Альваро Кункейро - Человек, который был похож на Ореста
— Моего хозяина-шотландца, а звали его сир Андреа, всегда занимал вопрос, где у кентавров может находиться пупок: на конской половине или на человеческой. Ты не обратил случайно внимания?
— Да, обратил — пупок у них на человеческом животе.
Сирило очень угодил своим рассказом слушателям, а Рахел вслух пожалел о том, что не взял у сира Андреа его шотландский адрес — можно было бы сообщить ему важную для развития науки новость о кентаврском пупке.
Огонь потихоньку угасал; дрема смежала веки наших путешественников, чему немало способствовал мерный шум моря, убаюкивающий как скрип колыбели. Они завернулись в одеяла, устроились на пружинных матрасах; и через несколько мгновений раздался разноголосый храп. Спали все, кроме Рахела, который охранял их покой, сидя на корточках возле жаровни. Сириец выждал немного, пока его спутники погрузились в первый глубокий сон, потом потихоньку подобрался к Эгисту, потряс за плечо и, видя, что тот открыл глаза, попросил его молчать и выйти вслед за ним из палатки. Царь в темноте нащупал свой длинный кинжал и кошелек с тремя монетами, спрятанный в трусах, а затем, последовав просьбе Рахела, тихонько вышел наружу. У выхода торговец зерном встретил его, встал на колени и поцеловал ему руку.
— Ты — царь Эгист, я сразу догадался, потому что однажды мне довелось видеть тебя на ипподроме. Меня же зовут Сириец Рахел; я служу в твоем Иностранном ведомстве и жду здесь в порту новостей о приезде Ореста.
Эгист рассказал Рахелу о цели их путешествия и попросил хранить тайну: никто и никогда не должен знать, что царь, из года в год ожидающий приезда Ореста, отлучился из, дворца и отправился в отпуск.
— Я бы и сам не стал беспокоить тебя, господин мой, но мне приходится напомнить — вот уже сорок два месяца, как мне не платят ни гроша, а торговля зерном идет из рук вон плохо: с одной стороны — идет Война герцогств, с другой — приходится кормить всех беженцев, что, спасаясь от ее ужасов, собираются на полях Вадо-де-ла-Торре и живут за счет нашей милостивой доньи Инес. А еще я хочу предостеречь тебя, ибо такова моя служба, — будь осторожен с человеком, которого ты называешь своим интендантом; у меня, можно сказать, нюх на всякое притворство. Он не Орест, господин мой Эгист, но вполне может оказаться его слугой Флегелоном — искуснейшим шпионом твоего пасынка.
Услышав эти слова, Эгист рассмеялся, взял сирийца под руку и отошел с ним подальше от палатки. Они зашагали по песку, а царь все продолжал смеяться и крепко сжимать руку Рахела.
— Вот уж верно — у тебя нюх! Сейчас я расскажу, почему мой интендант скрывает свое истинное лицо, и ты поймешь причину, мешающую нам выплатить тебе долг, о чем я весьма сожалею, ибо ты, мне кажется, верный слуга. Моего настоящего интенданта, некоего Хасинто, вот уже лет пять тому назад хватил удар: у бедняги оказалась парализованной вся правая сторона, он потерял дар речи и с тех пор не встает с постели — несчастный, покрытый язвами, — и ожидает одной лишь смерти. Офицерскую форму ему купили незадолго до болезни, взяв его зарплату вперед. Я теперь не могу назначить нового интенданта — мне нечем платить ему и не на что купить другую одежду. У меня нет даже свободных денег на то, чтобы выкупить у жены Хасинто форму ее мужа, — вот такие мои царские дела! Эта самая жена паралитика придумала один выход: золовка больного приклеивает усы, надевает его костюм и выдает себя за мужчину. Тогда жалованье, вернее, надежда получить его в будущем остается в семье, а я получаю интенданта, без которого мне не обойтись, ибо инвентаризация — один из столпов стабильной монархии. Делать было нечего, и я согласился. Итак, Рахел, мой офицер — женщина, служившая раньше прачкой в детском приюте; там она научилась отлично считать верхнюю одежду и белье, отмечая каждую вещь крестиком или галочкой, а вовсе никакой не твой Флегелон, правая рука моего пасынка Ореста.
