Эрнест Хемингуэй - Иметь и не иметь
Обзор книги Эрнест Хемингуэй - Иметь и не иметь
Э.ХЕМИНГУЭЙ
ИМЕТЬ И НЕ ИМЕТЬ
Глава первая
Представляете вы себе Гавану рано утром, когда под стенами домов еще спят бродяги и даже фургонов со льдом еще не видно у баров? Так вот, мы шли с пристани в «Жемчужину Сан-Франциско» выпить кофе, и на площади не спал только один нищий, он пил воду из фонтана. Но когда мы вошли в кафе и сели, там нас уже ожидали те трое.
Мы сели, и один из них подошел к нам.
– Ну? – сказал он.
– Не могу, – ответил я ему. – Рад бы помочь вам. Но я уже вчера сказал, что не могу.
– Назовите свою цену.
– Не в этом дело. Я не могу. Вот и все.
Двое других тоже подошли и смотрели на нас с огорчением. Они были славные молодые люди, и я был бы рад оказать им эту услугу.
– По тысяче с головы, – сказал тот, который хорошо говорил по-английски.
– Мне самому неприятно, – ответил я ему. – Но я вам по совести говорю: не могу.
– Потом, когда все здесь изменится, это вам сослужит службу.
– Знаю. Рад бы душой. Но не могу.
– Почему?
– Лодка меня кормит. Если я потеряю ее, я останусь без куска хлеба.
– За деньги можно купить другую лодку.
– Но не в тюрьме.
Они, должно быть, решили, что меня только нужно уговорить, потому что первый продолжал:
– Вы получите три тысячи долларов, и впоследствии это может сослужить вам службу. То, что тут сейчас, знаете, долго не продержится.
– Слушайте, – сказал я. – Мне совершенно все равно, кто у вас будет президентом. Но у меня правило: не перевозить в Штаты ничего такого, что может болтать.
– Вы хотите сказать, что мы будем болтать? – сказал один из тех, которые до сих пор молчали. Он сердился.
– Я сказал: ничего такого, что может болтать.
– Вы считаете нас lenguas largas?
– Нет.
– Вы знаете, что такое lengua larga?
– Да. Тот, у кого длинный язык.
– Вы знаете, как мы поступаем с такими?
– Не петушитесь, – сказал я. – Вы ко мне обратились. Я вам ничего не предлагал.
– Замолчи, Панчо, – сказал сердитому тот, что говорил первым.
– Он сказал, что мы будем болтать, – сказал Панчо.
– Слушайте, – сказал я. – Я вам говорил, что не берусь перевозить ничего такого, что может болтать. Ящики с вином не могут болтать. Четвертные бутыли не могут болтать. Есть еще многое, что не может болтать. Люди могут болтать.
– А китайцы не могут болтать? – сказал Панчо со злостью.
– Они могут болтать, но я их не понимаю, – ответил я ему.
– Значит, вы не хотите?
– Я вам уже вчера сказал. Я не могу.
– Но вы не станете болтать? – сказал Панчо. Он меня не понимал и оттого злился. Да, пожалуй, и оттого, что дело не выходило. Я ему даже не ответил.
– Вы-то сами не из lenguas largas? – спросил он все еще злобно.
– Кажется, нет.
– Это что такое? Угроза?
– Слушайте, – ответил я ему. – Охота вам петушиться в такую рань. Я уверен, что вы немало глоток перерезали. Но я еще даже кофе не пил.
– Так вы уверены, что я режу людям глотки?
– Нет, – сказал я. – И вообще мне на это наплевать. Разве нельзя говорить о деле и не беситься?
– Да, я взбешен, – ответил он. – Я вас убить готов.
– Тьфу, черт, – сказал я ему. – Да придержи ты язык.
– Ну, будет, Панчо, – сказал первый. Потом мне: – Очень жаль. Я бы хотел, чтоб вы перевезли нас.
– Мне тоже очень жаль. Но я не могу.
Все трое направились к двери, и я смотрел им вслед. Они были красивые молодые люди, хорошо одетые: все без шляп, поглядеть на них, так было похоже, будто у них денег хоть отбавляй. Послушать их, так, во всяком случае, было на то похоже; они и по-английски говорили, как говорят кубинцы из богатых.
Двое из них были, видно, братья, а третий, Панчо, чуть повыше ростом, но из той же породы. Знаете, статная фигура, хороший костюм, блестящие волосы. Я подумал, что не такой уж он, верно, злой, как кажется. Он, верно, просто нервничает.
Как только они вышли из кафе и повернули направо, я увидел, что через площадь мчится к ним закрытая машина. Первым делом зазвенело оконное стекло, и пуля врезалась в пирамиду бутылок в правом углу витрины. Я услышал выстрелы, и – боп-боп-боп, вся пирамида разлетелась вдребезги.
Я прыгнул за стойку и видел все, выглядывая слева из-за края. Машина остановилась, и возле нее присели на корточках два человека. У одного был автомат Томпсона, а у другого магазинный дробовик с отпиленным стволом. Тот, что с автоматом, был негр. Другой был в белом шоферском пыльнике.
