Харпер Ли - Убить пересмешника
— О Дилле?
— Ага. Ты пока никому не говори, когда мы с ним вырастем большие, мы сразу поженимся. Он мне летом сделал предложение.
Фрэнсис так и покатился со смеху.
— А чем он плох? — спросила я Фрэнсиса. — Ничем он не плох.
— Это такой — от земли не видать? Бабушка говорила, он гостил летом у мисс Рейчел?
— Этот самый.
— А я про него всё знаю! — сказал Фрэнсис.
— Что знаешь?
— Бабушка говорит, у него нет дома…
— Нет есть, он живёт в Меридиане.
— …и его всё время посылают от одних родственников к другим, вот мисс Рейчел и берёт его на лето.
— Фрэнсис, ты врёшь!
Фрэнсис ухмыльнулся.
— До чего ты бываешь глупая, Джин Луиза! Хотя что с тебя спрашивать.
— Как так?
— Бабушка говорит, если дядя Аттикус позволяет тебе гонять по улицам без призору, это его дело, а ты не виновата. А я думаю, если дядя Аттикус чернолюб, ты тоже не виновата, только это позор всей семье, вот что я тебе скажу.
— Чёрт возьми, Фрэнсис, что это ты болтаешь?
— То, что слышишь. Бабушка говорит, уже то плохо, что вы оба у него совсем одичали, а теперь он ещё стал чернолюбом, так нам больше в Мейкомб и показаться нельзя. Он позорит всю семью, вот что.
Фрэнсис вскочил и побежал по галерейке в кухню. Отбежал подальше, обернулся и крикнул:
Чернолюб,
Чёрный пуп,
С чёрными связался,
Ваксы нализался!
— Врёшь! — закричала я. — Не знаю, что ты там болтаешь, только сейчас я тебе заткну глотку!
Я прыгнула с крыльца. В два счёта догнала его, схватила за шиворот. И сказала — бери свои слова обратно.
Фрэнсис вырвался и помчался в кухню.
— Чернолюб! — орал он.
Если хочешь поймать дичь, лучше не спеши. Молчи и жди, ей наверняка станет любопытно, и она высунет нос. Фрэнсис выглянул из дверей кухни.
— Ты ещё злишься, Джин Луиза? — осторожно спросил он.
— Да нет, ничего.
Фрэнсис вышел в галерейку.
— Возьмёшь свои слова обратно, а?
Я рано себя выдала. Фрэнсис пулей умчался в кухню, и я вернулась на крыльцо. Можно и подождать. Посидела так минут пять и услышала голос тёти Александры:
— Где Фрэнсис?
— Он там, в кухне.
— Он же знает, что я не разрешаю там играть.
Фрэнсис подошёл к двери и завопил:
— Бабушка, это она меня сюда загнала и не выпускает!
— В чём дело, Джин Луиза?
Я подняла голову и посмотрела на тётю Александру.
— Я его туда не загоняла, тётя, и я его там не держу.
— Нет, держит! — закричал Фрэнсис. — Она меня не выпускает!
— Вы что, поссорились?
— Бабушка, Джин Луиза на меня злится! — крикнул Фрэнсис.
— Поди сюда, Фрэнсис! Джин Луиза, если я услышу от тебя ещё хоть слово, я скажу отцу. Кажется, ты недавно поминала чёрта?
— Не-е.
— А мне послышалось. Так вот, чтоб я этого больше не слышала.
Тётя Александра вечно подслушивала. Едва она ушла, Фрэнсис вышел из кухни, задрал нос и ухмыльнулся во весь рот.
— Ты со мной не шути! — заявил он.
Выбежал во двор и запрыгал там — бьёт по кустикам увядшей травы, как по футбольному мячу, от меня держится подальше, только иногда обернётся и усмехается. Вышел на крыльцо Джим, поглядел на нас и скрылся. Фрэнсис залез на старую мимозу, опять слез, сунул руки в карманы и стал прохаживаться по двору.
— Ха! — сказал он.
Я спросила, кого он из себя изображает — дядю Джека, что ли? Фрэнсис сказал — кажется, Джин Луизе велено сидеть смирно и оставить его в покое.
— Я тебя не трогаю, — сказала я.
Он внимательно на меня посмотрел, решил, что меня уже утихомирили, и негромко пропел:
— Чернолюб…
На этот раз я до крови ободрала кулак о его передние зубы. Повредив левую, я стала работать правой, но недолго. Дядя Джек прижал мне локти к бокам и скомандовал:
— Смирно!
Тётя Александра хлопотала вокруг Фрэнсиса, утирала ему слёзы своим платком, приглаживала ему волосы, потом потрепала по щеке. Аттикус, Джим и дядя Джимми стояли на заднем крыльце — они вышли сюда, как только Фрэнсис начал орать.
— Кто первый начал? — спросил дядя Джек.
Фрэнсис и я показали друг на друга.
— Бабушка, — провыл Фрэнсис, — она меня обозвала потаскухой и всего исколотила.
— Это правда, Глазастик? — спросил дядя Джек.
— Ясно, правда.
Дядя Джек посмотрел на меня, и лицо у него стало точь-в-точь как у тёти Александры.
