Дэвид Лоуренс - Радуга в небе
Оставив ее в пивной на попечение бармена, Брэнгуэн отправился договориться о продаже телят-однолеток. Фермеры, мясники, гуртовщики, какие-то неумытые и неотесанные мужчины, один вид которых заставлял ее инстинктивно от них шарахаться, окидывали взглядом сидевшую на табурете фигурку, проходя к стойке за выпивкой, гомоня громко и беззастенчиво. Все они казались такими огромными, звероподобными.
— Что это за девчонка? — спрашивали они бармена.
— Тома Брэнгуэна.
Никто к ней не обращался, и она сидела одна, не сводя взгляда с двери — не появится ли отец. В дверь входили все новые люди, но отца среди них не было, и она сидела, мрачнея все больше. Она знала, что плакать здесь нельзя, а взгляды любопытствующих заставляли ее еще сильнее замыкаться в себе.
И как сгущается грозовая туча, ею завладел глубокий холод отчуждения. Никогда, никогда он не вернется. Она сидела застыв, неподвижная.
Когда она совсем уже потеряла счет времени и не знала, что и подумать, он вошел, и она, соскользнув с табурета, кинулась к нему так, словно он воскрес из мертвых.
По рукам он постарался ударить как можно быстрее, но всех своих дел он не закончил и опять потащил ее в толчею ярмарки.
В конце концов они собрались уходить, но и тогда он то и дело окликал то одного, то другого, останавливался поболтать о погоде, о скотине, лошадях и прочих вещах, ей непонятных, мешкал в грязи, вони, заставляя ее томиться среди чьих-то ног и заскорузлых огромных ботинок. И все время до нее долетало одно и то же:
— А это что еще за фрукт? Не знал, что у тебя девка такая громадная имеется!
— Да это моей благоверной.
Анне была неприятна эта ссылка на мать, то, что в конечном счете она оказывалась как бы посторонней.
Наконец они выбрались с ярмарки, и Брэнгуэн повел ее в темную старинную харчевню у Брайдлсмитской заставы. Там они взяли суп из бычьих хвостов и мясо с картошкой и капустой. Под темные своды то и дело заглядывали все новые желающие перекусить. Анна глядела на все это, широко раскрыв глаза, молча и удивленно.
Затем они зашли на большой рынок, на хлебную биржу, походили по лавкам. Он купил ей с лотка записную книжицу. Он любил делать покупки, покупать всякие глупости, которые, как считал, могут пригодиться. Затем они вернулись в «Черный лебедь», где она выпила молока, а он бренди, после чего запрягли лошадь и покатили в сторону Дерби.
Она очень измучилась тогда, устала удивляться и восхищаться. Но на следующий же день, уложив в голове впечатления, она скакала по-прежнему, высоко вскидывая ноги в странном диком танце, и без умолку болтала о своих приключениях и о том, что видела. А уже в субботу жаждала повторения.
Она стала, завсегдатаем животноводческой ярмарки, где он оставлял ее в маленьком павильоне. Но больше всего ей нравилось ездить в Дерби. Там у отца было полным-полно приятелей. А ей нравились привычный уют крохотного городка, близость реки и то, что новые впечатления здесь не пугали, настолько все здесь было крохотным. Ей нравились крохотный рынок и старушки-торговки. Нравилась гостиница «Джордж-Инн», где Брэнгуэн останавливался. Хозяином гостиницы был его старый друг, и Анну там жаловали.
Она коротала дни в уютном зале за беседой с мистером Уиггинтоном, рыжеволосым и толстым хозяином. А когда к полудню туда подтягивались фермеры на обед, она была царицей бала.
Поначалу она лишь злобно косилась или шипела на этих чужаков с их грубой речью. Но они были добродушны и не обижались на эту курьезную девчонку с ее буйными светлыми кудрями, легкими и пушистыми, как золотая елочная канитель, обрамлявшими сияющим ореолом ее свежее, как лепестки яблони, личико. Этих мужчин забавляли всяческие курьезы, и девочка вызывала у них жгучий интерес.
Она ужасно рассердилась, когда Мэриот, мелкий помещик из Эмбергейта, обозвал ее маленьким хорьком.
— Ты настоящий маленький хорек, — сказал он ей.
— Неправда! — вспыхнула она.
— Нет, правда! Вылитый хорек.
— Ну, а ты… ты… — начала было она.
— Что я?..
— У тебя ноги кривые!
Что было чистой правдой и вызвало взрыв хохота. Мужчинам пришлась по нраву такая бойкость.
— Только хорек сказал бы такое.
— Ну, я ведь и есть хорек! — отрезала она. Раздался новый взрыв хохота.
Им нравилось дразнить ее.
— Ну, крошка-овечка, — задирал ее некто Брейтуэйт, — как поживает твоя овечья шерстка?
Он потянул ее за золотистый завиток.
