторами, пополз через нее вперед, к штурвальному сиденью. Он уцепился за него и подтянулся, удивляясь тому, что может так свободно двигаться; потом, стоя на ногах, вдруг почувствовал слабость и дурноту, наклонился вперед, обрубком опираясь на компас, и повернул оба рычага. Моторы смолкли, и было слышно, как плещется о борт вода. Больше ничего не было слышно. Лодка повернулась поперек течения и закачалась на волнах, поднявшихся с северным ветром.
Он повис на штурвале, потом опустился на сиденье и прислонился к спинке. Он чувствовал, как все силы вытекают из него в долгом приступе тошноты. Он расстегнул рубашку здоровой рукой и ощупал рану, сперва ладонью, потом пальцами. Крови было очень мало. Вся пошла внутрь, подумал он. Лучше не двигаться, тогда она, может быть, остановится.
Луна взошла, и он теперь мог рассмотреть, что делается вокруг.
Разгром, подумал он, настоящий разгром, черт подери!
Лучше лечь самому, пока я не упал, подумал он и осторожно сполз на пол.
Он лег на бок, и в это время лодка, качаясь, повернулась так, что луна осветила ее всю.
Полным-полно, подумал он. Вот ведь как, полным-полно. Потом он стал думать о том, что она теперь будет делать. Что Мария будет делать. Может быть, ей выплатят награду. Будь он проклят, этот кубинец. Пожалуй, как-нибудь она проживет. Она женщина с головой. Пожалуй, мы бы все как-нибудь прожили. Пожалуй, это с самого начала была нелепая затея. Я откусил больше, чем мог прожевать. Не надо было мне лезть в это дело. Но ведь я обдумал все до конца. Никто не узнает, как это случилось. Если б я мог что-нибудь сделать для Марии. Куча денег здесь, на лодке. Я даже не знаю сколько. С такими деньгами всякий мог бы жить, ни о чем не думая. Наверно, береговая охрана растащит их. Половину, во всяком случае. Если б можно было дать знать моей старухе о том, что случилось. Что же она станет делать? Не знаю. Верно, нужно было мне искать работы где-нибудь на заправочной станции, что ли. Нужно было мне бросить думать о лодке. Теперь с лодкой честно денег не заработаешь. Хоть бы ее не качало, чертову колоду! Хоть бы перестало ее качать! А то у меня внутри все ходит вверх и вниз. Я, и мистер Краснобай, и Элберт. Все, кто только был причастен к этому. И вся эта сволочь тоже! Должно быть, это дело такое. Такое уж это несчастное дело! Пожалуй, для такого, как я, самое подходящее было бы держать заправочную станцию. Черта бы я сумел держать заправочную станцию. Вот Мария – та что-нибудь такое сумеет. Она уже теперь стара, чтоб трепать хвостом. Если б только эту чертову колоду не качало.
Ладно, нужно только быть поспокойнее. Как можно спокойнее. Говорят, если не пить воды и лежать неподвижно. Главное, говорят, если не пить воды.
Он посмотрел на то, что было видно в свете луны.
Что ж, убирать ведь мне это не придется, подумал он. Поспокойнее. Вот все, что от меня требуется. Поспокойнее. Как можно спокойнее. Все-таки еще не все пропало. Если лежать неподвижно и не пить воды.
Он лег на спину и старался ровно дышать. Лодку качало на волнах Гольфстрима, и Гарри Морган плашмя лежал на полу. Сначала он пробовал упираться здоровой рукой, чтобы меньше чувствовать качку. Потом он затих и перестал сопротивляться.
Глава девятнадцатая
На другое утро, в Ки-Уэст, Ричард Гордон возвращался домой из бара Фредди, куда он ездил на велосипеде расспросить про ограбление банка. По дороге он встретил толстую, громоздкую голубоглазую женщину, с крашеными золотистыми волосами, выбивавшимися из-под старой мужской фетровой шляпы; она торопливо переходила улицу, и глаза у нее были красны от слез. Посмотреть только на эту коровищу, подумал он. Интересно, о чем может думать такая женщина. Интересно, какая она может быть в постели. Что должен чувствовать муж к жене, которая так безобразно расплылась? С кем, интересно, он путается тут, в городе? Просто страх смотреть на такую женщину. Настоящий броненосец. Ужас!
Он был уже около дома. Он оставил велосипед у подъезда и вошел в холл, закрыв за собой источенную термитами парадную дверь.
– Ну, что ты узнал, Дик? – окликнула его из кухни жена.
– Не разговаривай со мной, – сказал он. – Я сажусь работать. У меня все готово в голове.
– Вот и прекрасно, – сказала она. – Я тебе не буду мешать.
Он уселся за большой стол в первой комнате. Он писал роман о забастовке на текстильной фабрике. В сегодняшней главе он собирался вывести толстую женщину с заплаканными глазами, которую встретил по дороге домой. Муж, возвращаясь по вечерам домой, ненавидит ее, ненавидит за то, что она так расплылась и обрюзгла, ему противны ее крашеные волосы, слишком большие груди, отсутствие интереса к его профсоюзной работе. Глядя на нее, он думает о молодой еврейке с крепкими грудями и полными губами, которая выступала сегодня на митинге. Это будет здорово. Это будет просто потрясающе, и притом это будет правдиво. В минутной вспышке откровения он увидел всю внутреннюю жизнь женщины подобного типа.
Ее раннее равнодушие к мужниным ласкам. Жажда материнства и обеспеченного существования. Отсутствие интереса к стремлениям мужа. Жалкие попытки симулировать наслаждение половым актом, который давно уже вызывает в ней только отвращение. Это будет замечательная глава.
Женщина, которую он встретил, была Мария, жена Гарри Моргана, возвращавшаяся домой от шерифа.
Глава двадцатая
Лодка Фредди Уоллэйса, «Королева Кончей», тридцати четырех футов в длину, с номерным знаком «Тампа-V»[8], была выкрашена в белый цвет; носовая палуба была выкрашена зеленой краской, известной под названием «веселой», и стенки кокпита тоже были выкрашены «веселой» краской. Того же зеленого цвета был и навес над штурвалом. Название лодки и порта, – к которому она была приписана – Ки-Уэст, Флорида, – значилось черными буквами на корме. Ни мачты, ни утлегарей у лодки не было. Передний из стеклянных щитков был разбит. Свежевыкрашенная обшивка корпуса была пробита в нескольких местах, и дерево вокруг отверстий расщеплено. Пробоины виднелись на обеих сторонах корпуса в средней части, примерно на фут ниже планшира. Еще несколько таких пробоин приходилось почти у самой ватерлинии с правой стороны, напротив задней подпорки, поддерживавшей навес. Из самой нижней пробоины вытекла какая-то темная жидкость и липкими ручьями застыла на свежей краске.