Один из кубинцев лежал на тротуаре ничком, как раз под разбитой витриной. Два других спрятались за фургон компании «Тропическое пиво», только что подъехавший со льдом к соседнему бару. Одна лошадь упала и билась в упряжи, другая неистово мотала головой.
Один из кубинцев выстрелил из-за фургона, и пуля отскочила, ударившись о тротуар. Негр с «томпсоном» пригнулся почти к самой земле и выпустил заряд под фургон, – и верно: за фургоном один упал, головой на тротуар. Он судорожно дергался, закрыв голову руками, и шофер выстрелил в него из дробовика, пока негр вставлял новую обойму. Заряд был основательный. По всему тротуару виднелись следы дроби, точно серебряные брызги.
Второй кубинец за ноги оттащил раненого под прикрытие фургона, и я увидел, как негр снова пригнулся к мостовой, чтобы выпустить еще заряд. Но тут вдруг мой друг Панчо стал огибать фургон с другой стороны, прячась за той лошадью, которая устояла на ногах. Он вышел из-за лошади, белый, как грязная простыня, и выстрелил в шофера из своего люгера, держа его обеими руками для большей устойчивости. Он, не останавливаясь, дважды выстрелил поверх головы негра и один раз ниже.
Он попал в шину, потому что я видел, как взвилась струя пыли, когда воздух стал выходить из камеры, и негр, подпустив его на десять шагов, выстрелил ему в живот из своего «томми», истратив, должно быть, последний заряд, потому что я видел, как он отбросил автомат, а друг Панчо с размаху сел на мостовую и потом повалился ничком. Он пытался встать, все еще не выпуская из рук свой люгер, но не мог поднять головы, и тогда негр взял дробовик, который лежал у колеса машины, рядом с шофером, и снес ему половину черепа. Ай да негр.
Я живо глотнул из первой откупоренной бутылки, попавшейся мне на глаза, даже не разобрал, что в ней было. Вся эта история очень мне не понравилась. Я юркнул прямо из-за стойки в кухню и черным ходом выбрался на улицу. Я миновал площадь в обход, ни разу даже не оглянувшись на толпу, которая сбежалась к кафе, прошел через ворота и вышел на пристань прямо к лодке.
Тип, который зафрахтовал ее, был уже там и ждал. Я рассказал ему, что произошло.
– А где Эдди? – спросил Джонсон, этот самый тип, который нас зафрахтовал.
– Как началась стрельба, я его больше не видел.
– Может быть, он ранен?
– Какого черта! Я же вам говорил, выстрелы попали только в витрину. Это когда автомобиль их нагонял. Когда застрелили первого прямо под окном кафе. Они ехали вот под таким углом…
– Откуда вы это все так хорошо знаете? – спросил он.
– Я смотрел, – ответил я ему.
Тут, подняв голову, я увидел, что по пристани идет Эдди, еще более длинный и расхлябанный, чем всегда. Он ступал так, словно у него все суставы были развинчены.
– Вот он.
У Эдди вид был неважный. Он и всегда-то не слишком хорош по утрам, но сейчас у него вид был совсем неважный.
– Ты где был? – спросил я его.
– Лежал на полу.
– Вы видели? – спросил его Джонсон.
– Не говорите об этом, мистер Джонсон, – сказал ему Эдди. – Мне тошно даже вспоминать об этом.
– Выпить вам надо, – ответил Джонсон. Потом он сказал мне: – Ну как, выйдем сегодня?
– Зависит от вас.
– Какая будет погода?
– Такая же, как вчера. Может быть, даже лучше.
– Так давайте выйдем.
– Ладно, как только принесут наживку. Мы уже три недели возили этого молодчика на рыбную ловлю, и я пока не видел от него ни цента, кроме сотни долларов, которые он мне дал еще до переезда на Кубу, чтобы уплатить консулу, получить разрешение на выход из порта, запасти бензину и кой-какой еды. Мы уговорились по тридцать пять долларов в день, рыболовная снасть моя. Он ночевал в отеле и каждое утро приходил на пристань. Устроил мне это дело Эдди, так что пришлось и его взять с собой. Я платил ему четыре доллара в день.
– Мне надо запасти бензину, – сказал я Джонсону.
– Ну что ж.
– На это нужны деньги.
– Сколько?
– Галлон стоит двадцать восемь центов. Надо галлонов сорок, не меньше. Это будет одиннадцать двадцать.
Он вынул пятнадцать долларов.
– Может, остальные засчитаем за пиво и лед? – спросил я.
– Превосходно, – сказал он. – Пусть это идет в счет моего долга.
Я подумал, что три недели – срок не маленький, но если ему вообще можно верить, то не все ли равно, в конце концов. Конечно, лучше бы рассчитываться каждую неделю. Но мне случалось и месяц возить в долг и потом все получать сполна. Это была моя ошибка, но сначала я всегда соглашался ждать, на радостях, что случился клиент. Только последние дни я начал беспокоиться, но не стал ничего говорить, боясь, как бы он не рассердился. Если ему вообще можно верить, так чем дольше он будет ездить, тем лучше.