— Я ведь, кажется, предупреждал: если будешь бросаться такими словами, жди неприятностей. Говорил я тебе?
— Да, сэр, но…
— Так вот, ты дождалась неприятностей. Стой тут.
Я колебалась — не удрать ли — и опоздала: рванулась бежать, но дядя Джек оказался проворнее. Вдруг у меня под самым носом очутился муравей, он с трудом тащил по траве хлебную крошку.
— До самой смерти и говорить с тобой не буду! Терпеть тебя не могу, ненавижу, чтоб тебе сдохнуть!
Кажется, всё это только придало дяде Джеку решимости. Я кинулась за утешением к Аттикусу, а он сказал — сама виновата, и вообще нам давно пора домой.
Я ни с кем не простилась, залезла на заднее сиденье, а когда приехали домой, убежала к себе и захлопнула дверь. Джим хотел мне сказать что-то хорошее, я не стала слушать.
Я осмотрела следы бедствия, оказалось только семь или восемь красных пятен, и я стала думать, что и правда всё на свете относительно, и тут в дверь постучали. Я спросила, кто там; отозвался дядя Джек.
— Уходи!
Дядя Джек сказал — если я буду так разговаривать, он опять меня выдерет, и я замолчала. Он вошёл, я ушла в угол и повернулась к нему спиной.
— Глазастик, — сказал он, — ты меня всё ещё ненавидишь?
— Можете опять меня выдрать, сэр.
— Вот не думал, что ты такая злопамятная, — сказал он. — Я был о тебе лучшего мнения, ты ведь сама знаешь, что получила по заслугам.
— Ничего я не знаю.
— Дружок, ты не имеешь права ругать людей…
— Ты несправедливый, — сказала я, — несправедливый!
Дядя Джек высоко поднял брови.
— Несправедливый? Это почему же?
— Дядя Джек, ты хороший, и я, наверно, всё равно даже теперь тебя люблю, только ты ничего не понимаешь в детях.
Дядя Джек подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.
— Отчего же это я ничего не понимаю в детях, мисс Джин Луиза? Когда дети ведут себя так, как ты себя вела, тут особенно и понимать нечего. Ты дерзишь, ругаешься и дерёшься…
— Почему ты меня не слушаешь? Я не собираюсь дерзить. Я только хочу объяснить тебе.
Дядя Джек сел на кровать. Сдвинул брови и посмотрел на меня.
— Ну, говори.
Я набрала побольше воздуху.
— Вот. Во-первых, ты меня не выслушал, не дал слова сказать, сразу накинулся. Когда мы с Джимом поссоримся, Аттикус не одного Джима слушает, меня тоже. А во-вторых, ты говорил — никогда не произносить такие слова, если они не аб-со-лют-но необходимы. Фрэнсису абсолютно необходимо было оторвать башку.
Дядя Джек почесал в затылке.
— Ну, рассказывай.
— Фрэнсис обозвал Аттикуса, вот я ему и задала.
— Как он его обозвал?
— Чернолюбом. Я не знаю толком, что это, только он так это сказал… ты так и знай, дядя Джек, хоть убей, а не дам я ему ругать Аттикуса.
— Фрэнсис так и сказал?
— Да, сэр, и ещё много всего. Что Аттикус позор всей семьи, и что мы с Джимом у него одичали…
У дяди Джека стало такое лицо — я подумала, сейчас мне опять попадёт. Потом он сказал:
— Ну, посмотрим, — тут я поняла, что попадёт Фрэнсису. — Пожалуй, я ещё сегодня вечером туда съезжу.
— Пожалуйста, сэр, оставьте всё, как есть. Пожалуйста!
— Нет уж, ничего я так не оставлю, — сказал дядя Джек. — Пускай Александра знает. Надо же додуматься… Ну, погоди, доберусь я до этого мальчишки…
— Дядя Джек, обещай мне одну вещь, ну, пожалуйста! Не говори про это Аттикусу! Он… он меня один раз попросил терпеть и не злиться, что бы про него ни сказали, и… и пускай он думает — мы дрались из-за чего-нибудь ещё! Дай слово, что не скажешь, ну, пожалуйста!…
— Но я не желаю, чтобы Фрэнсису это так сошло…
— А ему и не сошло. Дядя Джек, может, ты мне перевяжешь руку? Ещё немножко кровь идёт.
— Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет на свете руки, которую мне так приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?
Дядя Джек учтиво поклонился и пригласил меня в ванную. Он промыл и перевязал мне пальцы и всё время смешно рассказывал про почтенного близорукого старичка, у которого был кот по имени Бульон и который, отправляясь в город, считал все трещинки на тротуаре.
— Ну, вот и всё, — сказал дядя Джек. — На безымянном пальце настоящей леди полагается носить обручальное кольцо, а у тебя останется шрам.
— Спасибо, сэр. Дядя Джек…
— Да, мэм?
— Что такое потаскуха?
Дядя Джек опять принялся рассказывать что-то длинное про старика премьер-министра, который заседал в палате общин и во время самых бурных дебатов, когда все вокруг с ума сходили, поддувал кверху пёрышки, да так, что они не падали. Наверно, он старался ответить на мой вопрос, но выходило как-то непонятно.
