Герман Банг - У дороги
Луиса-Старшенькая и карапуз-жених вели между собой нескончаемую пикировку. Карапуз осыпал свояченицу родственными поцелуями и щекотал ее за дверью.
В гостях все трое клевали носом и прятались по углам. За столом вдова сладким голосом говорила «своей троице»: «Пуся-Туся». Она сама толком не знала, что это значит.
Дома по вечерам света не зажигали.
– Мы сумерничаем всей семьей, – говорила вдова. Карапуз сидел на диване между Пусей и «Лисе-Лусей».
Фрекен Иенсен и вдова изредка произносили в потемках словечко-другое. Диван поскрипывал в ответ. Так продолжалось часами.
Возвратившись домой, фрекен Иенсен целовала мопса в холодный нос.
А Пуся и Дуся шли полями к вечернему поезду. Они прогуливались по платформе и заглядывали друг другу в глаза. Стоило им замедлить шаг, и карапуз целовал Пусюсю в ушко.
Катинка сидела на скамье на платформе, закутавшись в синюю шаль Хуса.
После ухода поезда она еще долго слышала, как жених и невеста воркуют, возвращаясь домой через поле.
Катинка вставала и шла в комнаты. Дни становились короче, чай приходилось пить уже при свете.
– Зажги лампу, Мария, – говорила она.
Мария вносила лампу и ставила ее на фортепиано. Свет падал на осунувшееся личико Катинки, на ее бледные, прозрачные руки, лежавшие на клавишах.
– Скажи Баю, чтобы шел пить чай, – говорила Катинка. Вставая, она опиралась на фортепиано. Она всегда чувствовала такую усталость, будто ее ноги были налиты свинцом.
Они пили чай, за грогом Бай читал газеты.
Катинка открывала книгу, взятую из библиотеки. Это всегда были какие-нибудь «новомодные» книги. Агнес и Андерсен вечно спорили из-за них.
Раскрытая книга лежала возле лампы. Катинка еще ни разу не прочла больше двадцати страниц: правды в этих книгах не было, и вымысла, который отвлекал бы от горьких дум, – тоже.
Она вынимала альбом со стихами. Она переписала туда «Марианну» и поставила дату. Перед тем как убрать альбом в ящик, она подолгу стояла перед открытой шкатулкой. В ней лежал маленький японский поднос, обернутый в пожелтевшую фату.
Иногда она выходила в кухню. Здесь у нее тоже было излюбленное место – в уголке на колоде для разделки мяса. Мария шила за столом при свете восковой свечи и болтала без умолку. Преданная душа, она хранила верность старой любви.
Она всегда говорила о Хусе и о том, как пусто без него стало.
Катинка молча сидела в своем углу. Иногда она вздрагивала, точно от холода, и крепче прижимала руки к груди.
Мария продолжала болтать, и свет одинокой свечи падал на ее крупное румяное лицо.
– Не пора ли на боковую, – говорил Бай, открывая дверь.
– Сейчас, Бай… Спокойной ночи, Мария.
5
Осень окутала поля унылой туманной дымкой. Небо было покрыто тучами, и дни тянулись в полумгле от ночи до ночи.
– Подбодритесь, дорогая фру, – говорил молодой доктор. – Вам надо взять себя в руки.
– Хорошо, доктор.
– И надо гулять. Вы должны побольше двигаться. У вас упадок сил.
– Хорошо, доктор, я буду гулять.
– Ну, а что слышно новенького? – Доктор вставал. – Пишет ли вам фрекен Агнес?
– Недавно было письмо.
– Говорят, Андерсен собирается уезжать…
– Я тоже слышала, – говорит Катинка. – Все разъезжаются…
– Почему же, милая фру, кое-кто остается…
– Да, доктор, мы остаемся.
– Не нравится мне что-то здоровье вашей жены, – говорит доктор в конторе, закуривая сигару.
– Тьфу, черт, скверная история, – говорит Бай.
– Упадок сил… Ну, всего доброго, начальник.
– Черт побери… Всего наилучшего, доктор.
– Тебе надо больше ходить, Тик, – говорит Бай, проводив товарный поезд. – Ты ничего не делаешь, чтобы поправиться.
Катинка ходит. Она бредет через поля, несмотря на ветер и слякоть.
Она идет в церковь. Задыхаясь, присаживается отдохнуть на каменном выступе в церковном дворе. За белой оградой тянется плоское кладбище, где уже отцвели цветы. Только кусты самшита торчат вокруг стоящих торчком крестов с именами покойников.
Домой Катинка возвращается лугами. По мосту с шумом проносится двенадцатичасовой поезд и исчезает вдали. Некоторое время клубы дыма еще выделяются в серой мгле пятном потемнее, потом рассеиваются.
На дальнем берегу идет пахота. Длинные отвалы дерна отмечают след старательного плуга.
Катинка приходит домой.