— Никакая это не овечья шерстка! — Анна негодующе убрала злополучный завиток.
— Ну а что это такое?
— Волосы.
— И где же такие ростят?
— Где же такие ростят? — повторила она сказанную на диалекте фразу, загоревшись любопытством, пересилившим презрение.
Вместо ответа он радостно захохотал: удалось-таки заставить ее говорить на диалекте!
У нее был враг, звавшийся Нэт-Орешек или Орешек Нэт, слабоумный с вывороченными внутрь коленками, который ходил загребая ногами и при каждом шаге дергая плечом. Несчастный идиот продавал орешки по пивным, где все его знали. У него была заячья губа, и кое-кто издевался над слюнявой невнятицей его речи.
Когда Анна впервые увидела его в «Джордж-Инн», глаза ее округлились, а после того как он ушел, она спросила:
— Почему он так ходит?
— Он не нарочно, утенок, таким его Господь создал. Подумав, она нервно хихикнула и воскликнула:
— Ужас до чего противный!
— Да нет, не противный, что ему делать, если таким уродился?
Но когда несчастный Нэт приковылял снова, она поспешила улизнуть. И она не желала есть его орешков, если ее угощали ими. И когда фермеры, играя в домино, ставили их на кон, она негодовала.
— Он грязнуля, и орехи его — гадость! — сердилась она. Так начались эта ее ненависть и отвращение к Нэту, который вскоре был отправлен в работный дом.
А у Брэнгуэна родилась мечта сделать из нее настоящую леди. Брат его, Альфред, живя в Ноттингеме, стал причиной ужасного скандала — закрутил роман с образованной дамой, вдовой доктора. Альфред Брэнгуэн частенько гостил на правах друга у нее в доме в Дербишире, оставляя жену и детей на день-другой, после чего преспокойно возвращался к ним. И никто не смел ему слова сказать, потому что он был человек решительный и упрямый и утверждал, что просто дружит с вдовой.
Однажды Брэнгуэн столкнулся с братом на станции.
— Вот в Уэрксворт собрался…
— Слыхал, у тебя там друзья завелись?
— Да.
— Неплохо бы навестить тебя там, когда буду в тех краях.
— Пожалуйста.
Тома Брэнгуэна так одолевало любопытство насчет этой женщины, что в следующий же раз, когда ему случилось быть в Уэрксворте, он осведомился, где ее дом.
Дом оказался красивой усадьбой над обрывом крутого холма с видом на городок, раскинувшийся в низине, и на старые каменоломни в стороне. Миссис Форбс была в саду. Она оказалась высокой женщиной с белыми волосами — шла по дорожке с садовыми ножницами в руках, на ходу стягивая толстые рабочие рукавицы. Дело было осенью. На голове у нее была широкополая шляпа.
Брэнгуэн до корней волос залился краской и не знал, что сказать.
— Подумал, почему бы не навестить брата, — сказал он, — если он гостит у друзей. А в Уэрксворте я по делу.
С первого взгляда она поняла, что перед ней Брэнгуэн.
— Заходите, пожалуйста, — сказала она. — Отец мой прилег отдохнуть.
Она провела его в гостиную с массой книг, пианино и скрипкой на пюпитре и стала развлекать беседой. Держалась она просто, непринужденно, но с достоинством. Комнаты подобной этой Брэнгуэну еще не приходилось видеть. В ней было просторно и дышалось легко, как на вершине горы.
— А брат мой много читает?
— Почитывает. Сейчас вот засел за Герберта Спенсера. А еще мы читаем Браунинга.
Брэнгуэн диву давался, испытывая восхищение, почти благоговейный восторг. А уж когда она сказала «мы читаем», у него даже глаза загорелись. В конце концов он выпалил, обведя глазами комнату:
— Не знал я, к чему нашего Альфреда так тянет!
— Он человек весьма своеобразный.
Брэнгуэн поглядел на нее ошарашенно. Видимо, брата она понимает не так, как все прочие, и очень его ценит! Он опять взглянул на женщину. Лет ей было около сорока — прямая и какая-то жестковатая что ли и удивительно независимая. Что до него лично, она была не в его вкусе — веяло от нее каким-то холодом. Но восхищение она вызывала безмерное.
За чаем она представила его отцу, калеке, с трудом передвигавшемуся, но румяному, ухоженному, с белоснежными волосами, глазами водянисто-голубого цвета, учтивому и наивно-простодушному. Манера вести себя тоже для Брэнгуэна совершенно новая — такой обходительный и такой веселый, простой! А его, Брэнгуэна, брат — любовник этой женщины! Поразительно. Брэнгуэн отправился домой, презирая себя и свое убогое существование. Он неотесанный чурбан, невежда и жизнь ведет скучную, закоснел тут в грязи! И ему как никогда захотелось выбиться в люди, подняться к заоблачным горизонтам изысканности.