VII
Несмотря на то что это была первая разлука с тех пор, как любовь соединила их судьбы, Клитемнестра спокойно поджидала возвращения Эгиста. Большую часть времени она посвящала раскрашиванию акварельными красками этикеток для банок с ежевичным вареньем и для коробок с айвовым мармеладом — и то, и другое являлось вершиной ее кулинарного искусства. После обеда царица прогуливалась по террасе с котом по имени Тинин на руках, играя неаполитанским зонтиком с длинной бахромой. Сейчас она уже не могла спуститься погулять в сад, потому что двое оставшихся во дворце слуг, чьи предки были в далекие времена царскими рабами, разбили там огород и собирали отличный чеснок и отменную столовую свеклу, а остальную часть старого сада превратили в луг, используя для полива воду из ванны, куда погружали свои тела древние цари перед тем, как умастить их благовониями. На лугу паслась единственная оставшаяся от царского стада корова остфризской породы; она давала много молока, а мясо от ее приплодов делили пополам царь и двое слуг. Эгист сдавал в аренду земли, доставшиеся ему в наследство от матери, и крестьяне расплачивались с ним, привозя по осени в царские закрома немного меду и ржи, а в конце рождественского поста — вина и чуть-чуть свинины. Каждый год в январе сенат утверждал дополнительные ассигнования на соль и перец для царей и вот этими продуктами должна была довольствоваться августейшая чета. Со времени царствования Агамемнона во дворце остались два шкафа рубашек, которые потихоньку перешивали на Эгиста; поскольку их приходилось укорачивать, из лоскутов выходили к тому же отличные носовые платки. В гардеробе прежнего царя нашлись и две дюжины плащей, Клитемнестра забрала их себе и каждый год перешивала какой-нибудь из них — выходили чудесные платья. Ее модели всегда отличались большим декольте и изящной отделкой бисером и лентами. Когда царица впервые появлялась на публике в своем новом наряде, она посылала сообщение в газету и требовала поместить его на первой странице в рамочке. Клитемнестра всегда допытывалась у интенданта, следуют ли ее моде дамы из высшего света, и тот отвечал, что всем им очень бы этого хотелось, но одни не отваживаются подражать ее величеству, а другие не могут найти портниху, которой бы так замечательно удавался крой лифа, юбки или японки.
Клитемнестра была женщиной скорее миниатюрной и отличалась редкостной белизной кожи. Ее волосы отливали золотом, но большие карие глаза на круглом личике обрамляли черные брови и ресницы. Взгляд царицы казался спокойным и даже неподвижным, а вот рот не замирал ни на минуту: то губы складывались бантиком, то влажный кончик языка пробегал по ним, то она присвистывала, то щебетала как птичка. Подчеркивая тонкость талии и пышность груди, Клитемнестра затягивала английский корсет до предела, что хотя и затрудняло дыхание, но зато придавало щекам прелестный румянец.
Царица никогда не говорила о своем возрасте, и с тех пор, как ее муж отправился на войну и сыграл свою роль в трагедии, упоминая о каких-либо датах, она соотносила их с тем днем, когда впервые надела то или иное платье или упала и ушиблась, а иногда с бурей, что разбила стеклянную крышу. Мысли ее вечно путались; рассказывая какую-нибудь историю, она все время сбивалась и не умела довести повествование до конца. Казалось, каждый абзац разветвлялся, и бедняжка порхала туда-сюда, беспомощно чирикая: вся ее речь состояла из смешков, вздохов, вскриков, признаний, всхлипываний, властных окриков, упоминаний о дедах и прадедах и бесконечных «Hy, я же вам говорила!». Увлекшись рассказом, царица вдруг замирала на полуслове и устремляла взор в потолок, словно любуясь полетом бабочек, приоткрыв рот и склонив голову набок. Эгист вставал на четвереньки и принимался лаять, и тогда Клитемнестра, очнувшись от грез, звала на помощь и бросалась на шею первому встречному. Видя, что жена так панически боится собак, царь начал испытывать нечто похожее на ревность. Царица частенько прогуливается одна — что, если какой-нибудь пес кинется на ее изящные щиколотки? Она тут же упадет в объятия, ну, например, капитана копьеносцев, который окажется случайно там, возвращаясь с базара, где он обычно покупал тюбик бриолина, или приказчика из ювелирного магазина, зашедшего предложить перстень с кусочком метеорита — замечательное средство против ревматизма, а счастливчик, отогнав собаку, воспользуется замешательством сеньоры царицы, ведь она всегда оправляется от испуга не сразу. Однажды вечером, когда Клитемнестра витала в облаках больше обычного, Эгист испытал соблазн провести небольшой опыт. В качестве объекта можно было бы использовать глухонемого демократа, помогавшего поливать розы в саду; все знали о его политических пристрастиях, а также о той слабости, которую он питал к служанкам. Царь мог бы спрятаться за колонной и в критический момент воспрепятствовать дальнейшему развитию событий.