У Бая она застает мельника, а иногда нового управляющего Кьера.
– Толковый парень этот Свенсен, – говорил Бай Катинке. – Очень толковый. И наслышан обо всем.
– Уж не знаю, конечно, хороший ли он работник, – говорил Бай Кьеру.
Кьер бормотал что-то невнятное.
– Но парень толковый, старина Кьер, и главное свой брат. Свенсен коллекционировал порнографические открытки.
Он приносил их на станцию, и они с Баем рассматривали их за стаканом грога.
– Пороемся в «архиве», – предлагал Свенсен.
– С удовольствием. – Бай всегда изъявлял готовность. Свенсену присылали «новинки» из Гамбурга наложенным платежом.
– Экие скоты, – радостно говорил Бай. Когда они рассматривали «архив», он всегда понижал голос, хотя дверь в комнату была закрыта.
– Экое скотство, старина Свенсен, – говорил он, поднося открытки поближе к свету.
Они продолжали рассматривать картинки. Бай потирал колени.
– Ну это уж совсем, – говорил он. – Это уж, пожалуй, слишком, – говорил он.
Свенсен почесывал у себя под носом и сопел.
– Знатная баба, – говорил он, – знатная.
Покончив с открытками, они молча потягивали грог. Бай как-то вдруг оседал.
– Все это хорошо, – говорил он. – А каково приходится в жизни, Свенсен… А, старина? Каково жить с больной женой?
Свенсен не отвечал.
Бай со вздохом вытягивал ноги…
– Да, старина, – говорил он. – Ничего не попишешь. Свенсен философски помалкивал. Потом вставал.
– Кабы знать, что кому на роду написано, – говорил он. Бай поднимался и открывал дверь в гостиную.
– Ты что ж это сидишь в потемках? – спрашивал он.
– Да так. – Катинка выходила из своего уголка. – Посидела немного… Тебе что-нибудь нужно, Бай?
– Я пойду провожу Свенсена, – говорил Бай. Катинка входила в контору, чтобы попрощаться с гостем. – Фру еще немного бледная, – говорил Свенсен, ощупывая карманы, чтобы удостовериться, на месте ли коллекция.
Бай надевал пальто, и гость откланивался.
– Боже сохрани, фру, не выходите на улицу– прохладно.
– Я только до калитки, – говорила она.
Они выходили на платформу.
– Вызвездило, – говорил Бай.
– Значит, похолодает. Спокойной ночи, фру. Хлопала калитка.
– Спокойной ночи.
Катинка стояла, прислонившись к калитке. Голоса замирали вдали. Она поднимала голову: и правда, небо ясное и усыпано звездами…
Катинка прижималась к влажному столбу и обвивала его руками, словно хотела излить свое горе мертвому дереву.
Теперь по вечерам на станцию часто приходили пастор с женой. Старики скучали по Агнес. А тут и Андерсен надумал уезжать.
– Он давно уже собирался переменить приход, – говорил старый пастор. – Боюсь, не прислали бы вместо него какого-нибудь проповедника «живого слова».
Пастор Андерсен получил приход на Западном побережье. Фру Линде плакала, забившись в уголок.
– О, Господи, я ведь видела, все видела, – говорила она. – Но они сами не знают, чего хотят, фру Бай. Сами не знают, чего хотят, дорогая моя… Такая нынче молодежь – не то что в мое время, милая фру Бай. Они все гадают да сомневаются, любят они или нет, а потом разъедутся в разные стороны и мучаются всю свою жизнь… Помню, я ждала, что Линде посватается ко мне, и тоже гадала, да только на яичном белке. И вот мы с ним делим и радость и горе скоро уже тридцать лет… А теперь мы, старики, закроем глаза, и наша Агнес останется одинокой старой девой.
Входили мужчины. Старый пастор непременно должен был сыграть партию в вист.
В присутствии старого пастора Катинке становилось легче на душе. От него веяло каким-то удивительным покоем.
Особенно когда он сидел за картами, играл по маленькой, и его старческое лицо лукаво улыбалось из-под бархатной ермолки.
– Вот вам, батенька, – приговаривал он и брал взятку. Старики ворчали друг на друга.
– Я же говорила тебе, Линде…
– Уж поверь мне, матушка… – И старик открывал взятки. – Вам ходить, милая фру, вам ходить.
Катинка задумалась. Она не сводила глаз с обоих стариков.
– Бубновая дама… А ну-ка, батюшка…
Последний роббер играли с болваном. Катинка выходила, чтобы распорядиться насчет ужина. В доме начальника станции кормили все вкуснее. Бай любил хорошо поесть, и Катинка готовила ему его любимые блюда.
Бывали дни, когда она спозаранку шла на кухню и начинала жарить и парить по разным рецептам и поваренным книгам. Она что-то шинковала и рубила для каких-то мудреных яств.
Выбившись из сил, Катинка опускалась на колоду для разделки мяса и кашляла.
